3.6. Западный дрейф антропотока

Одним из способов математического описания протекающих процессов является выделение векторов. В геометрии под вектором понимается направленный отрезок, характеризующийся определенным размером и направлением от начальной точки к конечной точке.

Метафора вектора широко используется для описания направленности социальных процессов, организованной деятельности социальных субъектов. Применительно к России говорят о векторах как ориентирах исторического развития227 , а также как о географических направлениях деятель ности российского государства .

Как правило, ограничиваются признанием сравнительно большей ценности тех или иных социальных институтов, территорий и т. п. Казалось бы, субъективная природа таких представлений не позволяет усмотреть в реальности какие-либо возможности для прочерчивания векторов общественного развития, поэтому термин «вектор» должен использоваться именно как метафора. Вместе с тем субъектная детерминация социальной деятельности формирует потоки ресурсов. Это позволяет фиксировать объективные координаты, направления, объемы и расстояния, их перемещения.

Так, в пространственно-географическом измерении Россия в целом может быть представлена как вектор. Она представляется геополитической кометой, «ядро которой движется по изогнутой траектории, с северо-востока на юго-запад, "скользя правым боком" на западе по Европе и постепенно поворачиваясь на юг. Комета устремляется куда-то на Балканы, а в дальней перспективе — на Южное Причерноморье. Позади кометы тянется хвост, многократно превышающий ядро по размерам и во столько же раз уступающий ему по плотности. За этим геополитическим "хвостом" России давно и надолго закрепилось название — Сибирь».

В образе России как кометы фиксируется юго-западная ориентация устремлений России. Вместе с тем, понятно, что северо-восток — не отправная точка ее движения. Это противоречивое единство динамики российской государственности выражает возвратнопоступательный характер евразийского антропогеографического процесса.

Так, в последнее десятилетие российские демографы зафиксировали такой феномен в перемещении человеческих ресурсов как «западный дрейф». Под западным дрейфом понимается наблюдаемое в евразийском масштабе с 1960-х годов нарастающее перемещение значительных людских масс преимущественно в западном направлении. С. Градиров-ский указывает, что на территории России западный дрейф пришел на смену колонизационному тренду перемещения людских потоков в основном в восточном и юго восточном направлениях.

Разворачивающийся на территории России западный дрейф является моментом глобального антропотока, генерируемого демографической волной из стран Юга и поддерживаемого «кадровым пылесосом», действующим в странах Запада. В локальном масштабе каждая более восточная территория является демографическим донором соседней западной, а в глобальном — Россия играет роль территории демографического транзита.

Подобная инверсия антропотока происходила не раз в истории Евразии. Первичным было движение на восток. Отталкиваясь от афро-евразийского трамплина (ВосточноАфриканский рифт — Ближний Восток), поколения мигрантов расселялись локальными группами от Атлантики до Па-цифики, двигаясь вдоль широтной горной цепи Пиренеи— Альпы—Карпаты—Кавказ—Иран—нагорье—Гиндукуш—Гималаи—Тибет— Наньшань— Иньшань—Хинган. Европа и Юго-Восточная Азия оказывались пределами- накопителями с меньшей миграционной активностью населения.

Широтная горная цепь разделила Евразию на теплую и холодную зоны. В ледниковый период Северная Евразия, как указывает А.В. Головнев, представляла собой тундростепь, где доминировали экстенсивные охотничьи деятельностные схемы с преобладанием плотоядности. В Южной Евразии развивались интенсивные иерархизированные промыслово производящие схемы с весомой долей растительноядности . В голоцене зарастание тундростепей лесами привело, с одной стороны, к локализации движения, а с другой — к открытию миграционных магистралей вдоль лесостепи и лесотундры. При всей маятниковости миграций преобладающим вектором, по мнению А.В. Головнева, было движение с запада на восток.

Г.Д. Гачев усматривает в маятнике миграционных волн определенную асимметрию. «Вообще, если движение с Востока на Запад — оседание слоев и переселение народов, кочевье, — пишет он, — то движение с Запада на Восток — поход (Александра Македонского, Крестовые, Ермака в Сибирь, тевтонов в Литву ... Это — способ с малым занять великое, распространиться (=возжение искры). Переселение ж народов — это как стекают ручьи в узкую линию реки и оседают: из бассейна мировых пространств — на место, на ту или иную землю стекаются и густеют там»234 .

Для описания миграций с Востока на Запад Г.Д. Гачев фактически использует гидравлическую метафору, по содержанию совпадающую с концептом антропотока. Представляет интерес указание на количественный дисбаланс миграционных потоков.

Способность «малым занять великое» обеспечивалась, по-видимому, эпизодическими технологическими успехами Запада. Движение с Востока стимулировано, вероятно, перенакоплением населения. Осуществляя сброс населения, страны Востока не были склонны реализовывать свои технологические преимущества в покорении Запада. Циклически схема географического антропотока выглядела следующим образом: 1) технологи чески обеспеченное проникновение на Восток; 2) демографический взрыв в странах Востока; 3) западный дрейф антропотока. Поскольку основная масса мигрантов двигалась на Запад, то именно в этом измерении можно утверждать о западной ориентации антропотока.

