- Главная
- О нас
- Проекты
- Статьи
- Регионы
- Библиотека
- Новости
- Календарь
- Общение
- Войти на сайт
2.3.1. Бытие-на-границе
- Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы получить возможность отправлять комментарии
Прежде чем перейти к содержательному рассмотрению феномена евразийской границы, введу некоторые исходные теоретические постулаты во избежание недоразумений. Во-первых, в соответствии с классическими евразийскими представлениями, я буду понимать под Евразией внутреннее континентальное пространство Старого Света (евроазиатского материка), которое в целом совпадает с границами бывшего СССР и характеризуется ландшафтно-географическим, историческим и культурным единством. Это позволяет квалифицировать Евразию как особый культурно-географический мир (или цивилизацию, или социокультурный тип), отличный и от Западного, и от Восточного культурно-географического миров. Во-вторых, осевыми этносами Евразии являются не только славянский, но и тюркский, монгольский, угро-финский этносы, а также палеоазиатские народы Севера. В-третьих, у всех этих народов наличествуют общие мифологические сюжеты и образы, ценности, культурные архетипы и социальные константы. Выявление подобных идейных, ценностных и социально-политических инвариантов — важнейшая задача ученых, стоящих на евразийских позициях. Настоящий материал — одна из попыток движения в указанном направлении.
Начну с того, что понятия «граница», «порубежье» — важнейшие для осмысления существенных характеристик евразийской культуры и, соответственно, для проникновения в базовые структуры коллективной психологии евразийских народов. И здесь мы сразу же наталкиваемся на фундаментальную трудность: феномен евразийской границы глубоко противоречив, даже антиномичен, причем это касается и реальной, и субъективно переживаемой границы.
С одной стороны, вся история евразийских народов — это непрерывная военная оборона своей земли от внешних врагов-супостатов, идущих то с Юга (дикое поле), то с Востока, то с Запада. «История России, — справедливо писал И.А. Ильин, — есть история муки и борьбы: от печенегов и хазар — до великой войны двадцатого века. Отовсюду доступные, ни откуда не защищенные — мы веками оставались приманкой для оседлого запада и вожделенной добычей для кочевого востока и юга. Нам как будто на роду было написано — всю жизнь ждать к себе лихих гостей, ... жить в вечной опасности; расти в страданиях и зреть в беде»84. Неслучайно, на заставе несут свою нелегкую службу русские богатыри во главе с легендарным Ильей Муромцем. На границе живут в режиме непрерывной полувойны-полумира казачьи станицы от Днепра до Амура, причем в состав казачьих войск постепенно входят и буряты, и калмыки, и представители других этносов многонациональной Евразии. Пограничник — одна из самых почетных военных профессий в России XX-начала XXI вв., учитывая огромную протяженность ее рубежей. Словом, из-за границы исходит постоянная военная и идейная угроза, требующая бдительности и готовности отразить нападение. Военное сохранение границ родной Земли — непременное условие сохранения национальной идентичности в целом. Недаром земля в евразийских мифах и героическом эпосе всегда наделяется материнскими чертами, которую ни в коем случае нельзя отдавать на поругание врагу.
С другой стороны, пространственные границы для евразийских народов словно и существуют только для того, чтобы их постоянно переступать и устремляться за горизонт. Дух монгольских завоеваний — желание пройти через границы всех земель и народов, дабы увидеть «последнее море» и напоить из него своих коней. Один из лейтмотивов всей русской истории — «искание землицы вольной», пространственное движение на Юг и на Восток, к неизведанным далям и землям. Так, беглые крестьяне будут на свой страх и риск осваивать черноземы Дикого поля, равно умело владея сохой и саблей, ремесленными, крестьянскими и военными навыками. Казаки Ермака покорят Сибирь. Искатели легендарного Беловодья дойдут до Тибета. Русские купцы доведут караваны до Индии и срединного Китая, а монахи заложат скиты в самых глухих таежных заимках от Архангельска до Иркутска. Преодоление земных пределов и границ, духовное пересили-вание притяжения родных очагов и бытовой неподвижности — важнейшие атрибуты русской воли и русской правды.
