5.1. Из истории калмыков: о начале империи и ее осмыслении

После распада Монгольской империи восточные и западные монголы, пытаясь восстановить былое величие империи, находились в состоянии дли­тельной вражды, время от времени приводившей к войнам. В первой трети XVII века ойраты создали два государственных образования — Хошеутов-ское ханство, располагавшееся на территории Кукунора, и весьма воин­ственное Джунгарское ханство, приводившее в трепет правителей и народы на просторах Центральной Азии. Часть ойрат, вошедшая в состав этого хан­ства, стала именоваться джунгарами. Этноним «джунгар» означает левая рука, и, как полагают исследователи, своим происхождением обязан распо­ложению ойратских войск на левом фланге монгольского войска. Ойратское племя торгоутов, соперничая с другими ойратскими племенами за власть в Джунгарском ханстве, двинулось в сторону Волги. Так началось вхожде­ние западных монголов в будущую Российскую империю.

В связи с этим возникает вопрос о причинах движения ойрат — торго-удов и дербетов на запад. Приводя различные концепции, объясняющие эти причины: концепцию «восстановления империи Чингисхана»⁴; опроверга­ющую ее и отвергающую наличие имперских амбиций у калмыков, кал­мыцкий историк А. Цюрюмов анализирует данную проблему в контексте изменения русско-калмыцких отношений в первой половине XVIIвека. С его точки зрения, вхождение калмыков в состав России происходило в результате социально-экономических и политических причин, а именно, отсутствия доступа к рынкам Китая и Средней Азии, сокращения пастбищ, междоусобиц. Все это побудило калмыцких тайшей (князей) двигаться в сторону свободных рынков сибирских городов, что и положило начало русско-калмыцким посольским отношениям⁵.

Нельзя не согласиться с приводимыми аргументами, однако калмыки не ограничивались только получением разрешения у русской администра­ции на торговлю в городах. Прекрасно понимая ограниченность ресурсов власти, представленной небольшими гарнизонами крепостей и городов, калмыки стремились установить свое влияние в западно-сибирском регио­не. Это можно выявить, обращаясь к копийным книгам Миллера. Их мож­но подразделить на три типа: первый — дела, описывающие набеги и ра­зорения, чинимые калмыками; второй — дела, касающиеся посольств кал­мыков; третий — дела, касающиеся отношений с калмыцкими тайшами, требующими ясак с коренных сибирских народов, находящихся под юрис­дикцией русского государства⁶.

С другой стороны шло движение русских в сторону Сибири, в резуль­тате которой Азиатская Россия (Н. Миненко) окончательно оформилась. В связи с этим Д. Резун высказывает мысль о том, что, говоря об «импер­ской политике», нельзя ограничиваться только амбициями России, но и иметь в виду амбиции тех народов, которые входили в состав России. Он задается вполне правомерным вопросом, разве калмыки, киргизы, джунга-ры не хотели создать Великие государства «от моря до моря»?⁷.

Итак, в начале семнадцатого века калмыки пришли на Волгу и с этого момента разворачивается 400-летняя история совместной жизни калмы­ков и русских в географическом, политическом, культурном простран­стве России⁸.
Официально принятой датой добровольного вхождения калмыков в состав русского государства считается 1609 год, когда была подписана очередная шерть, регулирующая отношения русских с калмыками. Это случилось при Василии Шуйском.
В начале семнадцатого века калмыцкие кочевья располагались на гро­мадном пространстве свободных тогда земель от Самары до Астрахани. Это была, как говорят историки, внутренняя окраина России, внешние окраины которой находились уже далеко в Сибири и на Севере. Здесь кал­мыки получили то, чего им недоставало в Джунгарии, — тучные пастби­ща, свежую проточную воду, столь необходимую скотоводам.

Период 40-х и 50-х гг. восемнадцатого столетия характеризуется часты­ми столкновения калмыков с русскими, татарами, башкирами и другими на­родами, проживавшими в волжском регионе. Одной из причин конфликтов было право на торговлю. Согласно шертям, подписанным калмыками и рус­скими государями, калмыки получали покровительство от государства. Им предоставлено было право торговать в русских городах, кочевать на свобод­ных территориях. Взамен они обязались выступать войной вместе с русски­ми. Калмыки продавали скот, в особенности лошадей, не только в Москве и других русских городах, но и в Персии, Бухаре, Хиве. Так, хроники свиде­тельствуют о том, что недалеко от Сызрани в восемнадцатом веке существо­вал Калмыцкий базар, где происходила торговля скотом⁹.


