2.5. Родство

Евразийский тип социокультурного синтеза имеет длительную исто­рию и множество конкретных вариантов. Учение евразийцев стало реф­лексией только одной из форм состоявшейся социокультурной практики. На наш взгляд, зарождение евразийского социокультурного типа следует отнести к эпохе формирования индоевропейской культуры, поскольку ин­доевропейцы стали первыми евразийцами.

Индоевропейская культура представляет собой первую фазу становле­ния евразийского социокультурного типа, который маркируется отноше­ниями породнения «открытых» и «закрытых» обществ. Введя кастовуюсистему, индоевропейцы совершили социокультурную революцию, кото­рая позволяла не истреблять, а инкорпорировать покоренные этносы, включая их в систему родственных отношений в статусе низших каст.

В этой точке отсчета бытие евразийского типа было антиномичным: родственные отношения между этническими кастами, с одной стороны, не могли возникать, а, с другой стороны, все же возникали. Родство, та­ким образом, стало фундаментальной ценностью в системе евразийского социокультурного синтеза¹⁷⁴. Исторические формации евразийского син­теза символически конституируются различными формами родства.

В эпоху эллинизма единство Европы и Азии символизировали брачные союзы. Александр Македонский впервые стал сознательно и последова­тельно проводить политику интеграции различных культур, мечтая о еди­ном народе «персоэллинов». Сам Македонский, его друзья и соратники за­ключили браки с персиянками и мидийками по местным обычаям. Впослед­ствии большинство этих браков распалось, но инициированный процесс рефлексивного смешения культур приобрел стихийный и необратимый ха­рактер. Даже в Афинах во II в. до н. э. были разрешены межэтнические бра­ки. «Сладостно было бы мне сказать: о неразумный варвар Ксеркс, тщетно трудившийся над сооружением моста через Геллеспонт, вот как соединяют Азию с Европой мудрые цари — не бревнами, не плотами, не бездушными и бесчувственными связями, а связывающими племена узами честной любви, законных браков и общностью потомства»¹⁷⁵, — подвел Плутарх итоги политики Александра Македонского.

На примере эллинизма можно видеть, что евразийский социокультур­ный тип конституируется отношениями родства. Размышляя о ценностях евразийства, В.И. Марков указывал как на базисную ценность «природно­го, естественного родства людей и народов»¹⁷⁶. Но в историческом процес­се кровное родство постепенно становится менее значимым, чем родство по договору (или, точнее, свойство)¹⁷⁷. Из форм родства по договору на первый план вышли, прежде всего, брачные отношения.
В целом круг отношений «искусственного» породнения более широк.

В Византийской империи, например, практиковалось усыновление по оружию. Так, Иордан сообщает: «Когда император Зинон услышал, что Теодорих поставлен королем своего племени, он воспринял это благосклон­но и направил к нему пригласительное послание, повелевая явиться в сто­лицу. Там он принял его с подобающим почетом и посадил между знатней­шими придворными. Через некоторое время, чтобы умножить почести, ему оказываемые, он усыновил его по оружию и на государственные сред­ства устроил ему триумф в столице, а также сделал его ординарным консулом, что считается высшим благом и первым в мире украшением. Этим он не ограничился, но во славу столь великого мужа поставил еще и конную статую перед императорским дворцом¹⁷⁸.

Предполагалось, что «сын по оружию» («filiusinarma») не пойдет вой­ной на своего «отца по оружию». Отношения породнения сохранялись в последующих поколениях. Аталарих, преемник Теодориха считал себя, соответственно, «внуком» императора.
На базе и посредством брачных союзов неизбежно формировались другие формы родственных отношений. В евразийской культуре особое значение приобрело побратимство. Этому способствовали разноверие и разноплеменность. Как отмечает Л.Х. Танкиева, известные своей силой и многочисленностью фамилии не нуждались в побратимстве. Но одино­кому человеку без рода-племени были необходимы квазиродственные от­ношения, обеспечивающие его защиту посредством института кровной мести¹⁷⁹. В условиях перманентной миксации евразийского сообщества родоплеменные группы дробились и рассыпались, что стимулировало ус­тановление побратимства.