Дух странничества и «охоты к перемене мест» живет в России испокон веков, и вовсе не случайно ее территория охватывает такие огромные пространства. Это — следствие общей подвижности и открытости русского духа ветру дальних странствий и правде иных культурных общностей85. Да и все евразийские этносы (те же угро-финны и тюрки), быть может, в силу их кочевой исторической закваски, исключительно подвижны и открыты; готовы не только к военному отражению агрессора, но и к побратимству, к мирному сотрудничеству и культурному единению с другими народами. Известно, что русские казаки с Дикого поля часто брали себе в жены черкешенок; казаки на пограничной алтайской реке Бухтарме — казашек и алтаек. Двигаясь на Восток, русские люди активно перенимали не только хозяйственные и бытовые навыки, но высокие культурные формы и даже отдельные религиозные представления от тех народов, с которыми сходились их пути.
Словом, военное стояние на границе всегда удивительным образом соседствует у евразийских этносов (в дальнейшем я буду преимущественно говорить о русском этносе) с переступанием не только пространственных, но, что особенно важно, бытовых, этнических и отчасти религиозных границ, со вступлением в отношения и кровного, и, самое главное, духовного родства с другими этносами.Н.С. Трубецкой писал вэтой связи, что «народная русская стихия ... охотно заимствовала от покоренных разные черты их быта; в новоприсоединенных областях сами собой вырабатывались особые смешанные бытовые типы»86. Да и сегодня доля межнациональных браков в России — одна из самых высоких в мире, равно как и число некоренных государственных управленцев, бизнесменов идеятелейкультуры.
Как же примирить подобные крайности? Как преодолеть этот видимый антиномизм евразийского бытия-на-границе? На самом деле, никого анти-номизма тут нет, и противоположности вполне совместимы. Дело в том, что внутри самого евразийского культурно-географического мира, раскинувшегося от Балтики и Карпат до Тихого Океана и Великой китайской стены, нет непроходимых внутренних границ — ни природных, ни этнических, ни религиозных. Евразия географически, исторически и культурно является единой, а живущие на ней этносы, как убедительно доказывал Л.Н. Гумилев, при всем своем разнообразии и уникальности образуют единый евразийский суперэтнос. Поэтому и границы между евразийскими народами не сплошные, а прозрачные; потому и движение русских на восток, а монголов на запад при всех своих издержках и трагических моментах — было все же движением по не чуждому им природному и культурному ландшафту. Потому после распада СССР и живет в душах его бывших народов ностальгия по единому прошлому и надежда на слом искусственно разделивших народы государственных пограничных столбов. Нынешняя не угасшая воля народов к преодолению внутренних границ Евразии (свидетельство тому — создание ЕвразЭС, ШОС) — это закономерное следствие объективного отсутствия у ней подобных границ, их несубстанциальности.
Но здесь возникает принципиальный вопрос: в чем же причина того, что внешние государственные границы, призванные быть политически, военно и духовно прочными, оказались на пространстве Евразии разрушенными, и геополитические противники сумели покорить ее без единого выстрела в конце 1980-х — начале 1990-х; а жесткие внутренние границы, которых не должно было бы быть, напротив, мгновенно возникли на ее геополитическом пространстве и укрепляются по сию пору? Что же явилось главным фактором распада Евразии, ее ложной (или превращенной) внешней открытости и ее ложного (превращенного) внутреннего государственного размежевания?
В принципе, этот вопрос оказывается достаточно простым, а ответ на него можно считать уже полученным: причиной подобной трагической «горизонтальной» инверсии оппозиции «внешний заслон — внутренняя открытость» стал слом жестких «вертикальных» ценностных границ, которые искони задавали силовой каркас совместного полнокровного бытия евразийских народов. Что я имею в виду? Дело в том, что в культурных константах Евразии (или прасимволических матрицах культуры, или культурных архетипах, — терминология здесь не принципиальна!) всегда существовала жесткая оппозиция ценностного «верха» и ценностного «низа», духовного «неба» и антидуховного «дна», вечного и бренного, достойного человеческого поклонения и заслуживающего решительного осуждения. Размывание этих жестких вертикальных границ, переступание через них расценивались нашими предками как богоборческий акт, как провоцирование мирового хаоса и распада.
Символом этой жесткой границы, этой культурной константы, которую нельзя нарушать, выступал в старообрядческих деревнях нательный пояс, который повязывался человеку после рождения и который не снимался до самой смерти, даже в бане. На орнаменте пояса отчетливо просматривалась граница между солнечным верхом и темным низом — граница, которую ни в коем случае нельзя было переступать, а тем более — переворачивать полярные полюса мирового и человеческого бытия, зло выдавая за добро, а добро подвергая кощунственному осмеянию. Когда же это происходило, тогда и говорили, что человек «распоясался»: впал в насилие, блуд и богохульство, утратив представление об иерархическом устройстве бытия. Напомню, что по христианским представлениям главная задача дьявола в мире — выворачивание его наизнанку, насильственная инверсия его объективных ценностных полюсов.
