Не повезло...

Юрий Чернов

Белый кот Пушок нежился на крылечке в ласковых утренних лучах. Он сладко мурлыкал, жмурился и чинно умывался розовой лапкой. "К гостю", - говорят в таких случаях деревенские жители и гадают, кто бы мог припожаловать? Сашка Гусилетов, по уличному прозвищу Колун, в приметы не верил. Заметив, что кот увлеченно наводит туалет, он подкрался к Пушку и схватил за мягкий загривок. "Попался, который кусался! - проговорил по обычаю Сашка и стал привязывать к хвосту кота спичечную коробку.- Сейчас, котик, ты у меня попляшешь!" В этот момент к крыльцу и подъехал верхом на лошади отец Сашки Петр Прокопьевич. Работал он в колхозе пастухом и домой наведывался редко, в основном по банным дням. На этот раз он нагрянул почему-то раньше обычного.

- Посмотри-ка, Санек, кого я тебе привез, - сказал Петр Прокопьевич, придерживая мешок, в котором кто-то шевелился.

- Че? - нараспев спросил Сашка, в который раз упуская из пальцев вертлявый хвост Пушка.

- Да ты хоть башку-то поверни, когда с тобой говорят,- рассердился отец.

Сашка с досадой пихнул кота под крыльцо, встал и, увидев мешок, подскочил к отцу:

- Давай! А кто там?

Сашка давно просил отца привезти ему волчонка или лисенка. Хорошо бы - волчонок! Тогда бы он задал всей улице страху! Тут надо пояснить, что с улицей Сашка уже второй месяц находился в состоянии войны. С тех пор, как прочел книгу Фенимора Купера "Зверобой". Тогда он объявил себя вождем по имени Томагавк и предупредил, что всякий, на кого он укажет пальцем, должен исполнять его волю. Поначалу игра в индейцев многим понравилась. Кое-кто уже стал вооружаться, расписывать лицо и руки свекольным соком, но после первых приказов Сашки - поколотить девчонок и слазать среди бела дня в чужой огород - среди "краснокожих" началось роптание. В конце концов войско вышло из повиновения, а самому Томагавку кто-то прилепил обидную кличку Колун. И Сашка начал мстить...

- Держи! - отец подал мешок Сашке.- В пригоне выпустишь. Да не бойсь, не укусит!

- Здоровы были! - В дверях показалась дородная мать Сашки Наталья Григорьевна. - Каку таку холеру привез?

Петр Прокопьевич на вопросы жены отвечал не сразу. Сначала подумает хорошенько, прикинет - понравится ли ответ? А все потому, что Наталья Григорьевна была женщина бойкая, крутая. Чуть что не по ней - вскипит, накричит. Никто в селе не хотел попадать на язык колхозной поварихи. Если кого и миновали разносы Натальи Григорьевны, так это ее любимца Сашку, тому все с рук сходило. "Мы ничего не видели, пусть хоть дети поживут", - частенько говорила Наталья Григорьевна за столом, подкладывая Сашке самые лакомые кусочки.

Лучше других зная и про гнев, и про слабинку жены, Петр Прокопьевич на прямой вопрос жены стал отвечать обстоятельно, с намеком: мы, мол, тоже кое-что кумекаем в воспитании сына.

- У нас что получается,- рассуждал он, - ты на работе, я - на выпасах. А Сашка один, без призору. Делов таких особых за ним нет, вот и... ("Дурака валяет", - хотел сказать Петр Прокопьевич, но вовремя одумался) вот и поймал я ему журавленка. Для завлечения и всякой биологии. Пускай ростит, а осенью отпустим на все четыре...

Наталья Григорьевна затею с журавлем одобрила, только спросила:

- Это че ж мне с кухни для него носить?

- Ну, разное... Он у меня поголодал денек, а сейчас и овес клюет и горох...

Сашка вытряхнул содержимое мешка и разочарованно свистнул. Выпавший на спину журавль сучил в воздухе ногами, словно крутил невидимые педали. Наконец, он поднялся, и голова его вдруг оказалась почти на уровне Сашкиной.

- Ух ты, Паганель! Конфету надо?

Журавль попятился от протянутой руки. Сашка все подходил, пока не загнал журавля в угол пригона. Птица приподняла крылья и зашипела, раскрыв клюв. И еще раз присвистнул Сашка.

"Вот это долбило! А что, - подумал он,- журавль - тоже неплохо. Вот выучу его клеваться, тогда - держись!"

Подошли отец с матерью.

- Тять, а он летает?

- Пока нет. Через недельку, должно, станет на крыло. В случай чего, привязывай.

- Смотри, поосторожней, Сашулька, еще клюнет.

- Кого другого, только не меня! Тять, а где веревка? - Сашке не терпелось вывести журавля на улицу.

