11.3 Предметное содержание экологии человека и смежные науки

Это, пожалуй, наиболее трудная и сложная тема, заслуживающая самого тщательного обсуждения и в то же время изобилующая очевидными подводными течениями. Дело не только в бесконечном расширении экологического подхода и экологической терминологии на многие науки, но и в известной неопределенности того, что есть экологический подход, в отсутствии договоренности по поводу значения многих терминов.

Прежде всего следует сказать несколько слов о характере самой экологии человека как науки и задать вопрос, является ли она наукой биологической или социальной. Об адаптивном характере некоторых особенностей человеческой культуры задумывались, разумеется, без употребления соответствующей терминологии еще первые исследователи далекого прошлого человечества. С большим или меньшим успехом эта линия наблюдений и размышлений дошла до современности и особенно оживилась начиная с 60-х годов нашего столетия*. Примерно к середине века относится и серьезное, методически уже современно организованное изучение биологических адаптаций в человеческих популяциях'. Но об адаптивном значении отдельных морфологических особенностей человеческих рас писал еще И. Кант в последней четверти XVIII в. Таким образом, социальный и биологический аспекты экологии человека хотя исторически и развивались независимо, но внутренне были связаны единством разрешаемых задач, а именно попытками понять внешние формы и внутренний механизм приспособительных реакций в социальной и биологической сферах различных человеческих групп на разных этапах исторического развития человечества.

Тесная связь социального и биологического еще ощутимее при рассмотрении современных экологических исследований человеческих коллективов. Скажем, космическая экология или та совокупность предметного содержания, которая сейчас называется подобным образом, безусловно содержит очень значительный биологический компонент, так как ставит своей целью исследование реакций человеческого организма на космические перегрузки и их акклиматизацию к ним, границы их последствия, влияние на генетический аппарат клетки, т.е. на воспроизводительную функцию, иными словами, в конечном итоге генетический эффект космических перегрузок и его адаптивное значение. Правда, сейчас акклиматизационный процесс изучается, пожалуй, активнее, но это, я уверен, лишь временное влияние, связанное с практической значимостью и сравнительной методической легкостью изучения начальных этапов акклиматизации. Но разве даже в этом случае не важны состояние технической оснащенности и объем пространства космического аппарата, уровень разработки диеты и характера необходимого тренинга, психологической совместимости космонавтов, их предварительного отбора и подготовки? А все эти моменты теснейшим образом связаны с уровнем технических возможностей, которыми располагает страна, производящая космические эксперименты, т.е. с социальной структурой и масштабами социального и технического развития того или иного общества.

В настоящее время все более размываются границы отдельных областей научного знания. XX век принес тому много примеров: возникновение и развитие физической химии, формирование физико-химической и молекулярной биологии, синтетические дисциплины вроде кибернетики, компьютеризация всей научной работы, которая была бы невозможна, не найди наука XX в. количественные принципы, лежащие в основе развития самых разнообразных процессов на всех уровнях существования материи и даже в сфере идеального. Поэтому формирование все новых и новых дисциплин, занимающих промежуточное положение между фундаментальными областями научного знания, явление, ставшее тривиальным на наших глазах. Исходя из этого бесспорно развивающегося объективно в нашем мире явления и контекста самих экологических исследований человека, в которых причудливо сплетены социальные и биологические темы, я склонен считать экологию человека не социальной и не биологической, а комплексной биосоциальной дисциплиной. Она представляет собою, с моей точки зрения, единственную из специальных экологий, которая выводит общую экологию за рамки сугубо биологических наук и сближает ее с гуманитарными науками.

Существенно далее, как мне кажется, и носит фундаментальный характер подразделение экологии человека на палео и неоэкологию, т.е. специальное выделение в экологическом исследовании человечества как целом синхронного и диахронного моментов. Синхронная сторона экологии человека все, что связано с изучением современных, ныне живущих человеческих групп, будь то бумшены, современное население Москвы или Нью-Йорка; диахронная все аспекты изучения популяций прошлого, будь то палеолитические охотники или первые европейские поселенцы Австралийского материка'". Однако автор далек от того, чтобы утверждать различие между палеоэкологией и неоэкологией сводится только к хронологической координате и представляет собою функцию времени. Налицо различие, имеющее принципиальное значение и выражающееся в трех особенностях палеоэкологии по сравнению с неоэкологией.