Если же подобное «распоясывание» и «выворачивание мира наизнанку» происходит в массовом масштабе, если народ дозволяет издеваться над своей историей, осквернять национальные святыни и поносить высокие идеалы; если предатель, кощунник и циник начинают его учить, как и во что он должен веровать; если разрушается незыблемая граница между добром и злом, прекрасным и безобразным — тогда народ лишается не только исторических целей и истинных ценностей своего существования, но начинают разрушаться дольние границы вверенного ему социального пространства и возникать ложные экзистенциальные, социальные, национальные и религиозные межи.
Это очень тонко чувствовали русские философы и социологи, предостерегавшие от утраты ценностных абсолютов. Так, В.С. Соловьев писал: «Человек, который довольствуется своей человеческой ограниченностью и не стремится выше, неизбежно тяготеет и ниспадает до уровня животности. Точно так же и исторический народ»87. Ему вторит Питирим Сорокин, непосредственно переживший революционное «распоясывание» России в эпоху гражданской войны: «Когда общество освобождается от Бога и от Абсолюта и отрицает все связующие его моральные императивы, то единственной действенной силой остается сама физическая сила»88.
Именно с помощью грубого политического и идеологического насилия в конце 1980-х — начале 1990-х годов отечественные западники разваливали Советский Союз, пользуясь массовым попустительством морально дезориентированного и социально дезорганизованного народа. Народ, позволивший глумиться над подвигом своих отцов в годы Великой Отечественной войны, молча стерпел беловежский сговор и разгул националистической клеветы против нашего общего евразийского прошлого. Народ, без возмущения внимавший откровенным предателям, типа генерала Калугина, никак не возроптал против нашей капитуляции перед НАТО. Народ, скинувший с нравственного пьедестала гайдаровского мальчиша Кибальчиша и возведший вместо него мальчиша Плохиша, который, как мы помним, продался «буржуинам за бочку варенья и за корзину печенья», — такой народ и получил в итоге преступную приватизацию и массовое обнищание.
Словом, слом вертикальной ценностной границы и замена принципа братского бескорыстия сплошным материальным расчетом; общего блага — сугубо личными, семейными и клановыми интересами; нравственных устоев жизни — моральным релятивизмом и приспособленчеством, все это сделало нас беззащитными перед идеологической агрессией извне и перед внутренним сепаратизмом. Фактически в единочасье исторического времени были преданы вековые духовные скрепы и магниты, которыми в течение столетий удерживались внешние и с помощью которых преодолевались внутренние межплеменные межрелигиозные границы Евразии.
В результате Россия лишилась старых союзников, а записала в новые «друзья» своих геополитических противников. Так, внешняя псевдооткрытость и духовная неразборчивость отдалила нас, русских, от испытанных историей внешних друзей, типа сербов, монголов, кубинцев, арабов и индийцев, а сблизила с весьма сомнительными попутчиками типа американцев. Внутри же евразийского геополитического пространства сразу вспомнились национальные обиды и давние территориальные претензии, казалось бы, навеки отошедшие в наше общее евразийское прошлое. В отсутствие ценностного света изо всех темных социальных щелей мгновенно понавыползала всякая человеческая нечисть: космополиты и националисты, карьеристы и себялюбцы и просто откровенные маргиналы с психическими девиациями.
Взрыв единого евразийского геокультурного и геополитического пространства был, правда, в известной мере подготовлен исторически, когда денационализирующий пролетарский интернационализм советского периода (с его лозунгом о формировании новой исторической общности людей — «советского народа») сочетался с достаточно искусственным, а иногда и откровенно волюнтаристским размежеванием территории СССР на федерации, края и автономии. Но без нарушения ценностных границ и абсолютов превращение этих формальных межей в реальные не произошло бы никогда. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения, а потому гораздо интереснее и полезней постараться промыслить перспективы возвращения к исконным и подлинным, а не превращенным и иллюзорным формам евразийского бытия-на-границе.
В этом плане весьма полезно сравнить евразийское и европейское отношение к границе. Они весьма различны. Дух Европы — это прежде всего дух разграничения, индивидуации и автономии. Отсюда культ народа-суверена, государства-суверена и суверенной и автономной личности. Отсюда же локковское разграничение властей — исполнительной, законодательной и судебной. Европейский культ права — это вообще желание уложить жизнь в прокрустово ложе внешних границ и норм, за которым, прямо скажем, не очень просматривается новозаветный идеал свободной нравственной жертвы и подвига, зато зримо проступает ветхозаветное законничество и бережение собственного бренного эго. Философские корни европейской идеи автономии можно усмотреть, кроме Локка, в декартовском культе мыслящего Я, а свою четкую формулировку она получает у Канта: «Автономия есть ... основание достоинства человека и всякого разумного существа»89.
