- Главная
- О нас
- Проекты
- Статьи
- Регионы
- Библиотека
- Новости
- Календарь
- Общение
- Войти на сайт
3.3. Числовой архетип
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы получить возможность отправлять комментарии
Вопрос о возможности репрезентации локальной цивилизация базисным, «священным» для нее числом рассматривался Г.Д. Гачевым. На его взгляд, в Китае узловым логико-математическим понятием является гексаграмма, число б91, а в Индии не проглядывается единого организующего числового принципа. Вместе с тем применительно к Индии он указывает на предпочтение чисел 3, 4, 5 при незначительной семиотической роли числа б. При этом не фиксирует в индийской культуре четкой двоицы. Дуализм, как представляется Г.Д. Гачеву, усиливается далее к Западу. На Ближнем Востоке актуализируется пятерица92, а в античной культуре — число 493. В Западной Европе в целом утвердилось число 3: «Тройка есть суммарий Западной Европы»94.
Тройке как числу универсуму Г.Д. Гачев противопоставляет двоицу как выражение неизбывного изначального раскола, статики, бесплодия. Он отмечает во французской и немецкой культурах тенденцию сделать 2 числом целого. В русском же космологосе Г.Д. Гачев изначальной считает двоицу, толкуемую приставочно («один, один»)95.
Среди народов переднеазиатской традиции в качестве космологического числа популярна, по мнению исследователя, семерка.
Комментируя суждения Г.Д. Гачева, следует отметить, что в синологии число б не рассматривается как базисное для китайской цивилизации. Как указывает А.В. Кобзев, в основе стандартных для традиционного Китая нумерологических схем лежат три фундаментальных числа: 2, 3 и их сумма — 59б. Подчеркивая значимость для китайской модели мира троично-пятеричной модели, синология все же склоняется к тому, что пятеричная модель является основной.97
Учение о пяти элементах имело не только космологическое , но и землеустроительное значение. Так, неоконфуцианец Ван Тинсян (1474-1544) писал о пяти элементах: «... народ обязательно использует их, а они не могут однажды исчезнуть. Они главенствуют над разными делами в управлении государством Поднебесной. Например, когда орошают поля при помощи канав и арыков, это — управление Воды. Когда насекомые еще не в спячке, поля не выжигают; добывая огонь, сверлят дерево, это — управление Огня. Межевание колодезных полей — это управление Почвы. Раздувание огня и плавка, обжигание и отливка — это управление Металла. В середине зимы вырубают иньские деревья, в середине лета вырубают янские деревья — это управление Дерева. Вода и почва уравновешиваются, и тогда приводится в порядок управление пяти элементов. Управление пяти элементов приводится в порядок, и тогда могут продвинуться все дела управления. Эти пять элементов являются основой управления правителя-вана. В противном случае народу не хватало бы их для использования; если бы народу не хватало их, жизнь народа не была бы благополучной.
Пусть и были бы дела управления, но разве можно было бы добиться их беспрепятственного осуществления? Совершенномудрые древности именно так рассуждали о сути пяти элементов»98.
Представление о пятичастном строении мира и государственности существовало в Древнем Китае в виде мифологем Уди («пять императоров», «пять государей», «пять божеств») и Утаи («пять великих»). Как отмечает Е.А. Торчинов, в традиционной китайской историографии исторический процесс рассматривался как чередование сменяющих друг друга династийных циклов, управлявшихся одним из первоэлементов (т. е. династия как бы правила силой одного из первоэлементов)99. Это историософское представление имело и регулятивное значение. Так, возникшее в начале XVII в. маньчжурское государство первоначально называлось Цзинь (этим иероглифом обозначается и первоэлемент «металл»). Столкнувшись с китайской империей Мин (династия Мин правила под эгидой первоэлемента «огонь», который преодолевает металл), маньчжуры в 1637 г. провели церемонию переименования государства в Цин (в иероглиф «цин» входит классификатор «вода»). В 1644 г. маньчжурские войска заняли Пекин, и династия Цин правила Китаем до 1911 г.
Существенно, что пятичастный архетип имел не только духовное значение, но и функционировал как архетип социокультурной организации китайской цивилизации, в том числе в административно-практической сфере. В исторической хронике «Вэньсянь тункао. Чжии каои» отмечалось: «Пять семей (цзя) образуют квартал (бы), пять кварталов образуют деревню (люй), четыре деревни образуют род (цзу), пять родов образуют землячество (дан), пять землячеств образуют округ (чжоу), пять округов образуют родину (сян)»100. В период Тан система учета населения с целью налогообложения предусматривала разделение населения страны на пять возрастных групп.