Калмыки, придя на Волгу, вступили в сложный политический диалог с российским государством, в результате которого обрели свою государ­ственность — Калмыцкое ханство. Произошло это «на глазах у всей Европы».

Уникальность истории калмыков заключается в том, что наследники великой Монгольской империи вновь вернулись в прежние вассальные владения. Они сумели создать свою государственность и стали частью другой империи. Более того, они стали европейскими азиатами задолго до начала эпохи миграций, вызванных распадом других империй — Британ­ской, Французской, Германской или Голландской. При этом калмыки бы­ли немногочисленным народом. По некоторым сведениям, тайша Хо Ур-люк пришел на Волгу с 50 тысячами кибиток (приблизительно 150 ты­сяч человек).

Формирование калмыцкой автономии произошло благодаря совпаде­нию интересов политических элит — и русской, и калмыцкой. Данное со­бытие произошло в петровскую эпоху. Калмыками управлял в то время са­мый выдающийся из калмыцких ханов — Аюка, благодаря которому прои­зошло признание законности и правомочности Калмыцкого ханства в со­ставе России.

Имперская администрация использовала обычный инструмент регули­рования отношений с будущими подданными — использовала силу одних против других. Калмыки в этом отношении оказались весьма удобными союзниками, так как были прирожденными воинами. В их этногенезе су­щественную роль сыграли многочисленные войны, которые вели западные монголы, начиная с тринадцатого века.

Дополнительную привлекательность калмыки в глазах имперских по­литиков приобрели благодаря своей религии. Они были буддистами, в от­личие от других народов, кочевавших или населявших территорию от Са­мары до предгорий Кавказа. Сам регион был весьма важен с точки зрения геополитических интересов нарождающейся Российской империи.
Волга была символической границей доимперского русского государ­ства. В тот период земли за Волгой, включая Сибирь, были территори­ей, где постоянно сталкивались интересы кочевников Центральной Азии. Фронтир и географически, и культурно, собственно говоря, и был началом империи. Здесь, в этой пограничной зоне между московскими землями и Заволжьем рождалась империя. Установление фронтира происходило путем строительства русских крепостей, гарнизоны которых олицетворя­ли власть России.

Причина внимания русской короны к калмыкам заключалась не только в том, что их использовали как военную силу против других кочевников, как иррегулярные части русских войск в войнах с иноземцами. Через по­средство калмыков Россия устанавливала связи с государствами Централь­ной Азии и Китаем. Калмыки посылали посольства в Тибет, которые дол­жны были проходить через Пекин. Например, в 1712 г. китайское посоль­ство, посланное к хану Аюке, проездом посетило Сызрань¹⁰. Калмыки под­держивали тесные связи с Джунгарским ханством, которое играло важную политическую роль в центрально-азиатском регионе.

Такова в общих чертах история прихода калмыков на территорию ев­ропейской части России.

Об имперском дискурсе. Вопрос о наличии общих ценностей и кон­стант евразийского мира, конечно же, отсылает к исследованию тех форм его организации, которые существовали здесь. Конечно, это империи. Евра­зию можно описать как пространство, и не только физическое или географи­ческое, в котором империи сменяли друг друга, но и политическое. Речь мо­жет идти о двух самых великих империях — Монгольской и Российской.

Понять трансформации, которые произошли с западными монгола­ми-калмыками в политическом и культурном пространстве России, невоз­можно, не обратившись к рассмотрению феномена Российской империи.

Тема империи стала чрезвычайно популярной в академическом и пуб­личном дискурсе последних лет. При этом используются самые разные концепты империи. В данном случае будет использован концепт империи как дискурсивной единицы, а не «трансисторической» формы государ­ственного устройства¹¹.

При этом следует учитывать три момента: во-первых, концепт импе­рии, использовавшийся в дискурсе советской эпохи, отличается от совре­менного. Во-вторых, его никогда не применяли к анализу СССР. В совет­ском дискурсе существовал запрет на использование понятия «империя» при исследовании вопросов многонационального советского государ-ства¹². В-третьих, исследователь должен учитывать, что наследие совет­ской эпохи еще долго будет имплицитно присутствовать в современных межэтнических и этнических дискурсах.