Всему этому есть определенное чисто пространственное объяснение: большая человеческая скученность в маленькой Европе требует четкого распределения жизненного пространства, а также государственно-правовых гарантий, что с твоим уникальным человеческим «я» и с местом, которое ты занимаешь, другие будут реально считаться. Европейская страсть к последовательному национальному, социальному и экзистенциальному размежеванию, а также общему упорядочиванию пространства быть может, наиболее характерна для немцев.
Это подметил еще Н.А. Бердяев, писавший, что немец «чувствует себя со всех сторон сдавленным, как в мышеловке. Шири нет ни вокруг него, ни в нем самом. Он ищет спасения в своей собственной организованной энергии, в напряженной активности. Все должно быть у немца на месте, все распределено. Без самодисциплины и ответственности немец не может существовать. Всюду он видит границы и всюду ставит границы. Немец не может существовать в безграничности, ему чужда и противна славянская безбрежность»90.
Любопытно, что даже внешне активно объединяющаяся сегодня Европа, на самом деле, ни на йоту не забывает о своем главном принципе: максимально жестком очерчивании и гарантировании индивидуальных, национальных и религиозных границ, где правовые условия дополняются этическим принципом толерантности, т. е. фактически разрешением другим жить, как угодно, и делать все, что угодно, лишь бы это не касалось твоей частной жизни.
Короче говоря, дух Европы — дух монадного, а не соборного бытия; опосредованных (юридических, экономических, этнорелигиозных), а не непосредственных жизненных связей между людьми и народами; духовной автономии, а не духовного родства; социальных и экзистенциальных границ, а не открытости. Здесь нет интенции на переступание собственных культурных и экзистенциальных пределов, обогащения «своим иным», как сказал бы Гегель. Нет у Европы и любви к напряженному бы-тию-на-границе, когда надо диалектически сопрягать сохранение собственной культурной идентичности с постоянным творческим диалогом с другими национальными «я» и готовностью осваивать чужой позитивный хозяйственный и культурный опыт.
Напротив, у европейских народов есть весьма стойкое желание включить чужие культуры и души в орбиту своего внутреннего культурного и государственного пространства, т. е. расширить вовне собственные границы. Применительно к германской культуре это вплоть до Второй мировой войны выражалось в духе милитаризма и жажде военного расширения жизненного пространства; у англичан — преимущественно в экономической и политико-дипломатической, а у французов — в культурной экспансии. В целом же, это сознательное или бессознательное стремление европейцев к внешнему раздвиганию собственных границ порождает идеологию европоцентризма и культуртрегерства, чему можно найти массу подтверждений и в истории, и в сегодняшней практике международных отношений.
Раздражающий Европу фактор — это как раз противодействие ее культурной и политической экспансии, встреча с не похожими на нее и самобытными культурными Я, требующими признать себя за равных ей. Отсюда — столь подозрительное отношение Запада к России, в течение многих веков вынужденной оберегать свою культурную самобытность, и резко отрицательные характеристики Западом своих восточных alterego, типа арабов, османов или монголов, посмевших вторгнуться в священные европейские пределы. Здесь везде действует краеугольный европейский культурный принцип жесткой охраны и максимально активного раздвижения вовне собственных границ.
Вершина и квинтэссенция подобной позиции — желание современных США расширить «зону своих жизненных интересов» фактически до размеров земного шара, но при этом поразительное неумение налаживать живые контакты с народами, уже включенными во внутренний круг. Ситуация в Ираке и Афганистане — лучшее тому подтверждение. Не забудем, что Запад пуще всего боится партизанской войны и чаще всего ее проигрывает, ибо воевать здесь приходится в парадоксальных для него условиях, когда «чужие внутри». Чаще всего у народов Запада находится единственный и провальный ответ на этот вызов — безграничное насилие.
Справедливости ради отметим, что наличие жестких правовых, социальных и этнических «горизонтальных» границ и культурных табу внутри Западного мира до поры до времени обеспечивает ему устойчивость и стабильность даже при забвении духовной вертикали бытия. Однако эта устойчивость быстро утрачивается в ситуации политических, экологических или социальных потрясений, в чем мир недавно убедился на примере трагедии Нового Орлеана. В ситуации катаклизма благополучная Америка быстро скатилась к гоббсовской вражде всех против всех и неспособности переступать через самые гибельные для любого социума границы — границы собственной человеческой самости.