Пятичастный архетип социокультурной организации представлялся значимым для монгольского общества. Как сообщает Н.Л. Жуковская, традиционная монгольская культура характеризуется различными пятичленными наборами из пищи разных видов. Пять раз обмениваются визитами и подарками стороны жениха и невесты в свадебном ритуале торгутов Синь-цзяна101. Распространенность пятичленных композиций в монгольской культуре корреспондирует, как подчеркивает Н.Л. Жуковская с высокой частотностью пятичленных структур в ламаизме (пять чакр, пять татхагат, пять элементов мироздания и т. д.), восходящих к раннему буддизму102.
Таким образом, пятичастный архетип характерен не только для китайской цивилизации, его отмечают исследователи применительно к буддийской и монгольской культурным традициям.
Н.С. Трубецкой указывал, что у большинства тюркских народов мелодия строится на так называемом бесполутонно-пятитонном (индокитайском) звукоряде. «Значительная часть великорусских народных песен (в том числе стариннейших, обрядовых и свадебных) составлена в так называемой пятитонной или индокитайской гамме, т. е. как бы в мажорном звукоряде с пропуском IV и VII степеней. Эта гамма существует (притом в качестве единственной) у тюркских племен бассейна Волги и Камы, далее у башкир, у сибирских "татар", у тюрков русского и китайского Туркестана, у всех монголов, — писал он. — По-видимому, эта гамма некогда существовала и в Китае: по крайней мере, китайская теория музыки предполагает ее существование, и принятая в Китае нотация основана на ней. В Сиаме, Бирме, Камбодже и Индокитае она господствует и сейчас. Таким образом, в данном случае мы имеем непрерывную линию, идущую с Востока. На великороссах эта линия обрывается. У малороссов пятитонная гамма встречается лишь в очень редких старинных песнях, у прочих славян отмечены единичные случаи ее применения, у романцев и германцев ее нет вовсе, и только на крайнем северо-западе Европы, у британских кельтов (шотландцев, ирландцев и бретонцев) она опять выступает. В ритмическом отношении русская песнь тоже существенно отличается не только от романо-германской, но и от славянских, хотя бы, например, совершенным отсутствием трехдольных ритмов (ритма вальса или мазурки)»103.
Чем же определялась символическая значимость числа 5? Другие «священные» числа также несут определенную символическую нагрузку, но она не равномощна ценности данного числа. Так, характеризуя особенности числа 5, Н. Коновалова указывает на: 1) его срединное положение среди одноразрядных (первых девяти) чисел; 2) соответствие стихии «земля, почва»; 3) совмещение в силу центральности качеств инь и ян, неба и земли104.
На примере приведенных иллюстраций в отношении числа 5 можно видеть, что числовая символика значима для традиционных культур, а конкретные числа выступают архетипами социальной организации локальных цивилизаций. Не располагая достаточным материалом для характеристики числовых архетипов других цивилизаций, приведем пример, показывающий наличие указанной специфики в числовых парадигмах уголовно-правовых кодексов ряда государств.
Специально проведенный нами сравнительный анализ упоминаемости в уголовных кодексах Японии, Республики Корея и КНР реперных точек шкалы определения сроков лишения свободы в годах (например: «от 3 до 5 лет») показывает, что эти точки составляют серию чисел, одинаковую для всех кодексов: «1 — 2 — 3 — 5 — 7 — 10» (см. табл. 3.3.1).
Частота упоминаемости реперных точек шкалы определения сроков лишения свободы в годах, %
Уголовный кодекс | Годы | |||||
1 | 2 | 3 | 5 | 7 | 10 | |
Япония | 15.25 | 17,51 | 22,6 | 15,82 | 11,3 | 17,51 |
Республика Корея | 10,59 | 12,15 | 16,82 | 22,74 | 10,28 | 27,41 |
КНР | 0,32 | 2,04 | 36,98 | 27,65 | 10,08 | 22,94 |
В среднем по региону | 4,5 | 6,2 | 30,7 | 25,1 | 10,2 | 23,3 |
Можно однозначно утверждать, что в отношении назначения сроков лишения свободы уголовно-правовой дискурс государств Дальнего Востока оперирует единой числовой парадигмой. Примечательно, что в основе уголовных кодексов Испании, Швеции, Эстонии, Латвии и почти всей Латинской Америки лежит четная числовая группа «4 — 6 — 8».