Каковы же истоки отечественного имперского дискурса? Какими были концепты империи и их смыслы?

Истоки российского имперского дискурса, с нашей точки зрения, лежат в концепции «Москва — Третий Рим», созданной Филофеем в XVI столе­тии¹³. Аргументом в пользу такого видения может служить тесная взаимо­связь концепта религии и концепта империи в средневековом христианском дискурсе, о чем свидетельствуют работы многих теоретиков империологии. Так, по мнению Э. Пагдена, Римская империя была дискурсивным порожде­нием христианства. Другой аргумент состоит в том, что христианская цер­ковь как институт являлась имперским феноменом на Западе¹⁴.

В истории христианства, равно как в истории других конфессий, важ­ным средством развития было копирование чужого опыта, отсюда стано­вится понятным копирование Филофеем архетипического образа Римской империи как великой цивилизующей силы. Конечно, данный образ был пе­реосмыслен им, прежде всего, в целях обоснования позиции русского пра­вославия относительно государства в контексте конкуренции православ­ного и католического дискурсов. В результате в дискурсе появился кон­цепт Москвы — Третьего Рима. Любопытно, что данный концепт снимал в себе не только архетипический образ Рима как христианской империи, но и концепт богоизбранности еврейского народа.
Конструирование концепта Москва — Третий Рим Филофей осущест­влял, создавая свою политическую теорию, описывающую основания по­литического устройства России¹⁵. Обращаясь к анализу падения Византий­ской империи, он полагает, что его причиной является «уклонение от ис­тинной веры». Неудавшаяся попытка объединения в унию византийского православия и католической церкви, осуществлявшаяся византийцами по­сле падения Константинополя и захвата его турками, была интерпретиро­вана русской православной церковью как измена православию. Мессиан­ский проект Филофея и был реакцией на такую измену. Согласно его тео­рии, Русское государство является хранителем, выразителем и носителем истинного православия, всемирным политическим и церковным центром, а русские государи — прямыми наследниками римских императоров.

Данный концепт, появившийся в первой половине шестнадцатого сто­летия в период роста национального самосознания русских после падения монгольского ига, сыграл важную роль в оформлении официальной идео­логии Русского централизованного государства. Обосновывая идею сла­вянского единства и выполняя тем самым имперскую задачу быть центром объединения, данная концепция вместе с тем развивала идею о богоиз­бранности русского народа и его национальной исключительности. Как от­мечает известный исследователь российской истории Дж. Хоскинг, в кон­цепции Филофея тесно переплелись национализм и интернационализм¹⁶. При кажущемся противоречии обе идеи вполне согласуются в имперском дискурсе, точно так же как в британском имперском дискурсе конца девят­надцатого и начала двадцатого веков вполне согласовывались между собой концепт избранности британцев, выраженный Киплингом в метафоре «бремени белого человека», и идея общности империи¹⁷.

В дальнейшем, много позже в российском имперском дискурсе появля­ется другой концепт — империи как «собирания» народов и племен. Дан­ный концепт выражал существо реальной политики государства в отноше­нии инородцев. Дело в том, что концепт Москвы — Третьего Рима не мог использоваться в реальной политике государства в отношении к нерусским народам. Так, в отношении к населению покоренного Сибирского ханства воеводам в XVII веке предписывалось иноземцев не ожесточать, то есть принудительно не крестить. Власть еще была недостаточно сильна на мес­тах, чтобы осуществлять политику принудительной христианизации. Толь­ко в XVIIIвеке Петр Первый меняет политику христианизации, проводя принудительную христианизацию сибирских народов — хантов, манси, на­пример. В то же время в отношении народов юга и юго-востока европейской части, например калмыков, правительство проводит по-прежнему осторож­ную и гибкую политику, склоняя народы в православие путем предоставле­ния им за это льгот и наград¹⁸. Иначе говоря, филофеевский концепт исполь­зовался теперь лишь при маркировании идентичности русских.

Концепт же «собирания народов» объяснял истоки и основания сущест­вования Российской империи и сыграл свою роль в формировании общей политической идентичности у народов полиэтнической России.