Западный культурно-географический мир имеет собственные неповторимые черты лица, свои социокультурные константы, одной из которых как раз и является бытие-внутри-границ, т. е. автономность и самодостаточность. Свою позитивную роль в истории человеческой цивилизации они уже сыграли и вряд ли могут быть механически отброшенными в будущем. Те же достижения европейской демократии нельзя не признать. Другое дело, что необходимо видеть их ограниченность и относительность, ибо упорное и надменное бытие-внутри-границ собственного индивидуального и социального Эго — главная опасность, которая угрожает человеческой цивилизации. Прав Э. Фромм: не может общество состоять из одних эгоистов, даже самых добропорядочных, ибо это рано или поздно заканчивается катастрофой91.
В этом плане обращение к историческому, культурному и экзистенциальному опыту евразийских народов является, на мой взгляд, и своевременным, и очень поучительным. Им свойственно, помимо постоянного пе-реступания культурных и политических межей внутри Евразии, как раз органичное диалектическое бытие-на-границе между Востоком и Западом. Когда нет забвения духовной вертикали бытия и отвергаются попытки инверсии ценностных полюсов, тогда у евразийских народов мы наблюдаем гармоничное совмещение противоположностей: твердой охраны своих государственных границ и национальной идентичности с открытостью чужим культурным ветрам и готовностью к мудрому ученичеству.
Так, Россия продуктивно училась у Европы на протяжении XV и XVIII вв., пока хранила дух русских нестяжателей и когда вновь вспомнила про их заветы. Она страдала от культурной и религиозной изоляции в XVIIв. и от ложной открытости в веке XIX, когда в ней торжествовали иосифлянские религиозные идеи, обслуживающие «демона великодержавной государственности»92. Она делает мощный цивилизационный рывок в середине XVIв., в первый период правления Ивана Грозного и неуклонно движется по евразийскому пространству на Восток, успешно перепахивая порочные государственные межи, типа Казанского и Сибирского ханств, и восстанавливая единство Евразии. В 1560-е гг. Иван IV утрачивает всякие моральные регулятивы, становится патологическим деспотом и каким-то ярым англофилом вплоть до прошения у Англии политического убежища. В это время Русь утрачивает внутреннее социальное единство и теряет в Ливонской войне все, что отвоевала до этого на Западе. Будущая Великая смута — прямое следствие утраты духовных устоев во времена опричнины и царского кровавого самодурства.
Монгольская держава достигает вершин своего расцвета в XIII в., пока ее верховные правители являют образец религиозной терпимости и, как могут, сознательно препятствуют внутреннему политическому и религиозному дроблению Евразии; пока мудро культурно учатся у покоренных неевразийских народов (особенно у китайцев). Но монгольская империя начинает стремительно деградировать, начиная с XIV в., когда борьба за власть над ее улусами приобретает кровавый характер, а внутреннее религиозное и этническое размежевание становится необратимым. В этот период та же Русь из покоренного и строптивого, но все же союзника Золотой орды превратилась в чужака-вассала, из которого надо любыми средствами выколачивать как можно больше денег. Показательно, что на Куликовом поле сотник Мамай действует как прямой сателлит Запада, а головной отряд его войска составляет тяжелая генуэзская пехота93. С другой стороны, в рядах войск Дмитрия Донского героически действуют монгольские подразделения, чувствуя праведность и силу политической позиции русского великого князя. С этого момента Русь перехватывает у монголов инициативу объединения народов Евразии.
Словом, когда «вертикальная» духовная ось бытия евразийских народов незыблема и ее непримиримые ценностные полюса отчетливо осознаются, тогда не страшны никакие внешние и внутренние супостаты; границы прочны, но при этом открыты; а в процессе межкультурной коммуникации естественно отфильтровывается все низкое и мерзкое, а заимствуется, наоборот, преимущественно все созидательное и благотворное. Отсюда и чрезвычайно простой вывод: для успешного евразийского бытия-на-гра-нице надо быть крепким в духе и избегать дьявольских прельщений (славой, удовольствием, властью и деньгами). Недаром русский народ испокон веков справедливо утверждал, что «не в силе Бог, а в правде». Именно этих дьявольских прельщений, ведущих к смертельной безмерности и хаосу, мы, увы, не смогли избежать в 90-е гг. XX в.