Во внешнеполитической практике Древнего Китая использовался ин­ститут союзов старших и младших братьев, породнившихся через брак¹⁸⁰. Принцессы царствующих домов выдавались замуж, а правители станови­лись назваными старшим и младшим братьями. Породнившиеся правители становились союзниками и представляли собой грозную политическую и военную силу. Коалиции «старших и младших братьев» диктовали свою волю другим, добивались от них территориальных уступок, а иногда ходили в совместные походы или оказывали «братскому» государству военную по­мощь, если оно подверглось нападению. Породнение было не только путем сближения в мирных целях, но могло также предшествовать или сопутство­вать договору в военных целях, как наступательных, так и оборонительных.

Практика заключения союзов-породнений распространялась в перио­ды государственной раздробленности. Считается, что партнеры по таким союзам были государствами равного статуса. Вместе с тем обсуждается вопрос, что асимметрия братских отношений необходимо фиксировала не­равенство партнеров. Такое неравенство Ю.Л. Кроль считает нехарактерным и усматривает его в отдельных случаях зависимости-подданства.

Расширению практики использования тактики породнения содейство­вала монгольская концепция родства, которая определяется как «побратим-ство-свойство»¹⁸². Насколько можно судить по известным материалам, по­братимство у монголов по своему механизму несколько отличалось от по­братимства в Китае. В монгольской концепции названные братья «спасают друг друга в смертельной опасности»¹⁸³. Защита обиженного и взятие его под свое покровительство также могло вести к побратимству¹⁸⁴.Заключен-ное побратимство подкреплялось последующей женитьбой детей и род-ственников¹⁸⁵.

Как указывает П.О. Рыкин, человек, получавший в жены монголку, и его коллектив классифицировались как «младшие родственники». Это обеспечивало трансформацию «чужаков» («мятежников, существ хаоти­ческой природы») в просто «людей», которые подчиняются по статусу младших родственников и больше «не устраивают смуту». Вассальные правители становились «людьми» и тогда, когда сами посылали к ханско­му двору своих дочерей или родственниц.

Институты искусственного родства активно использовались во внеш­неполитической деятельности древнерусских государств. Брачные союзы заключались между семьями половецких ханов и русскими княжескими родами. Традиция в более позднюю эпоху продолжилась, так что, в конеч­ном счете, к XVIII в. третья часть русских аристократических семейств имела фамилии тюркского происхождения¹⁸⁶.

Отношения естественного и искусственного родства, не следует, ко­нечно, идеализировать. Достаточно напомнить о конфликте ханов-побра­тимов Темучжина и Чжамухи. «Не было недостатка и в братоубийцах, — указывает А.В. Головнев, — особенно в многолюдных гаремных семьях ханов, где ожесточенное соперничество начиналось с младенчества и раз­горалось в детских состязаниях, материнских склоках, наушничестве слуг, раздорах при дележе добычи и наследства»¹⁸⁷. А.В. Головнев фиксирует парадоксальную ситуацию «опрокидывания родства» в каждом поколе­нии: отцы насаждали родство, а сыновья его подрывали.
Паллиативами были символическое родство по предку-хану и побра­тимство. Противоречие между искусственным и естественным родством, по-видимому, неотъемлемо от родоплеменных отношений. Но можно предположить, что если в западноевропейской культуре преодоление ро­довых отношений осуществлялось через свойство как родство по догово­ру, то в евразийской культуре более значимым стало искусственное (фик­тивное) породнение в форме отношений побратимства¹⁸⁸. Дальнейшие ме­таморфозы постродовых отношений проявляются в институтах службы, сюзеренитета-вассалитета, которые отчасти сохраняли форму квазисемей­ных отношений.

Несомненно, вектор эволюции постродовых отношений определял­ся культурной спецификой родовых отношений. Формулируя законы род­ства, К. Леви-Строс обратил внимание на существование различных моделей родственных отношений в разных культурах . В указанном источни­ке он не характеризует отношения между сиблингами. Но известные мате­риалы дают основание полагать, что и на этом уровне родственных отношений реализовывались разные культурные модели.

Так, в традиционном Китае, судя по одному из источников¹⁹⁰, конфу­цианская модель идеальных родственных отношений характеризовалась: 1) центрацией на почтении, оказываемом невесткой свекрови; 2) большей ценностью племянников, чем собственных детей; 3) приматом отношений между братьями и сестрами над отношениями с супругами.