Вопрос об идентичности России волновал русских философов издавна и был артикулирован в дискурсе славянофилов и западников еще в XIXвеке. Отождествление России с Европой или, напротив, противопоставле­ние с нею осуществлялись на разных основаниях и в разных аспектах, будь то политический или культурный. Для славянофилов и западников таким основанием были петровские реформы, трансформировавшие традицион­ный культурный уклад России.
Подробный анализ имперских идей русских писателей и философов девятнадцатого и двадцатого веков дает В. Кантор в своей последней кни­ге. Главная идея, которую автор обосновывает, обращаясь к трудам рус­ских классиков литературы и философии, заключается в следующем: «Им­перия — это политико-общественное структурное образование, предназ­наченное историей для введения в подзаконное и цивилизационное про­странство разноплеменных и разноконфессиональных народов»¹⁹.

В трудах, появившихся в начале XX века в России, империя понима­лась как политическое образование, в котором многонациональное един­ство обеспечивается государством. Имперский дискурс развивал идеи и концепты национализма, в соответствии с которым империя как объект высказывания конструировалась как империя-государство. Русские наци­оналисты всех направлений, так или иначе, были империалистами, ибо вы­ступали за существование империи-государства. Но приоритет в разработ­ке темы все же, как отмечает С.М. Сергеев, принадлежал национал-либера­лам, к числу которых относился П.Б. Струве²⁰.

Струве принадлежит концепт империи-государства, опирающегося на нацию. При этом русский народ он рассматривал как ядро, сплачивающее другие народы многонациональной империи²¹. Другой либерал-публицист и брат знаменитого реформатора Петра Столыпина, А.А. Столыпин назы­вает империей «водительство многих народов к высшим целям, сознанным господствующим народом, под руководством этого господствующего народа»²². Империя, согласно Струве, выражает идею гегемонии русского народа в российской государственности.

Противоположную позицию в российском имперском дискурсе зани­мали социал-дарвинисты и сменовеховцы. М.О. Меньшиков, представляв­ший социал-дарвинизм, разрабатывает концепт империи, основываясь на представлении об обществе как биологическом организме. Тогда как вы­сказывания Н.В.Устрялова, выражавшего идеи русского империализма и являвшегося главным идеологом сменовеховцев, создают образ империи как государства-земли²³. Позднее, уже после Октябрьской революции, ког­да произошло усиление СССР, усиление авторитета советского государ­ства на мировой арене, Устрялов стал использовать данное положение как аргумент в обосновании исторической миссии русского народа. Хотя сами большевики вряд ли бы согласились с интерпретацией Советского Союза как империи, миссию которой должен выполнить русский народ.

Неожиданным и даже вызывающим было появление в имперском дис­курсе евразийской концепции российской государственности, евразийско­го варианта объяснения генеалогии российской империи и перспектив бу­дущего развития России. Данная концепция актуализировала вопрос о вли­янии империи Чингисхана и в целом тюрко-монгольской культуры на раз­витие России, а вместе с ним и вопрос об идентичности России в ее отношениях с Западом и Востоком. Евразийский концепт «Исход к Восто­ку» формировал интенцию прочь от Запада, которая отличалась от тради­ционного славянофильского отрицания Запада²⁴. Евразийцы изменили ра­курс, в котором происходила интерпретация российской истории. Они кон­струировали ее с позиций Востока, а не Запада, с позиций наследия мон­гольской империи, а не с позиций наследников варягов и рюриковичей. Еврразийство, по словам идеолога движения Н.С. Трубецкого, выражало «взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока». Дело не только и не столько в географической локализации России, сколько в ее пози­ции в культурном пространстве, образованном славянским и туранским элементами.

Концепт государства-империи получил развитие в евразийском дис­курсе, благодаря введению в поле дискурса конструктов Востока и монголь­ской империи. П.Н. Савицкий формулирует наиболее важные понятия, описывающие данный конструкт. В полном согласии с требованиями рус­ского имперского дискурса он связывает империю с нацией²⁵. Он форму­лирует следующие концепты: империя как «осуществленное многонацио­нальное единство», империализм как политика нации, «расширяющей или расширившей свое национальное хозяйство, национальную культуру или границы своего национального государства за пределы своей националь­ности, своей национальной территории»²⁶. Все они вполне типичны для дискурса того времени.