В отношении числового архетипа российской цивилизации заслуживает внимания суждение Г.Д. Гачев о двоице, толкуемой приставочно («один, один»)105. Данная версия, с одной стороны, соответствует истолкованиям русской культуры как дуальной, расколотой. С другой стороны, версия дуализма противоречит концепции срединного мира России-Евразии. Как было показано выше, в русской культуре имеется опыт средин-ности, который ставит под сомнение пресловутый дуализм. Следовательно, нужно искать иной числовой архетип.
В образе «двоицы, толкуемой приставочно» обращает на себя внимание именно момент приставочности. Он не характерен для других культур, и, возможно, именно в нем, а не в конкретном числе как таковом выражается специфика русской культуры. С математической точки зрения, число, изображаемое приставочно, есть периодическая дробь. Числовой архетип в таком случае выражается не целым натуральным числом, а дробью.
Возникает вопрос: присутствует ли в русской культуре представление мира как дроби?
Одним из первых метафору дроби использовал Н.В. Гоголь. В повести «Портрет», живописуя светское общество Коломны, писатель замечает: «После сих тузов и аристократства Коломны следует необыкновенная дробь и мелочь. Их так же трудно поименовать, как исчислить то множество насекомых, которое зарождается в старом уксусе».
Образ человека как дроби получил дальнейшее развитие в русской литературе в связи с темой «маленького человека». В русской культуре тема дробности развивалась в различных мировоззренческих контекстах. Так, в рамках религиозно-философского подхода в учении о грядущем богочеловечестве В.С. Соловьев исходит из раздробленности мира, отпавшего от бога: «Таким образом, то, что лежит в основе нашего мира, есть бытие в состоянии распадения, бытие раздробленное на исключающие друг друга части и моменты. Вот какую глубокую почву и какую широкую основу должны мы принять для того рокового разделения существ, в котором все бедствие и нашей личной жизни. Победить эту двойную непроницаемость тел и явлений, сделать внешнюю реальную среду сообразною внутреннему всеединству идеи — вот задача мирового процесса, столь же простая в общем понятии, сколько сложная и трудная в конкретном осуществлении»106.
Раздробленность бытия проявляется, согласно В.С. Соловьеву, в раздробленности человечества: «Само человечество, которое, по своей высшей природе будучи образом и подобием Божиим, должно было представлять для материального мира единящий и правящий разум, на деле оказалось раздробленным и рассеянным по земле и после долгих усилий и тяжких трудов сложным историческим процессом достигло только формального и внешнего объединения — во всемирной монархии Рима»107.
А наиболее полное выражение раздробленность находит в западной цивилизации, разделенной на сословия и корпорации: «.Западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного человека, то есть человека, взятого в своей наружной, поверхностной отдельности и действительности и в этом ложном положении признаваемого вместе и как единственное божество, и как ничтожный атом: как божество для себя — субъективно и как ничтожный атом — объективно по отношению к внешнему миру, которого он есть отдельная частица в бесконечном пространстве и преходящее явление в бесконечном времени; понятно, что все, что может произвести такой человек, будет дробным, частным, лишенным внутреннего единства и безусловного содержания, ограниченным одною поверхностью, никогда не доходящим до настоящего средоточия. Отдельный эгоистический интерес, случайный факт, мелкая подробность — атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве — вот последнее слово западной цивилизации».
Начало дробности В.С. Соловьев усматривал и в российской цивилизации: «Самое же важное, Рюрик с братьями принесли с собою собственно не государственное, а семейное и родовое удельное начало, которое должно было скорее раздробить, чем сплотить русский народ»109. Православная церковь, по его мнению, противостояла раздробленности и содействовала собиранию русских земель.
Поскольку раздробленность — всеобщее состояние падшего мира, то оно органично для каждого человека. В.С. Соловьев сочувственно цитирует строку из стихотворения А.К. Толстого: «И любим мы любовью раздробленной».