В одной из записей из указанного источника содержится следующее рассуждение: «Все братья и сестры семьи — самые близкие люди, у них желудок общий и дыхание одно. Они печалятся и радуются по одному и тому же поводу. Они отличаются от других людей тем, что с детства едят одну и ту же пищу и одеваются одинаково. Они не могут не любить друг друга. Но когда они вырастают, каждый из них заботится о своих детях и своей жене. Их взаимная любовь хотя и становится сильнее, но постепен­но возникает зло. Для братьев жены — посторонние люди. Когда у братьев появляется намерение жениться, то только в том случае, если взаимная лю­бовь братьев глубока и сильна, зла можно избежать. Поэтому если братья не в согласии, то сыновья и племянники не дорожат друг другом. Если сы­новья и племянники не дорожат друг другом, то твое окружение отдалится от тебя. Если окружение отдалится, то все слуги станут враждебными. А если так случится, то кто же поможет нам?»¹⁹¹.

Модель родственных отношений в русской культуре существенно отли­чается от конфуцианской модели. Так, в русской семье отношения между братьями и сестрами часто отличаются конфликтностью. В отношении меж­доусобных войн русских князей XIII в. Н.В. Гоголь писал: «Это были не спо­ры королей с вассалами или вассалов с вассалами — нет! это были брани между родственниками, между родными братьями, между отцом и детьми. Не ненависть, не сильная страсть воздымала их, — нет! брат брата резал за клочок земли или просто чтобы показать удальство. Пример ужасный для народа! Родство рушилось, потому что жители двух соседних уделов, родственники между собою, готовы были каждую минуту восстать друг против друга с яростью полков. Их не подвигала на это наследственная вражда, потому что кто был сегодня друг, тот завтра делался неприятелем»¹⁹².

Поэтому ценность института родства для межэтнической интеграции этнических элит в истории России оценивается и отрицательно. И. Муром­цев полагает, что смешанные русско-половецкие браки давали потомство, которое воспитывалось половецкими матерями и бабками. Если отечеством для такого потомства была Русь, то родиной оставалась степь. Князья-по­лукровки нередко призывали своих половецких родственников дядек для содействия в междуусобицах¹⁹³.

В социально-психологическом плане родственные отношения харак­теризуются общностью мировосприятия и сходными целями. Взаимность в родственных отношениях определяется одинаковостью чувств по отно­шению к кому-нибудь третьему. Поэтому родственники, как известно, лег­ко находят общий язык, но редко проявляют глубокую заинтересованность в проблемах друг друга. Эти отношения не отличаются особой теплотой, а действия друг друга не всегда понятны. В родственных отношениях час­то возникает впечатление, что партнер берется за решение проблемы не с того конца или не в той последовательности и не желает встать на точку зрения другого. Любое событие оценивается партнерами так, как если бы это давало выгоду другому и приносило ущерб себе. Поэтому в совмес­тных делах наблюдается взаимное и довольно однообразное, утомляющее вмешательство, приводящее к ссорам и размолвкам. В целом родственные отношения утомляют темпераментным однообразием, требуют большой коммуникативной дистанции и новых знакомств. Чем разнообразнее, лю­бопытнее окружающая их среда, тем лучше взаимопонимание в родствен­ной структуре. Отсюда известная экстравертность, открытость евразий­ского социокультурного типа, являющаяся условием его устойчивости.

Из форм искусственного родства в русском фольклоре описывается в основном крестовое побратимство. Согласно обычаю, каждый побратим должен был положить за своего крестного брата жизнь, если это понадо­бится. Специфика былинной концепции побратимства выражается в том, что богатыри, как правило, обменивались крестами после поединка, «по­пробовав силу» друг у друга и завершая поединок миром.

Хорошо известно, что Александр Невский и племянник великого хана Батыя Сартак стали назваными братьями. Смешанные браки с монголь­ской знатью практиковали ростовские князья, которые обязывались под­держивать мир в своем улусе, участвовать в военных походах монголов, хранить покорность и платить в знак признания старшинства дань.