Петр Прокопьевич помог сыну накинуть на шею журавля веревочное кольцо с длинным поводом, и Сашка, вооружившись бичом, погнал журавля за калитку.

Вся ребятня, что играла в тот раз на улице, забыв о вражде, слетелась к Сашке, как мотыльки на уличный фонарь. Первым поглядеть на диковину примчался пучеглазый Шамиль, потом подошли тихонькие братья Хорошистики, целая стайка девчонок-третьеклашек, готовивших в соседском дворе концерт для косарей.

Возле драчливого Сашки сроду не собиралось столько народу. Зардевшись от важности, он слегка откинул носатую голову, отчего стал похож на розового попугайчика. Кружок ребятни становился все плотнее. Кто-то уже подсовывал журавлю морковку, Шамиль предложил наловить для Журки лягушат.

- Фу, - поморщилась соседская Настя,- станет он их есть.

- Как не станет? - подал голосок Хорошистик-старший.- Я про такого читал. Это журавль - серый обыкновенный...

- Сам ты обыкновенный, - перебила его Настя.- Это красавка - вот!

- Красавка, Красавка! - загалдели хором девчонки и стали гладить по спине журавля. - Глядите, какая у него красная шапочка!

На Сашку никто не обращал внимания. Будто и не его журавль. Хозяин птицы обиженно закусил губу, крепко сжал рукоять кнута. "Так, кажется, все собрались, - прикинул он. - Пора!" Сашка вдруг выкатил свои и без того круглые глаза и с криком:

"А ну, Жура, всыпь-ка этим ирокезам!" - оглушительно щелкнул бичом. Что началось! Встрепенувшийся от хлопка журавль метнулся прямо на Шамиля, и тот кубарем полетел через осевшего на кукорки Хорошистика-младшего. С визгом стрельнули врассыпную девчонки. А Сашка, нащелкивая бичом, погнался с журавлем за Хорошистиком-старшим. И настиг бы, но тот юркнул в сторону.

- Колун, Колун! - понеслось отовсюду.

- Только высуньтесь на улицу, - грозился Сашка.- Он с вас живо скальп сдерет!

И действительно, с того дня Сашка не стал давать никому проходу. Но больше всех доставалось журавлю. Сашка одевался по-зимнему и подолгу злил своего пленника, чтобы тот привык клеваться. Журавль бил клювом сильно, но гоняться за ребятишками не хотел. Если он и бегал, то только по прямой - от Сашкиного бича. Увернуться от птицы ничего не стоило. И тогда Сашка додумался до такого. Он заходил к птице сзади, хватал ее за концы крыльев и начинал толкать, как тачку. Теперь верти журавлем куда хочешь, только не сбавляй ход. Ведь стоило перейти на шаг или остановиться, как журавль оборачивал голову, норовя долбануть самого водителя - да не куда-нибудь, а в глаз! В конце концов Сашка обезопасил себя и на такой случай. Теперь, выходя на охоту за "ирокезами", он надевал отцовский мотоциклетный шлем с защитным стеклом. Непризнанный вождь не позабыл и об украшении головного убора: обтянул его резиной и густо навтыкал длинные красивые перья из журавлиного хвоста...

Время летело быстро. Журавль уже легко поднимался на крылья, и для Сашки начались новые развлечения. Он привязывал журавля на длинную бельевую бечевку, а когда тот взлетал, бежал за ним и дергал, как бумажного змея. А то привязывал к бечевке шапку или веник и хохотал до упаду, когда журавль поднимал все это в воздух и тащил метров сто, пока обессилено не садился на землю. В самый разгар потех с выпасов приехал отец и сказал, что журавля надо отпустить: дикие птицы уже начали учебные полеты.

- Тять, ну, через неделю отпустим, ладно? - стал упрашивать Сашка в присутствии матери. Наталья Григорьевна хотя и выслушивала жалобы соседей на проделки сына, решила в его пользу:

- Пускай поиграет. Ребенку скоро в школу.

Однако уже через день события приняли неожиданный для всех оборот. К Петру Прокопьевичу - одному из лучших пастухов района - прикатил столичный фотокорреспондент. Был он лет двадцати пяти, но его длинные до плеч волосы, смоляная борода и берет, надвинутый на самые глаза, прибавляли ему лет десять, если не больше. Непоседливый, суетливый, он часа три не давал покоя ни пастуху, ни стаду. Сначала фотограф попросил Петра Прокопьевича согнать бычков в плотный гурт, а затем - рассеять их по всей степи. Еще больше хлопот доставила съемка портрета. У Петра Прокопьевича никак не получалась улыбка.

- Неужели вы никогда не улыбаетесь? - недоумевал корреспондент.- Ну, вспомните, к примеру, о доме, о жене...