Комментаторы обычно указывают на противопоставление А.К. Толстым любви небесной и земной. Для нас важна признаваемая В.С. Соловьевым реалия русской жизни — раздробленность чувства любви.
О раздробленности человека как универсальном последствии общественного прогресса и общественного разделения труда высказывался Н.К. Михайловский. «Общество самым процессом своего развития, — писал он, — стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить ее из индивида в орган»110. Уже разделение полов, как полагал Н.К. Михайловский, порождает у2 человека. Последующее разделение превращает человека в дробь: «Я какого-нибудь Гегеля есть, собственно говоря, ничтожная дробь человеческого я. И эта-то дробь, этот-то жалкий орган общественного организма вздумал меряться и бороться с не я, со вселенной! Он потерпел поражение на почве познания, как на наших глазах терпят его ежедневно люди наживы на почве производства, как потерпит его каждый, борющийся за разные частные цели, а не за свою индивидуальность, т. е. за расширение до возможных пределов своего личного существования»111.
«Дробь» как феномен русской культуры оказалась в центре внимания эгофутуристов, группировавшихся вокруг И. Северянина. Манифест эгофутуристов начинался тезисами: «I. Восславление Эгоизма: 1. Единица — Эгоизм. 2. Божество — Единица. 3. Человек — дробь Бога. 4. Рождение — отдробление от Вечности. 5. Жизнь — дробь вне Вечности. 6. Смерть — воздробление. 7. Человек — Эгоист»112.
Мотив человека-дроби оказался устойчивым в русской культуре. Перефразируя данное Л. Толстым определение человека как дроби, С. Лесков свою статью под названием «Русская дробь» заключает словами: «В числителе у нас блаженное легкомыслие. В знаменателе — недоверие и зависть. Эта дробь зовется русским счастьем»113.
В России восприятие человека как дроби стало уже клише. Так, мы находим стихотворное произведение автора Ив. Но: «Ты, Человек, — не более, чем дробь... Числитель — то, что в этой жизни смог, А знаменатель — то, что прожил. А результат — твой КПД, итог. Периодическая дробь, возможно, Но — не более того...»114
Поэтический образ человека как дроби, фиксирующей результат его самореализации, отсылает нас к известной формуле российского бытия «среда заела». В публикации под таким названием Г. Михайлов приводит некоторые данные проведенного в 2006 г. в Воронеже социологического опроса по проблеме самореализации115. Оказывается, только 8,3 % опрошенных воронежцев считает, что им удалось полностью реализовать себя в жизни. Свою самореализацию как «наполовину возможного» оценивают 58 %. Остальные реализовали себя еще в меньшей степени. Основное препятствие в самореализации большинство видит во внешних обстоятельствах: только пятая часть респондентов назвали причиной самих себя и свои личные качества.
Н.А. Добролюбов как-то констатировал: «...одного заела среда, другого среда, третьего среда, да ведь из этих — одного, другого, третьего — среда-то и состоит: кто же или что же сделало ее такою заедающею? В чем главная-то причина, корень-то всего?»116. Действительно, среда персонализирована. С одной стороны, люди сами «грызут» друг друга (и часто «съедают»). С другой стороны, их мало кто винит, усматривая причины «неразвитости» в скудности (низкой биопродуктивности) природы Северной Евразии.
В любом случае, типичная для России изломанность человеческих жизнейисудеб117 ведет к тому, что личность оказывается не цельной, а частичной личностью, т. е. дробью личности. Такое восприятие человека как существа, не обладающего цельностью, распространено в русской культуре.
Г.Д. Гачев, размышляя над творчеством Ф.И. Тютчева, приходит к заключению: «Очевидно — первое: вещи, все предметы, существа — т. е. целостности, с точки зрения западноевропейской мысли: индивиды (= неделимы), особи, Gesal— названы "частями", ибо они — "твари". Значит, по русскому мироощущению, индивид, "я" есть часть, а не целое. И так это и в народной артели и братстве — и проступает в утонченной умозрительной интуиции широчайше образованного русского поэта»118.
Принципиальным представляется замечание Г.Д. Гачева о неделимости субстанций в картине мира западной метафизики. В русской философии атомизм и индивидуализм Запада принято было интерпретировать как результат раздробления. Это понимание, как мы видим, является ошибочным. В западной метафизике мир изначально состоит из неделимых — атомов и индивидов, — а из них агрегируются и комбинируются вещи и тела. Таким образом, русские философы проецировали органичный для русской культуры способ самобытия на западную культуру. В действительности, нецельность и ущербность бытия, существование как дроби является нормой русской культуры119.