Фактам побратимства (а также усыновления и заключения брачных со­юзов) в отношениях между русскими князьями и монгольской знатью ев­разийцы придавали парадигмальное значение. Как «органическое брата­ние» отношения тюрок и славян характеризовал П.Н. Савицкий. Он счи­тал, что над Евразией веет дух своеобразного «братства народов». «Это "братство народов" выражается в том, что здесь нет противоположения "высших" и "низших" рас, что взаимные притяжения здесь сильнее, чем отталкивания, что здесь легко просыпается "воля к общему делу", — писал он. — История Евразии, от первых своих глав до последних, есть сплошное тому доказательство. Эти традиции и восприняла Россия в своем истори­ческом деле»¹⁹⁴.

Действительно в XVII-XVIIIвв. государевы люди Московского цар­ства и калмыцкие ханы после заключения соглашений братались, а затем устанавливали и матримониальные связи¹⁹⁵.

Н.С. Трубецкой также выделял специфически организованное «евра­зийское братство народов»: «Между народами Евразии постоянно сущес­твовали и легко устанавливаются отношения некоторого братания... Нуж­но, чтобы братство народов Евразии стало фактом сознания, и притом су­щественным фактом. Нужно, чтобы каждый из народов Евразии, сознавая самого себя, сознавал себя именно и прежде всего как члена этого брат­ства, занимающего в этом братстве определенное место. И нужно, чтобы это сознание своей принадлежности именно к евразийскому братству на­родов стало для каждого из этих народов сильнее и ярче, чем сознание его принадлежности к какой бы то ни было другой группе народов»¹⁹⁶.

По его мнению, братание играло определенную роль в этногенезе рус­ского населения. «Русское племя, — писал он, — создавалось не путем на­сильственной русификации инородцев, а путем братания русских с инород­цами. И всюду, где русский народ в этом отношении был предоставлен са­мому себе, он продолжал эту национальную традицию братания даже и в им­ператорский период»¹⁹⁷. И если народные массы легко шли на братание, то «верхи» русской культуры не стремились к реализации этой тактики: «И не­смотря на то, что правительство, стремясь во всем подражать "великим ев­ропейским державам", готово было всюду проводить насильственную асси­миляцию и культурно обезличивать вновь присоединенные области (как это делают подлинные европейцы в своих колониях), народная русская стихия, инстинктивно ощущавшая подлинную задачу России, усваивала по отноше­нию к туземному населению тактику братания, охотно заимствовала от по­коренных разные черты их быта; в новоприсоединенных областях сами со­бой вырабатывались особые смешанные бытовые типы, которые со временем могли бы послужить основанием для целой радуги евразийских культур, разновидностей одной, общеевразийской: мешало только стремление рус­ских верхов (как образованного общества, так и правительства) иметь куль­туру непременно европейскую»¹⁹⁸.

Евразийская идея братства народов не совсем беспочвенна, как это мо­жет показаться на первый взгляд. Так, Советский Союз осознавался как союз братских республик. Провести референдум и заключить трехсторонний нерасторжимый договор «О побратимстве народов и государств Беларуси, России и Украины» предлагали участники 9-го Всеславянского собора, прошедшего 8-9 мая 2002 г. в Ужгороде. В проекте договора «О побратим­стве» Беларусь, Россия и Украина объявлялись государствами-побратима­ми навечно.

Братство народов действительно остается одной из значимых ценностей для российской цивилизации. Так, согласно результатам проведенного Фон­дом «Общественное мнение» Всероссийского опроса городского и сельско­го населения (10.03.2001 г.) на вопросы о значении термина «интернациона­лизм» были получены следующие ответы. Это слово оказалось знакомо по­давляющему числу россиян (81 %). Объяснить его смысл взялись 59 % опро­шенных. Поясняя слово «интернационализм», 46 % респондентов выбрали такие определения как «все народы дружны», «все вместе, единство наро­дов», «один за всех, все за одного», «братские отношения народов». Некото­рые ссылались на СССР как пример такого интернационализма (12 %)¹⁹⁹.

Обычай братания хорошо известен в европейской культуре. Он был возрожден в период Первой мировой войны в кампаниях братания сол-дат²⁰⁰. На западном фронте первые братания между англичанами и немца­ми начались в 1914 г. на Рождество. На Восточном фронте братания акти­визировались на Пасху, поскольку на Руси обряд побратимства чаще всего совершался на второй день Пасхи и считался братством во Христе²⁰¹.