И Петр Прокопьевич улыбнулся, да так, что, когда корреспондент поймал его лицо в видоискатель, ему стало не по себе. Недовольный съемками, парень стал вяло расспрашивать пастуха о семье, о сыне, поинтересовался, не думает ли тот пойти по стопам отца. Петр Прокопьевич вздохнул и осторожно заметил, что у сына вообще-то заметна склонность ко всяким животным. Журавля, вот, на крыло поставил, скоро отпустит...

При последних словах Петра Прокопьевича корреспондент чрезвычайно оживился, попросил рассказать обо всем подробнее. Петр Прокопьевич что-то говорил, корреспондент, теребя бородку, кивал, а в голове его будто сама собой сочинялась история, за которую уцепится любой редактор. Значит так: журавля нашли отец с сыном. Пастух и подпасок. У птицы повреждена нога или крыло - неважно. Мальчик выхаживает больного, поит и кормит с рук. Журавль окреп, научился летать. И вот мальчик с птицей идут за околицу на любимый холм. В небе с криком пролетает дикая стая. Журавль откликается. Он разрывается между землей и небом, между стаей и мальчиком. Но дикая кровь берет свое. Журавль взлетает, а мальчик прощально машет с холма. Этот момент и надо запечатлеть на пленке...

Уже вечерело. "Успею, - решил корреспондент.- Силуэтный снимок - на закат - будет даже эффектнее".

- Все! Еду к вашему сыну! - объявил корреспондент. Он быстро распрощался, сел в ожидавший его "газик" и укатил в деревню.

Сашка и Наталья Григорьевна были дома. Представившись и в двух словах объяснив суть дела, корреспондент сказал, что очень спешит и хотел бы немедля выехать с журавлем и Сашкой за село на съемку.

- Сейчас, сейчас, - засуетилась Наталья Григорьевна. - Сашок, причешись и переоденься в чистое. А вы знаете, - обратилась она к гостю, - вам повезло. Вчерась собрались было отпускать журавля-то, а я, как сердце чуяло, на денек задержала. Пусть, думаю, Сашок погуляет с ним напоследок. Сына-то с долгоносым водой не разольешь. Он у нас в энти... в дрессирователи собирается. Ну, поезжайте с богом, коли спешите.

Сразу за селом открылась великолепная натура, какая и мыслилась корреспонденту: невысокий холмик, а за ним - скирды сена, одинокая ветла.

- Ну, молодой человек, что ты еще расскажешь о своем питомце? - спросил корреспондент, налаживая невиданную в сих краях оптику.

Сашка, зачарованно следивший за гостем, растерялся. Не будешь же рассказывать о том, как гонялся за "ирокезами".

- Полезная птица, - пробормотал Сашка, опустив глаза.

- Да? - будто усомнился корреспондент. Но Сашка не стал выкладывать смутные познания о пользе журавлей. Он уже припомнил читанную в классе историю не то с журавлем, не то с лебедем, очень похожую на ту, что будто сама собой сложилась у корреспондента. И Сашка начал бойко рассказывать, как занемог его журавль, как он поил его с ложечки, копал в огороде дождевых червей. А потом выпасал возле болота, где тьма-тьмущая лягушат и слизняков... Все это очень могло быть, почти было, и Сашка говорил искренне, увлекаясь. И теперь ему жалко отпускать журавля...

Красивую часть истории - расставание с журавлем - уже и вовсе не стоило выдумывать. Все было так на самом деле... Да, жалко, Сашка вдруг почувствовал робкий укор вины за то, что было и чего не было, и если бы журавль остался у него еще на несколько дней, он, пожалуй, сделал бы все, о чем только что наговорил.

- Прекрасно, Саша! - произнес корреспондент. - Ничего не поделаешь: вольному - воля. А теперь слушай внимательно. По моему знаку снимешь веревку и сразу начинай махать рукой - прощально - как машут самолетам. Журавль будет улетать, а ты все маши, пока я буду снимать. Понял?

- Ага.

Корреспондент отошел метров на двадцать, выбрал точку и крикнул:

- Давай! Пальцы у Сашки подрагивали. Наконец он стащил с журавля кольцо, отступил на шаг и взмахнул рукой. Корреспондент хотел было нажимать на спуск, но в этот момент в кадре началось непонятное: журавль вдруг обернулся к Сашке и, угрожающе выставив клюв, пошел тараном на мальчишку. И тот побежал прямо в кадр! Перекошенное от страха лицо, нарастая, заполнило всю рамку, и корреспондент, поддавшись панике, попятился, упал... А журавль уже взмыл с холма и, быстро набирая высоту, величаво поплыл над скирдами, над селом - туда, где его когда-то лишили воли.