Г.Д. Гачев также считает, что в русском восприятии мир является незавершенным, еще творящимся: «Так что целое будет — но его нет, и бытие будет, но его нет еще: оно в "нетях" пребывает»120. В западной же метафизике творение мира богом завершено, и в нем каждой вещи лишь необходимо найти свое естественное место. «Зияния, перерывы, пунктиры на Руси, во всех ее линиях и поселениях ее пространств, — пишет Г.Д. Гачев, — предрасполагают русских мыслителей строить "заключения" скорее о незавершенности бытия, его открытости (будущему), о радостной неясности его возможностей, нежели возлюбить определенность, завершенность умственного построения и бытия, исходя из непрерывности, как это свойственно германскому уму)»121.
И русская литература славится «незавершенкой»: «Русские шедевры — не завершены: "Евгений Онегин", "Мертвые души", "Братья Карамазовы"... Есть начало — нет конца. Как и на советчине: есть начальники — и незавершенка (в строительстве). И задушевная мечта русская — начать все снова, жизнь — сначала! Разрушим — и построим, наконец, то, что надо! И не устаем начинать!..»122. Незавершенность российского бытия — это незавершенность починов, начинаний: «В России никогда не было этого ощущения готовости бытия. ... На этой земле что-то веет, что-то может быть. Она полна обетований, залогов, надежд, любви — в этом ее богатство»123.
Выше уже цитировалась строка из стихотворения А.К. Толстого «И любим мы любовью раздробленной.» Неполнота любви, неудовлетворенность ни одним из ее проявлений обусловлена, в понимании поэта, ее объективным дроблением: «Когда Глагола творческая сила Толпы миров воззвала из ночи, Любовь их все, как солнце, озарила, И лишь на землю к нам ее светила Нисходят порознь редкие лучи. И, порознь их отыскивая жадно, Мы ловим отблеск вечной красоты.» Любовь, по А.К. Толстому, дробна так же, как и все в мире. В его драме «Дон-Жуан» один из персонажей констатирует: «Все явления вселенной, Все движенье вещества Все лишь отблеск божества, Отраженьем раздробленный!»
Взыскуя цельности, человек бессилен собрать раздробившееся: «И ничего мы вместе не сольем». Что остается делать, созерцая нецельное, незавершенное, незаконченное, недоделанное? — Только делить, разваливать, разламывать. Поскольку «при делении надо выступать Богом-демиургом, производящим осмысленные сечения в бытии, опираясь на свою меру»124, то преодоление раздробленности и слияние с первоначалом достигается сечением. Г.Д. Гачев пишет о России: «.здесь и не считаются с лесом, с животными. А секут подряд, в рассеянное бытие всякую тварь возвращая, кнемуеепричащая»125. По-видимому, когда «лес рубят», то лесоматериалы — только побочный продукт, а главный продукт — это «щепки».
Неудовлетворенность ущербностью, незавершенностью сущего отражается в логике русской мысли. «Если формула логики Запада, Европы (еще с Аристотеля): это есть то ("Сократ есть человек", "Некоторые лебеди белы"), — отмечает Г.Д. Гачев, — то русский ум мыслит по формуле: не то, а... (что?)...». Приведя ряд примеров из русской словесности, далее он поясняет: «Русский ум начинает с некоторого отрицания, отвержения (в отличие, например, от немецкого: отрицание — второй такт в триаде Гегеля, но начало развертывания мысли — "тезис" = положительное утверждение), и в качестве "тезиса = жертвы" берется некая готовая данность, с Запада, как правило, пришедшая ("Байрон" у Лермонтова; те рассудочники, кто мнят, что природа "бездушный лик" — у Тютчева), или клише обыденного сознания... Оттолкнувшись в критике и так разогревшись на мысль, начинает уже шуровать наш ум в поиске положительного решения-ответа. Но это дело оказывается труднее, и долго ищется, и не находится чего-то четкого, а повисает в воздухе вопросом. Но сам поиск и его путь уже становятся ценностью и как бы ответом»126.
Сбирание в путь и сам путь — это единственный путь к соборности. Раздробленность и разбросанность определяют возможность сборки только в пути. Поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?» демонстрирует организацию этого процесса.