Возвращаясь к теме границы, отмечу, что между европейским и евразийским отношением к ней есть еще одно существенное расхождение. Оно касается самой приграничной полосы, непосредственного физического и культурного порубежья между странами и народами.
В отличие от европейской трактовки границы как средства автономи-зации и сохранения своего суверенитета, как инструмента в первую очередь экзистенциального, государственно-политического и культурного размежевания, а уж только во вторую очередь — как формы наведе ния межличностных и межкультурных мостов, евразийский человек тяготеет, как я уже отмечал выше, к пространственному и этнокультурному переступанию границ94, а если дальше пространственно двигаться невозможно, когда пройден путь до самых границ Евразии, — то к напряженному бытию-на-самой-границе. При этом сама непосредственная граница и ее субъективное восприятие лишь в более явной и жесткой форме воспроизводят общую евразийскую диалектику границы.
С одной стороны, пограничная полоса — место предельно опасное, чреватое в любой момент военными столкновениями и вражескими нашествиями. Граница — грань, разделяющая своих и чужих, мировой порядок и хаос, закон и беззаконие, свет и тьму. Человек границы, символом которого в отечественной культуре является казак, постоянно находится в предельном напряжении сил, ощущает себя форпостом национальной культуры и религии. Потому и молится он с особым сердечным усердием или православному Богу (как основная масса русского казачества) или Будде (как казаки-буряты), но при этом оба ощущают, что за их спинами находится целый особый мир, где и православный, и иноверец являются твоими согражданами, требующими защиты. На границе особо чтут национальные традиции и берегут реликвии. Эта вертикальная ценностная опора позволяет устоять и не дрогнуть в годину лихолетья. Неслучайно в старых казачьих сундуках и потайных схронах (святыни не должны доставаться врагу!) вплоть до XX в. находились редкие образцы церковных книг, древние иконы, ладанки и нательные кресты.
При этом граница — это не только грань, межа, но и место, где огранивается, подобно бриллианту, человеческая душа, стягивающая в атмосфере постоянного военного напряжения такие бесценные человеческие качества, как мужество и братская готовность положить «жизнь за други своя»; бдительность и стойкость в преодолении жизненных трудностей; верность присяге и смекалка; выносливость и спокойствие. Поэтому совершенно неслучайно русские богатыри во главе с тем же Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем95 совершают свои основные подвиги именно на самой границе и в течение столетий воплощают идеал русского человека. В их лице русский православный идеал святости («земной ангел и небесный человек» по удачной формулировке Г.П. Федо-това96) восполнялся идеалом воинской чести и доблести, своеобразной евразийской рыцарской святости. Жизнь на границе — это в высшей степени достойное житие, отчего образ казака навсегда свяжется в сознании русского народа даже не столько со свободой (волей)97, сколько с высоким социальным служением, с сознательным исполнением ратного долга.
Думается, что казацкое ратное бытие-на-самой-границе — наглядное опровержение совершенно неверных истолкований слов Христа о необходимости подставить левую щеку, если тебя бьют по правой. Если их трактовать буквально и непротивленчески, как у Л.Н. Толстого, то получается явный абсурд, типичное формально-логическое противоречие с другими общеизвестными евангельскими высказываниями Христа, типа того, что он «не мир принес, но меч», а также с его собственным поведением, где он непримиримо противостоит злу, прогоняя тех же торговцев из Храма.
Совершенно точную нравственную интерпретацию евангельского образа подставления щек дает, на наш взгляд, выдающийся отечественный мыслитель Елена Ивановна Рерих, зачисленная невежественными православными «апологетами» чуть ли не в сатанистки98.Еемысль заключается в том, что здесь Христос призывает достойно, без негодования и жалоб, встречать обрушивающиеся на тебя испытания и удары судьбы, ибо в их основе — не случайное стечение обстоятельств, а наша собственная вина в прошлом. Но готовность подставить злой судьбе другую щеку — это вовсе не покорность вражьей воле, ибо нигде Христос не призывает мириться с агрессивным злом, за которым всегда стоит дьявол. Кстати, и русские святые никогда не подставляют щек, а ведут брань с внешним злом, как например, Стефан Пермский с язычником Памом.
Преподобный Сергий — тот и вовсе напутствует русских воинов на смертельную брань с полчищами Мамая и отправляет на праведный бой своих любимых учеников Пересвета и Ослябю. Им на роду написано пасть на поле Куликовом, на краеугольном рубеже обороны России, и — в этом смысле — они безропотно подставляют судьбе щеку, но ведь смерть их самая благородная и достойная — смерть в противостоянии злу лицом к лицу. Так мечтает встретить смерть любой настоящий казак и любой настоящий евразийский воин, ибо нет лучшей доли, чем переступить границу между жизнью и смертью, сражаясь под знаменем высших и незыблемых ценностей.