Вместе с тем русское побратимство отлично от аналогичного европей­ского института. О братании русских с представителями народов Азии лорд Д.Н. Керзон писал следующее: «Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосход­ства и мрачного высокомерия, который в большей степени напоминает злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него легкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпи­мость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обы­чаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степе­ни итог дипломатического расчета, нежели плод беспечности»²⁰².

Европейская концепция братства также имеет собственную специфику. У кельтов, например, побратимство устанавливалось на почве общих юно­шеских подвигов. Задачей побратимов в германских племенах было осуще­ствление кровной мести. Традиционная французская концепция братства предполагала «мужское единение, основанное на насильственном овладе­нии существом женского пола»²⁰³. Синкрезис насилия и секса был не един­ственным, но определяющим в западной концепции братства.

Напомним, что традиционные для Китая братства формировались на основе сотрудничества в рамках коллективных сельскохозяйственных ра­ботах и коллективного участия в танцевальных турнирах. Былинные рус­ских богатыри братались после поединка. Наличие общей женщины при этом исключалось (как в случаях с женами Святогора и Добрыни).
Асексуальность русского крестового побратимства, восходящего к цер­ковному чину братотворения, акцентирована в учении Н.Ф. Федорова о не­братстве и утверждении вселенского братства в сыновстве через воскреше­ние отцов. Предпосылкой чаемого воскрешения он полагает достижение пол­ного целомудрия.

Центрацию на деторождении и сексуальности, вопросах пола Н.Ф. Фе­доров считает атавистической тенденцией в эволюционном процессе. Ус­матривая эту тенденцию у индусов и западных народов, он соотносит ее с забвением отцов и презрением ко всему иноплеменному²⁰⁴. «Напротив, славяне... — пишет он, — не чуждались общения даже и с не принадлежа­щими к арийскому племени народами, они роднились со всеми инородца­ми. В континентальной глуши совершалось великое явление сближения двух отдаленных по генеалогической таблице племен, арийского и чудско­го, за что мы и получили кличку "туранцев" . У нас чувство родства со всеми составляет отличительную черту народного характера.»²⁰⁵.

Задачу России Н.Ф. Федоров видел в примирении Европы и Азии, Запада и Востока, что необходимым ему казалось для признания общего отцовства.

Следует отметить, что в решении этой задачи В.С. Соловьев усматри­вал даже содержание русской идеи: «Истинная будущность человечества, над которой нам надлежит потрудиться, есть вселенское братство, исходя­щее из вселенского отчества через непрестанное моральное и социальное сыновство».

Инициатива в этом процессе, на взгляд Н.Ф. Федорова, должна при­надлежать дочерям человеческим, остро переживающим утрату матерей. Дочери призваны вступать в международные, междурасовые, междусо­словные браки и для предупреждения вырождения, и для предупреждения войн. В таких браках партнеры «наиболее пробуждают деятельность друг в друге», а «половой инстинкт превращается в героизм, в подвиг, не как по­рыв, а как возвышенное продолжительное действие»²⁰⁷. Достигнутое свой­ство станет первой ступенью восстановления вселенского родства.

Указываемая Н.Ф. Федоровым роль дочерей человеческих позволяет об­ратить внимание на обычай посестримства. Корреспондируя побратимству, посестримство имело разные формы. Названными сестрами могли стать жены побратимов. Посестримство устанавливалось также в кумлении, совершаемом в составе обрядовых действий весенне-летнего цикла²⁰⁸.Осно-ва кумления — клятвенное обещание дружбы и взаимопомощи, подкреп­ленное обменом поцелуями, подарками, личными вещами.
Обычай посестримства существенно отличался от обычая побратим­ства. Если побратимство было нерушимо (его нарушение оценивалось как измена), то сестринские отношения в большинстве случаев оканчивались при первой ссоре или после обряда раскумления. Покумившиеся один раз должны были подтверждать свои отношения через год, совершая обряд кумления заново. Очевидно, что по сравнению с побратимством посестрим-ство формировало лабильную, изменчивую и более адаптивную сеть отно­шений искусственного родства.

Практика сестримства получила развитие в христианских общинах-сес-терствах, а также в движении сестер милосердия. Феминизм второй волны выдвинул идею сестринства как взаимосвязи женщин между собой, осно­ванной на любви, солидарности и осознании собственного угнетения²⁰⁹.Эта идея стала протестной реакцией на патриархальный предрассудок, что жен­щины воспитаны в духе недоверия, соперничества и предательства по отно­шению друг к другу в борьбе за мужчин. Были выдвинуты лозунги «В сес­тринстве сила!» («Sisterhoodispowerful!») и «Все люди сестры».