Объективная логика собирания определяется характером предшествующего дробления. Н.С. Трубецкой формулировал закон диалектического дробления языков и национальных культур127. Это дробление, на его взгляд, не переходит известного органически необходимого предела. Отмечая, что каждый язык распадается на наречия, наречия — на говоры, говоры — на подговоры и т. д., он далее указывает, что, во-первых, каждая языковая единица имеет черты общности с другими языковыми единицами, и, во-вторых, между соседними языковыми единицами имеются переходные языковые единицы. В результате все языки составляют непрерывную, радужную сеть взаимно переходящих друг в друга звеньев. Лингво-сфера, при пестром многообразии, представляет собой не анархическое распыление, а гармоничную систему.
Согласно, Н.С. Трубецкому, распределение и взаимные соотношения культур основаны на тех же принципах, что и соотношения языков. В результате получается та же радужная сеть, единая и гармоничная в силу своей непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности.
В отличие от отмечаемого П.Н. Савицким мозаически-дробного сложения окраинно-приморских миров Евразии, содействующего возникновению небольших замкнутых, обособленных мирков128, культурный мир России-Евразии характеризуется цепной (мы бы сказали, сетевой) организацией . В частности, он указывает, что различие между русским, с одной стороны, и бурятом — с другой, велико. Но между этими крайними точками существует, множество промежуточных звеньев, переход между которыми неуловим.
Выделяемая П.Н. Савицким периодическая система зон Евразии130 организует непрерывные цепи в сеть, обладающую свойством восточно-западной и юго-северной симметрии. Эту сеть, характеризующуюся пестротой, цельностью, дробностью, непрерывностью звеньев, постепенностью переходов от одного ее сегмента к другому, яркой, но повторяемой индивидуальностью каждой части, стройной гармоничной системой и умопостигаемым единством, Н.С. Трубецкой описывает как радугу культур.
В евразийском дискурсе радуга является религиозно-мифологическим символом живого всеединства, используемым как эпистемологический конструкт. Ближайшим аналогом символа радуги является популярная в механистическом мировоззрении Нового времени модель мира как часов.
Итак, отмечавшаяся многими представителями русской культуры дробная организация мира России-Евразии представителями евразийства интерпретирована символом радуги. Этот символ выполняет не только художественно-эстетическую, но и математическую функцию.
В сравнении с другими цивилизациями числовым архетипом культуры России-Евразии является не положительное целое натуральное число, а дробь. Более того, эта дробь специфицируется как относящаяся к классу дробей непрерывных, цепных, периодических. Поскольку каждая единица бытия интерпретируется как дробь, то культурный мир в целом представляет собой множество дробей, организованных в периодическую и симметричную систему. Функцию интегративного описания этой системы и выполняет символ радуги. Учитывая конкретные математические параметры радуги как оптического явления, ее символ представляется возможным использовать для познания закономерностей социокультурной организации и реорганизации мира России-Евразии. Многочисленные общественные акции и инициативы, апеллирующие к символу радуги, следует, на наш взгляд, рассматривать в контексте решения этой задачи.
Материал в разделах:
Календарь
Материалы данного раздела
- ВВЕДЕНИЕ
- 1. ЕВРАЗИЙСКИЙ МИР
- 2. ЦЕННОСТИ ЕВРАЗИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
- 3. КОНСТАНТЫ ЕВРАЗИЙСКОГО МИРА
- 4. ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ НАРОДОВ ВНУТРЕННЕЙ ЕВРАЗИИ
- 5. КАЛМЫКИ: МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ
- 6. БОЛЬШОЙ АЛТАЙ: ЛОКУС САМООРГАНИЗАЦИИ ЕВРАЗИЙСКОГО МИРА
- ПРИЛОЖЕНИЕ 1
- ПРИЛОЖЕНИЕ 2
- ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Другие статьи
Активность на сайте
2 года 44 недели назад YВMIV YВMIV |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,304 | |
2 года 46 недель назад Гость |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,304 | |
2 года 46 недель назад Гость |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,304 | |
3 года 22 недели назад Евгений Емельянов |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,304 | Возможно вас заинтересует информация на этом сайте https://chelyabinsk.trud1.ru/ |
2 года 46 недель назад Гость |
Ситуация с эко-форумами в Бразилии Смотрели: 9,101 | |