Сток трансъевразийских миграций приходился не на ближневосточный трамплин, а на Западную Европу. В результате для евразийского континентального антропобиогеоценоза как относительно самодостаточного и развивающегося системного образования генетически первичной клеточкой стало противоречивое взаимодействие Европы и Азии. Сам термин «Евразия» закрепил аксиологически существенный примат Европы над Азией. В традиции европоцентризма континент стал именоваться термином, начинающимся с названия одной из его окраин, тогда как основная его часть отражена только во втором терминоэлементе. Таким образом, Евразия — прежде всего Европа, а затем — Азия.

В географическом плане центр континента располагается в Азии, а Европа является окраинной оконечностью. Но центрация именно на указанном крае в геополитическом раскладе не более предпочтительна, чем центрация на Индостане или Индокитае. Маргинальное положение именно Европы, которая тем более ассоциируется с Западной Европой (или ранее — со Средиземноморьем), выявляет фокусированные в ней предельные, крайние черты континента и обитающих на нем этносов. Ценности Европы — в негативном или позитивном освещении — рассматриваются как точка отсчета, по отношению к которой оцениваются и ранжируются явления, события, люди. Современное население Европы в значительной мере сформировалось за счет миграционных потоков, рождавшихся в глубинах Азии. Как показывает А.В. ГудзьМарков, громадная равнина центра евразийского континента многократно служила местом исхода индоевропейских народов, одновременно устремлявшихся, в среднем с частотой 300-500 лет, в Европу, Переднюю Азию. «Практически у каждого крупного вторжения индоевропейцев в Азию, пишет автор, — существует своего рода "близнец" — одновременное вторжение индоевропейских обитателей степей в Европу». По его оценке, «каждое новое нашествие было подобно буре, сметавшей с лица земли успевшие устояться в Европе культуры».

Аксиологический примат Европы в способе фиксации евразийской идентичности можно объяснить объективной логикой трансконтинентальных процессов. Участки континентальной периферии, не только аккумулирующие миграционные потоки из Внутренней Евразии, но и возвращающие их обратно, ситуативно обладают различной отражающей способностью. Из множества центробежных и центростремительных, возвратно поступательных движений наиболее устойчивым контуром положительной прямой и обратной связи оказался контур, ориентированный на Европу. Трансъевразийские миграции народов, игравшие существенную роль в формировании этнокультурного массива евразийской цивилизации, происходили поэтому преимущественно в европейском направлении.

Констатация центральноазиатских истоков европейской цивилизации позволяет зафиксировать определенное этнокультурное единство населяющих Евразию (Азиопу) народов, обнаружить, в частности, некоторые субстанционально-общие характеристики того этнокультурного массива, который десятки тысяч лет назад был континуумом, охватывающим континент. Такие характеристики могут быть выделены по различным основаниям, в том числе в системе хозяйственной деятельности.

В переселениях народов участвовали, как правило, кочевники (обитатели, первоначально, тундростепи). Поэтому кочевой хозяйственно-культурный тип стал инвариантом евразийской культуры. Постмодернизм раскрывает кочевой характер европейской культуры в концепции номадологии237 , которая утверждает, что в основе западной цивилизации лежит стремление к переменам и обновлению, смене оснований развития, в том числе ресур-ных. Эта концепция позволяет во многом иначе взглянуть на доктрину «фу-турошока» А. Тоффлера, утверждающего, что в современной западной цивилизации сформировался феномен новых кочевников. Как представляется, речь в данном случае идет не о собственно номадизме, а о неономадизме.

Из гипотезы о кочевом характере евразийской культуры вытекает ряд эвристически значимых следствий. Так, получает объяснение сформулированный Д.С. Миллем и популяризованный в России парадокс двух Кита-ев — Китая старого на востоке Евразии и Китая нового в мещанской Западной Европе. Россия, согласно данному парадоксу, стиснута меж двух Китаев. В Китае наблюдается своего рода сходимость Запада и Востока. А точнее, по краям континента, в точках экстремума, вследствие социокультурной инверсии, превалирует не кочевой, а оседлый образ жизни, находящий, в свою очередь, дополнение в морской торговле.

По окраинам Евразии оседлость становится ценностно более значимой, чем в Центральной Азии. Поскольку бежать (мигрировать) дальше некуда, то характерная для кочевнической культуры мифологема Дороги (Пути) может замещаться конкурирующей мифологемой Судьбы (кармы), выражающей необходимость и неизбежность местопребывания. Как следствие, дополнительный по отношению к кочевничеству оазисный хозяйственно-культурный тип воспроизводится на периферии континента в городах- полисах, городах-коммунах и пр.

В известной мере окраинно-приморские миры могут интерпретироваться как инобытие — или как ограничиваемое бытие («вырожденный случай») — евразийской цивилизации. Тогда «Большая Евразия» есть ме-гацивилизация, по отношению к которой европейская, китайская, индийская и другие локальные цивилизации составляют ее внешний, периферийный пояс, черпающий жизненные ресурсы из Внутренней Евразии.