Первая из них: в палеоэкологии в отличие от неоэкологии, где все компоненты исследования даны в своем непосредственном бытии и область реконструкции ограничивается лишь восстановлением связей между ними, реконструкции подлежат и все без исключения компонен-

ты исследования, включая и основные структурные компоненты в системе взаимоотношений "среда - человек" и наоборот. Вторая разный характер материалов, находящихся в руках исследователя. В неэкологии их полнота любого уровня может быть, как легко понять, предусмотрена в процессе самой организации работы, в палеоэкологии необходимые данные добываются с трудом, и в их накоплении есть элемент случайности. Наконец, третья особенность реконструируемые в неоэкологии связи более или менее синхронны или, точнее, синхронны в пределах очень короткого промежутка времени максимум несколько десятилетий, но они имеют лишь ограниченную хронологическую ретроспективу, тогда как в палеоэкологии в силу характера данных, как мы ни уточняли их хронологическую позицию и старались сжать их во времени, диахронный момент, т.е. неполная одновременность исследуемых палеоэкологических событий, всегда присутствует в собираемой информации, внося в ее интерпретацию дополнительный шум. После обозначенных различий между палео и неэкологией своевременно перейти к рассмотрению того, какие же ныне существующие научные дисциплины предоставляют экологии человека конкретные фактические материалы и освещают ее теоретическую базу. В основном они относятся к трем циклам при всей условности выделения этих циклов биологическому, историческому и географическому. Рассмотрим их в перечисленном порядке.

Каковы взаимоотношения между экологией человека и физической антропологией^ Теоретическое промежуточное положение физической антропологии между науками биологического и исторического профиля (двойственность биологической и социальной природы человека интуитивно начала осознаваться еще в прошлом веке) всегда осложняло ее фактическое положение в обществе и любых общественных системах организации научной работы. В Германии, Швейцарии, Англии, пожалуй, во Франции это всегда была более или менее самостоятельная дисциплина, обслуживавшая нужды археологов и этнографов, но при этом ориентировавшаяся преимущественно на родство с биологическими науками. В США она и теоретически и практически объединена с археологией и этнографией. В России было то же самое, но после революции и особенно после Отечественной войны произошел ее организационный распад между биологическим (исследовательская работа в области конституциональной, физиологической и пракладаой антропологий) и историческим (разработка этногенетических проблем на материале физической антропологии) направлениями, пороки которого мы переживаем до сих пор. Вся эта неопределенность частично отразилась и в терминологии: антропология русское обозначение, физическая антропология европейское и американское, биология человека более современное обозначение, возникшее и распространившееся в 60-е годы, но по существу обозначающее лишь новый этап в развитии физико-антропологического знания и потому достаточно беспочвенное: науки не меняют своего названия в зависимости от глубины проникновения в предмет исследования, все фундаментальные дисциплины получили наименования на заре своего развития в зависимости от самого предмета исследования.

Что же все-таки при сложном организационном положении физической антропологии может извлечь из нее экология человека? Весь комплекс данных о приспособлении биологических особенностей человеческого организма к условиям окружающей среды, т.е. о биологической адаптации человеческих популяций и ее микроэволюционном значении в истории человеческого вида. Биологическая адаптация в широоком эволюционном смысле слова осуществляется как на уровне индивидуума, так и на групповом уровне, и в этом коренное различие между акклиматизацией и адаптацией в узком смысле слова, о чем автору уже приходилось писать в другом месте": акклиматизация индивидуальное, надо полагать, всегда наследственное приспособление, возникающее как непосредственная охранительная реакция человеческого организма на среду, адаптация групповое, в той или иной степени наследственное приспособление, формирующееся, скорее всего, при участии и под давлением естественного отбора. В рамках физической антропологии весь комплекс относящихся сюда вопросов вызвал появление особого раздела физиологической антропологии, соответствующие факты неоднократно суммировались", и в интересующем нас контексте на них нет надобности дальше останавливаться. Следует только сказать, что космическая медицина в этом контексте представляет собою не что иное, как физиологию экспериментальных состояний, и должна рассматриваться внутри физиологии и физиологической антропологии как одно из специальных направлений исследования.

Что дает экологии человека медицинская география^. С моей точки зрения, она представляет собою биологическую науку, почему и включена при нашем анализе в число биологических дисциплин, хотя споры о том, есть ли это какая-то периферийная медицинская дисциплина или ответвление географии человека (когда-то весьма удачно называвшейся антропогеографией, но потом на долгие годы вообще 'расформированной и не разрабатывавшейся в нашей стране), нельзя считать полностью законченными до сих пор. Не очень определенно и ее организационное положение: у нас она организационно близка к географии, за рубежом в этой области работают чаще всего индивидуальные исследователи, не объединенные в какие-то организационно оформленные группы, но эти индивидуальные исследователи в основном биологи или врачи.

Нельзя не отметить, что в подавляющем большинстве случаев до сих пор медико-биологическое исследование ограничивалось экологическими вопросами, иными словами, стремилось вскрыть многообразные зависимости распространения и характера эндемических заболеваний от средовых воздействий", хотя в медико-биологической литературе указывалось и на настоятельную необходимость учета и изучения социальных факторов в географии даже эндемических заболеваний'*. Для экологии человека, ее развития и утверждения это обстоятельство сыграло положительную роль, так как в высшей степени способствовало накоплению экологических фактов и их первоначальному осмыслению под экологическим углом зрения. Но содержание самой медицинской географии, конечно, остается обедненным, коль скоро она ограничивается географией здоровья и его неблагополучия или, напротив, благополучия, не пытаясь понять взаимодействие, круговорот и динамику факторов здоровья внутри самого общества. Эта последняя тематика выходит за границы экологического знания, но собственно географическая сторона медико-географического знания безусловно входит составной частью в экологию человека.