Этот евразийский дух героического полагания границ злу через стояние в Вечном Свете Правды помогал евразийским народам обороть и ли-вонцев на льду Чудского озера, и Мамая на поле Куликовом, и французов на Бородинском поле, и немцев на поле под Прохоровкой. Когда земная граница смыкается с надземной — тогда свершается вечная победная богатырская мистерия Евразии поверх всех земных пространственных и временных пределов. И тогда рождаются новые богатыри-герои, и рассказываются новые эпические сказания, типа Песни о Евпатии Коловрате, «За донщины», легенд об обороне Брестской крепости или героической гибели в Чечне псковских десантников. Обратите внимание: основные подвиги русские совершают, обороняя исконные рубежи от внешнего агрессора, а не раздвигая свои границы вовне, типа героя главной песни нацистского вермахта Хорста Весселя.
Впрочем, есть не менее важная — противоположная — ипостась бы-тия-на-самой-границе. Она связана с установлением дружеских, неформальных контактов с инородцами, у которых всегда есть чему поучиться и с которыми многие вопросы можно решить не кровью, а миром. Отсюда пограничье — это всегда активное совмещение граней различных культур. Известно, что в местах интенсивного пространственного взаимодействия тех же евразийских культур (славянской и тюркской, тюркской и угро-финской, монгольской и русской) наблюдается появление не только многочисленных языковых и бытовых заимствований, но и новых культурных форм: мифологических и литературных сюжетов, хозяйственных технологий, религиозных верований и обрядов, философских идей. На самой границе обнаруживается своеобразный мультипликативный эффект культур, когда, соприкасаясь, они дают резонансный всплеск. Так, русские, приходя на Алтай, не только активно вступали в межэтнические браки; но осваивали новые хозяйственные навыки, например, мараловодство и сезонное отгонное скотоводство. Старообрядцы активно использовали в народном творчестве элементы алтайского орнамента, крестили детей в Катуни и поклонялись, как и коренные жители, Святой горе Белухе. Алтайцы, в свою очередь, от русских получили свою письменность, усвоили навыки огородничества, домостроительства, многих ремесел.
Пограничные районы интенсивного межэтнического взаимодействия, как тот же регион Большого Алтая, характеризуются особо плотной концентрацией археологических памятников, образцов древней письменности и наскальных рисунков. Здесь часто возникают традиции поклонения общим природным святыням, как, например, плоскогорью Укок и горному массиву Табын-Богдо-Ула, лежащему на самой границе четырех государств: России, Китая, Казахстана и Монголии. Они являются святынями и для монголов, и для казахов, и для алтайцев, и для тувинцев. В таких местах связи между народами и культурами, уходящие в глубокую древность, позволяют и сегодня разрушать ложные границы и разоблачать иллюзорные предлоги для хозяйственного и этнокультурного обособления. В этом плане действующий на Алтае Международный координационный Совет «Наш общий дом — Алтай!» — это форма трансграничного общения и сотрудничества различных алтайских народов, опирающаяся на многовековые традиции и опыт. Иными словами, через приграничье различные страны и народы должны не столько друг от друга отмежевываться, сколько друг в друга взаимно прорастать, вовсе не утрачивая при этом свою религиозную или этническую идентичность, а по-новому огранивая кристалл собственной культуры.
Ну и, быть может, самый важный культурно-экзистенциальный момент, связанный с самим пространством границы, который необходимо отметить. Дело в том, что бытие-на-самой-границе предъявляет к человеку ряд еще очень важных требований, помимо храбрости, верности, стойкости, воли и мужества. Требования эти, правда, всегда были подчиненными и второстепенными в предыдущие века истории, и их являли преимущественно гении народов. Но они особенно востребованными оказываются именно сегодня, в условиях нарастающего «конфликта цивилизаций» и вопреки поверхностной журналистской болтовне о глобальном объединении всех со всеми. Именно на границе, находясь в постоянном не только военном, но и хозяйственно-бытовом, культурном и личностном взаимодействии с представителями других народов, было особенно важно проявлять этническую и религиозную терпимость, открытость, любознательность, духовную подвижность и навыки межкультурной коммуникации.