Высказывая идею о триединстве истоков российской государственнос­ти — древней Руси, Византии, Великой Степи, евразийцы ввели тем самым в имперский дискурс концепт Великой Степи. Концепт империи как объе­диняющей силы, как централизованного государства евразийцы обосно­вывали, ссылаясь на опыт монгольской империи. Согласно данному кон­цепту, русские, освободившись от татаро-монгольского ига, по существу, переняли принципы государственного имперского устройства²⁷.

Так, благодаря евразийской теории и евразийцам произошла легитима­ция монгольского наследия и вместе с этим введение в имперский дискурс нового объекта имперских высказываний — монгольского элемента рус­ской культуры.
Концепт империи-государства формировал определенное отношение к инородческим окраинам. В либеральном типе дискурса отношение к окраинам империи выражалось в идее собирания, а не дробления государ­ства, а это имплицитно предполагало включение инородческих окраин в состав государства. Согласно такому представлению, основой процвета­ния империи являются гармоничные отношения ядра империи — русского народа с окраинами . Напротив, социал-дарвинистское крыло российско­го имперского дискурса предлагало освободиться от инородческих окра­ин, в особенности от тех, которые не подверглись русификации²⁹. Отказ от окраины обосновывался социал-дарвинистами тем, что инородцы, прожи­вающие на окраинах империи, трудно поддаются ассимиляции. По сущест­ву, позиция Меньшикова означала отказ от самой идеи империи и тем са­мым способствовала трансформации самого объекта имперских высказы­ваний. Господствующим в российском имперском дискурсе был, как уже говорилось, концепт русского национального государства, успешно асси­милировавшего инородческие окраины Российской империи.

Показательно, что сами творцы имперского дискурса понимали зави­симость объекта высказываний от типа высказываний. Так, идеологи либе­рального дискурса видят причину трансформации империи как объекта высказываний в особенностях русского национализма социал-дарвинист­ского толка. Струве характеризовал данный тип национализма как прину­дительный, и в силу этого противоречивый в себе. Принудительный наци­онализм, по его словам, выращивает силы сопротивления самому себе и как следствие начинает сомневаться в собственных возможностях и силе. Струве называет этот тип национализмом отчаяния и относит к числу его адептов Меньшикова: «Этот национализм, — писал он, — хочет непрохо­димой стеной отделиться от всего нерусского и проводит взгляд на нерус­ские элементы как на нечто чужеродное, от чего необходимо отмежевать­ся, с чем страшно соприкасаться»³⁰.

Таким образом, в имперском дискурсе начала прошлого века в России доминировали высказывания, относящиеся к империи-государству, разви­вавшие идеи русского национализма в различных его вариантах. В зависи­мости от отношения к инородческим окраинам менялся сам объект выска­зывания — империя.

Длительная история российского государства состоит из разных пери­одов, в каждый из которых устроители государства избирали разные прин­ципы для его создания или усовершенствования. Идея федерализма уко­ренена в том политическом пространстве, в котором зародилась Россий­ская империя, где политические отношения стали устанавливаться между разными народами. Здесь уместно вспомнить, ставшего чрезвычайно по­пулярным в современной политической науке и философии, Карла Шмит-та, определявшего понятие политического как отношения друга-врага³¹. Если говорить в его терминах применительно к истории становления Рос­сии, то политическое обозначает интенсивность конфликтов между наро­дами, борющимися за свое существование в орбите становящейся Россий­ской империи. Империя как особая форма государства возникла благодаря трансформации врага в друга. Статус друга или врага у входящих народов постоянно менялся, как во внешних, так и во внутренних политических от­ношениях. Изменение ситуации могло привести к изменению статуса, и враг мог стать другом. Так, в документах рассматриваемого периода неред­ко можно увидеть упреки русской администрации в адрес калмыков, их не­надежность как военных союзников. Но тогда правомерен вопрос, а поче­му же, несмотря на нередкие измены, отношения все-таки складывались? 

Здесь важно помнить, что К. Шмитт различает понятие врага в полити­ческом значении от «моральной концепции врага», которая демонизирует и дискриминирует врага, который становится абсолютным врагом. Напри­мер, таким абсолютным врагом для советского народа был гитлеровский фашизм. Если рассмотреть вопрос о становлении империи с таких пози­ций, то становятся понятным, почему несмотря на измены бывшие союз­ники прощались в случае необходимости.