"Маразм не может продолжаться бесконечно"- Алексей Ярошенко

ГОСТЬ НОМЕРА

Беседовала Юлия Черная

Когда в Новосибирске проездом оказался Алексей Ярошенко, координатор лесной программы Гринпис России, я просто не могла себе позволить упустить возможность взять у него интервью. И хотя маршрут Алексея был расписан по минутам: он с самолета сразу ехал на семинар, а оттуда снова на самолет, интервью состоялось (прямо в автобусе)! Большое спасибо Шуре Дубынину, который всячески задерживал и запутывал водителя автобуса, что позволило нам с Алексеем побеседовать, водителю автобуса, который без возражения выключил радио и, конечно, самому Алексею (не так-то легко отвечать на вопросы, когда тебя постоянно отвлекают).

- Алексей, а леса в России еще есть?

- Пока еще есть.

- И много?

- Официально около 760 миллионов гектаров плюс-минус 20 процентов, учитывая разные методы учета. Думаю, что это довольно много. Другое дело, не количество леса, а скажем, его продуктивность. Сошлюсь на новую карту лесов северной Евразии, которая сделана Европейским институтом космических исследований и Российской Академией наук с Международным институтом леса. Если сравнить эту карту и аналогичную карту, сделанную пятнадцать лет назад, окажется, что на площади 100-200 миллионов гектаров хвойные леса сменились на лиственные и смешанные хвойно-мелколиственные (правда, не все смены произошли за пятнадцать лет - сама предыдущая карта по некоторым территориям основывалась на устаревших материалах). Это, чаще всего, указывает на места рубок. В такой смене кроется две проблемы. Во-первых, экологическая проблема: вторичные леса - это, безусловно, упрощенная экосистема, не всегда позволяющая выжить всем местным видам растений и животных. А значит, такие изменения приводят к потере видов. Во-вторых, это социально-экономическая проблема: рубить нашим лесопромышленникам в скором времени будет нечего, потому что лиственная древесина не пользуется таким спросом, как хвойная. Да и собственно мощности по переработке лиственной древесины в России нет. А это чревато мертвыми лесными поселками, безработицей и т.д. В пример можно привести Архангельскую область. Там ежегодное сокращение рабочих мест составляет примерно три тысячи человек только в лесозаготовительных отраслях. Это означает, что почти десять процентов лесозаготовительных рабочих мест теряется ежегодно. Так что проблема серьезная.

- А выход где?

- Думаю, что выход в изменении нашей модели ведения лесного хозяйства. Нужно перестать относить к лесу как к геологическому ресурсу, месторождению древесины, которую надо "добывать". У нас даже терминология такая "лес надо освоить". Освоить, это значит выбрать то, что есть. Нужно переходить к какой-то более интенсивной модели хозяйства, которая подразумевает эффективное лесовосстановление, лесовыращивание, как это делается в соседних с нами скандинавских странах, в большинстве европейских стран.

- А насколько это реально для нас? Допустим, лесозаготовкой занимаются фирмы, которые можно заставить что-то делать. Но у нас же очень много леса воруют. Что с этим делать?

- Одна из главных причин того, что много воруют, это то, что у нас не очень эффективно работает лесная служба. Причем она работает не очень эффективно во многом из-за того, что деморализована всеми нынешними реформами. Мне кажется, что почти всех разумных чиновников Рослесхоза на уровне руководства федерального ведомства выгнали. Они теперь работают в разных научных организациях, типа Росгипролеса, но не оказывают реального влияния на развитие ситуации. А нынешняя верхушка лесной службы Министерства природных ресурсов выдает какие-то хаотические распоряжения, необдуманные, явно с непросчитанными последствиями, противоречащие друг другу. Все это не способствует нормальному развитию лесной службы.

- На мой взгляд, у общественных экологических организаций сейчас две основные позиции по отношению к лесам. Одни говорят, что леса погибают и нужно что-то делать, причем делать быстро и делать сейчас. Другие говорят, что на самом деле с лесами все не так уж и плохо, просто сейчас на лесные программы фонды более охотно дают средства. А потом, мол, кто-то делает деньги и разводит панику. Ничего страшного не происходит, нужно спокойно что-то делать, ну, как и раньше делали. А как думаете Вы?

- Ну, я бы так сказал, лес без человека жил и жить может, наверно, он не помрет и будет дальше развиваться. В конце концов, российский лес пережил уже массу всевозможных социальных и экономических катастроф. Если мы посмотрим, допустим, литературу конца 19 века, то там примерно такие же настроения: лесная служба разваливается, леса гибнут, воровство древесины жуткое, лесовосстановления нормального нет и так далее. В общем, это не первый такой случай в истории России, когда с лесом происходит непонятно что.