Подобные движения не всегда оценивалась однозначно позитивно. Так, иронизируя над проявлениями в них факта феминизма, Л.П. Лобанова пишет: «И наряду с братством народов пришлось бы также завести сестрин­ство народов. Или лучше заменить их сразу родственничеством народов, чтобы не почувствовали себя ущемленными в правах племянницы и пле­мянники, внучки и внуки, девери, шурины, золовки, невестки и т. д.?»²¹⁰.

Метафору сестерства использовал И.В. Киреевский, который писал: «...Наша образованность рождалась, когда другие государства уже докан­чивали круг своего умственного развития, и где они остановились, там мы начинаем. Как младшая сестра в большой дружной семье, Россия прежде вступления в свет богата опытностью старших»²¹¹. С учетом женской идентичности как России, так и многих государств Европы, интеграцию России в европейский дом следует признать включением в круг сестер.

Об этом писал в своем дневнике И.С. Гагарин, современник И.В. Кире­евского: «Тебе, отчизна, посвящаю я мою мысль, мою жизнь. Россия, млад­шая сестра семьи европейских народов, твое будущее прекрасно, велико, оно способно заставить биться благородные сердца. Ты сильна и могуча извне, враги боятся тебя, друзья надеются на тебя; но среди твоих сестер ты еще молода и неопытна. Пора перестать быть малолетнею в семье, пора сравняться с сестрами, пора быть просвещенною, свободною, счастливою.

Положение спеленатого ребенка не к лицу уже тебе: твой зрелый ум требу­ет уже серьезного дела. Ты прожила уже много веков, но у тебя впереди бо­лее длинный путь, и твои верные сыны должны расчистить тебе дорогу, устраняя препятствия, которые могли бы замедлить твой путь»²¹².

Примечательно, что И.С. Гагарин идею сестерства объединяет с идеей родины-матери и сыновства.
Думается, миротворческий потенциал побратимства, как и любой другой формы естественного или искусственного родства исторически ситуативен и конкретен. Так, по мнению Л.Х. Танкиевой, институт по­братимства теряет свой прежний смысл после появления государствен­ных органов, обеспечивающих правозащиту²¹³. Становление государ­ственного социального попечения над сиротами также снижало актуаль­ность института побратимства.

Если побратимство играло положительную роль в международных от­ношениях, то потенциал и других форм породнения не следует недооцени­вать. Не случайно, в 1941 г. И.В. Сталин обратился к советскому народу со словами: «Братья и сестры!». Г.Д. Гачев как-то заметил: « И Сталин воз­опил: "Братья и сестры!" — недаром этими словами...» ²¹⁴. По Г.Д. Гачеву, Сталин и другие государи евразийских империй — «отцы народов». Прав­да, отцы эти, по его оценке, никакие: «Но отец здесь — далек и высок, а в общем народ и человек здесь чувствует себя, растет — как безотцовщи­на... Как сирота. Ведь и матери в раннем детстве обычно лишаются»²¹⁵.

Супружеские и детско-родительские отношения в просторах Евразии неустойчивы. Из всех семейно-родственных отношений именно братство поэтому, на его взгляд, особенно ценно: «равные друг за дружку держат­ся». И братство осознает себя «родней», «родством»²¹⁶.

Братство (и побратимство) ценны, следовательно, в том числе по при­чине наличия безотцовщины и безматеринщины (в прямом и переносном смысле). Недоросли русской культуры, многие отцы и матери, устремив­шиеся в даль за полнотой самореализации, оказываются далеко (в том числе душевно) от своих детей, брошенных на прародителей, государство, ясли — детский сад — школу, на произвол судьбы даже при внешнем благо­получии и бытовом комфорте²¹⁷. Забота о детях часто воспринимается как пустая трата времени, отнимающая возможность состояться как личности. Дети, лишенные родительской внимательности и заботливости, чувству­ют, в свою очередь, что им что-то недодали, испытывают свою ущербность и неполноценность. В этом случае из поколения в поколение воспроизво­дится феномен социального сиротства.