Среди тех же казаков встречались удивительные типажи синтетического человеческого склада, сполна владевшие этими качествами и только благодаря им доходившие до Китая и Тибета в поисках легендарного Беловодья. Тот же Ермак никогда не завоевал бы Сибири и не сокрушил Кучу-ма, если бы его казаки были только отличными воинами. Нет, они смогли найти союзников среди сибирских аборигенов, и кроме языка пищалей и сабель, отлично выучили язык торговли и искреннего дружелюбия.
И все же именно язык высокой культуры, прежде всего искусства, оказывается самым эффективным для налаживания межкультурной коммуникации, и во многом именно граница стимулирует и вдохновляет творчество многих культурных гениев евразийских народов. Если опять-таки обратиться к Алтаю, одному из узловых пограничных районов Евразии, то здесь творил гениальный ойратский просветитель и мыслитель XVIIв. Зая пандита, странствовавший по всему региону от Коб-до до Усть-Каменгорска и закладывавший по всему региону буддийские монастыри — центры тогдашней учености. Восточный Казахстан дал миру двух великих казахов — Ч.Ч. Валиханова и Абая Кунанбаева. Валиханов первым из ученых прошел и описал Кашгарию и Джунгарию — территории нынешнего Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая. Абай же первым познакомил своих соплеменников с творчеством А.С. Пушкина и другими шедеврами мировой литературы. Великий алтайский художник, писатель и общественный деятель Г.И. Чорос-Гур-кин был единственным и любимым учеником И.И. Шишкина, а в годы своих странствий по Алтаю посетил и Западную Монголию, и Туву, оставив их прекрасные художественные образы на своих полотнах. Другом Чорос-Гуркина был выдающийся русский алтайский писатель Г.Д. Гребенщиков, посвятивший Алтаю прекрасные художественные и публицистические строки. Его роман «Чураевы» в свое время имел широчайшую известность и даже номинировался на Нобелевскую премию. Гребенщиков многое сделал в плане пропаганды Сибири и Алтая в Америке. Здесь вновь проявляется важнейшая закономерность: кто идет и творит под лучом высших ценностей — тому суждено преодолевать границы земных пространств и времен, связывать народы поверх узкоэкономических и политических интересов и ценностей.
Дух межкультурного взаимодействия и взаимного духовного обогащения народов в разное время впитали в себя и такие гении, как А. Гумбольдт и Ф.М. Достоевский, Н.К. Рерих и В.И. Вернадский. Их научным предсказаниям и художественным пророчествам суждено лечь в основу какого-то нового объединения, когда истают ложные границы, изрезавшие единое евразийское геокультурное пространство. Новое же объединение Евразии на основе твердой «вертикальной» иерархии ценностей станет, я уверен, и ядром какого-то нового общемирового объединения, переступающего узкие границы культурно-географических миров, наций, религий и, конечно, эгоистических человеческих предрассудков. И одним из самых наглядных и прекрасных природных символов этого будущего единения культур станет, без сомнения, священный горный массив Табын-Богдо-Ола на самой границе четырех великих государств Евразии — Монголии, Казахстана, Китая и России. Уберечь его и окружающие земли (то же плоскогорье Укок) от поругания распоясавшейся технократией — насущнейшая задача ныне живущего поколения людей.
Материал в разделах:
Календарь
Материалы данного раздела
- ВВЕДЕНИЕ
- 1. ЕВРАЗИЙСКИЙ МИР
- 2. ЦЕННОСТИ ЕВРАЗИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ
- 3. КОНСТАНТЫ ЕВРАЗИЙСКОГО МИРА
- 4. ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ НАРОДОВ ВНУТРЕННЕЙ ЕВРАЗИИ
- 5. КАЛМЫКИ: МЕЖДУ ВОСТОКОМ И ЗАПАДОМ
- 6. БОЛЬШОЙ АЛТАЙ: ЛОКУС САМООРГАНИЗАЦИИ ЕВРАЗИЙСКОГО МИРА
- ПРИЛОЖЕНИЕ 1
- ПРИЛОЖЕНИЕ 2
- ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Другие статьи
Активность на сайте
2 года 44 недели назад YВMIV YВMIV |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,334 | |
2 года 46 недель назад Гость |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,334 | |
2 года 46 недель назад Гость |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,334 | |
3 года 22 недели назад Евгений Емельянов |
Ядовитая река БелаяСмотрели: 300,334 | Возможно вас заинтересует информация на этом сайте https://chelyabinsk.trud1.ru/ |
2 года 46 недель назад Гость |
Ситуация с эко-форумами в Бразилии Смотрели: 9,102 | |