Думаю, что самая большая проблема у лесного сектора в социальной сфере. Эту проблему надо решать срочно. В советское время в лесной отрасли было занято порядка полутора миллиона человек, даже чуть больше. Сейчас около 800 тысяч, из них около 260 тысяч человек работает непосредственно в системе министерства. Цифры эти очень и очень условны, но тенденцию отследить можно. Люди теряют работу, средства к существованию, потому что сильно истощены возможности лесопользования, при этом ни разумной переработки, ни каких-то перспектив в ведении лесного хозяйства во многих регионах нет. Лесные поселки в большинстве регионов деградируют. Конечно, можно поверить нашим чиновникам, которые редко бывают за пределами Садового кольца, что это нормально...

- Сибирский регион очень беспокоит Китай. В Сибири, на Дальнем Востоке говорят, что наши леса погубят даже не сами россияне, а мощнейший поток ворованной древесины в Китай. Как Вы думаете?

- Думаю, что Китай хотел бы снять сливки, взять лучшее, не сильно думая о том, что будет дальше. А вообще-то я не очень большой специалист по Китаю, я работаю с европейской Россией. Но по своему опыту общения с людьми из крупных международных фирм могу сказать, что они боятся создавать какие-нибудь серьезные мощности, рассчитанные на поток древесины из России, потому что никто не может гарантировать устойчивые поставки. Большинство считает, что сейчас русские хотят продать то, что продать можно легко, не думают о будущем. А устойчивое производство таким способом не создать, поэтому иностранные фирмы рассчитывают на какие-то свои внутренние поставки, и не без оснований. Сейчас Китай является лидером по количеству лесных плантаций, но это в большинстве своем молодые плантации. Через 15-20 лет плантации вступят в продуктивный возраст. То есть в Китае даже нет объективной потребности рассчитывать на какие-то российские поставки в будущем, так что у них краткосрочный интерес.

- Еще одно мнение, очень в Сибири распространенное: хорошо в Европе высаживать лесные плантации, у них климат другой, у них и растет все по другому. А у нас все растет долго, медленно. Такой бизнес нам просто невыгоден. Конечно, лесовосстановлением заниматься можно. Но это не основа для процветающего бизнеса.

- Сейчас это очень популярная теория, что у нас все плохо, потому что этому способствуют природные условия: большая часть страны находится в зоне тайги, лесотундры, тундры, вечной мерзлоты и так далее. Но у нас огромная страна! В разных ее частях условия разные. То, что в высокопродуктивных лесах южной тайги в России не ведется эффективное лесное хозяйство, нельзя оправдать тем, что на севере Якутии очень холодно. Даже высокопродуктивных и транспортно доступных лесов в России значительно больше, чем, допустим, в скандинавских странах. А вести интенсивное лесное хозяйство в низкопродуктивных лесах Севера просто глупо - зачем закапывать деньги в вечную мерзлоту? Например, в Швеции низкопродуктивные горные леса (с приростом в среднем менее одного кубометра на гектар в год) просто исключены из коммерческого лесопользования, и никто не учитывает их при планировании будущего лесопользования.

- То есть, на Ваш взгляд все довольно оптимистично?

- Да, конечно. Надеюсь, что маразм не может продолжаться бесконечно.

- Если можно, несколько вопросов к Вам, как к сотруднику Гринпис. Часто гринписовцев представляют как молодых людей, пикетирующих с плакатами или мчащихся на моторной лодке наперерез китобойному судну. Но последнее время появляется много серьезных исследований, которые вы провели или инициировали. Гринпис меняет свой имидж?

- Я бы сказал, что у нас примерно один стиль работы последние лет пять. Серьезных исследований у нас за последние пять лет было много, и они продолжаются. Другое дело, что постепенно начинают привыкать к тому, что мы можем сделать серьезную аналитическую работу. Нас начинают воспринимать как научную силу.

- И еще один вопрос. Как Гринпис в целом и Вы лично относитесь к "наездам" на зеленых (о том, что все куплены иностранцами, наводят панику и т.д.) Очень часто такие "наезды" направлены именно на Гринпис, как на символ экологического движения.

- Я не люблю комаров, а они неизбежны. Такие наезды тоже неизбежны. Пресса нужна так же, как комары, которыми питаются, скажем, рыбы. А пресса нужна, чтобы, как говорится, карась не дремал. Наезды я не люблю, но деться от них некуда. Это, в какой-то степени, даже показатель того, что мы что-то делаем и кого-то задеваем. Потому что если сидеть спокойно и ничего не затевать, то и наездов не будет...