Конкретно расшифровывая это утверждение, можно сказать, что подобно тому, как в физической антропологии экология человека решает проблему адаптации человеческих популяций к конкретной среде их жизни, в медицинской географии она решает проблему географической приуроченности и обусловленности статуса здоровья населения и отклонений от него в конкретных группах, т.е. в общей форме в тех же популяциях. Нужно, разумеется, иметь в виду, что термин "популяция" в данном случае употребляется не в генетическом смысле, а для обозначения любой географической или социальной группы.

Популяционная генетика человека в отличие от физической антропологии, подобно медицинской географии, сравнительно молодая наука, хотя и старше ее: формирование ее падает на первую четверть нашего столетия. Концепция если не полной, то практически незыблемой неизменности гена и его независимости от среды, его подчинения лишь законам селекции является до сих пор в популяционной генетике человека широко распространенной, может быть, даже преобладающей. Она положена в основу генетических сопоставлений, вычисления скорости генного дрейфа и интенсивности селекции, попыток определять генохронологию. Широко исследованный спонтанный мутагенез и его колебания в разных средовых условиях и изменениях генофонда, влияющих на взаимодействия генов, при этом, как правило, не принимаются во внимание. Все это делает из популяционной генетики человека весьма автономную науку, результаты которой нелегко использовать в экологических исследованиях.

Однако нельзя забывать и другого в рамках общей генетики успешно развивается экологическая генетика", достижения ее состоят главным образом в выделении и исследовании таких ситуаций, в которых формируются биологические или, иными словами, наследственные, т.е. генетически обусловленные, адаптации. Как раз это направление научной генетической работы и является при условии ее проведения на уровне изучения человеческих популяций (здесь этот термин употребен в его прямом генетическом смысле) той частью популяционной генетики человека, которая должна быть включена в экологию человека. Иными словами, речь идет об изучении генетических механизмов биологических адаптаций в популяциях человека, а также средовых условий, межпопуляционных отношений и внутрипопуляционных перестроек, в которых эти адаптации образуются и проявляются. Необходимо специально подчеркнуть, что человеческие популяции представляют собою чрезвычайно благополучную, можно даже сказать, уникальную базу для

подобных исследований в силу ряда обстоятельств. Одно из этих обстоятельств возможность достаточно четко фиксировать их пространственные границы в настоящее время с помощью выявления брачных кругов при фиксации пространственной удаленности одного от другого мест рождения брачных партнеров. Другое если и не безграничные, то весьма широкие возможности при реконструкции истории конкретных популяций и их взаимоотношений друг с другом. Наконец, не последнюю роль играет и то обстоятельство, что на неограниченную панмиксию внутри человеческого вида накладываются не только географические генетические барьеры, как у других видов, но и барьеры социальные, что усложняет внутривидовую популяционную структуру, но и способствует ее пониманию, создает дополнительные в познавательном отношении и неповторимые эффекты в генетике биологических адаптаций.

Зоотехния с самых ранних этапов своего возникновения в XVIII в. была самым тесным образом связана с общебиологической мыслью и стремлением понять причины изменений животных организмов, со второй половины прошлого века с эволюционной теорией, предоставляя в ее распоряжение наблюдения над изменением предков домашних животных в морфофизиологическом отношении в ходе доместикации. Классические труды Л. Адамеца, У. Дюрста, Е.А. Богданова конца первой-начала второй четверти нашего столетия классические примеры эволюционно-биологических исследований. На наших глазах в процессе развития научно-технической революции произошла почти полная утрата достигнутого уровня и технологизация сельского хозяйства, в первую очередь животноводства, привела к его организации как инженерной отрасли, практически не имеющей отношения к фундаментальным проблемам и преследующей выполнение лишь утилитарных общественных функций. Так поставила сейчас вопрос история, и в настоящее время появляется лишь небольшое число работ, которые преследуют цели научного описания животноводства той или иной географической территории с идеей выяснения его генетических истоков, они сводятся преимущественно к историко-генетической характеристике определенных видов домашних животных" или к характеристике особо замечательных пород' в противовес той глубокой и многосторонней эволюционной картине, которая была присуща зоотехнии 30-40-х годов'*.

К счастью, эстафета, выпавшая в силу объективных обстоятельств исторического развития общества в последние десятилетия из рук зоотехников, была подхвачена с совершенно неожиданной стороны, а именно в связи с археологическими исследованиями. Как рассказывали мне американские коллеги, создатель метода радиоуглеродного датирования У. Либби, разработав его предварительную модель, обратился к Р. Брейдвуду с просьбой снабдить его непосредственно происходящими из раскопок органическими материалами; последний собрал группу специалистов, в результате чего при раскопках были собраны и обработаны как зоологические, так и ботанические материалы'*. С этого начинается современный интерес к зоологическим находкам из археологических раскопок в США, приведший к значительному накоплению данных и многим примечательным результатам в отношении палеозоологических и палеоботанических реконструкций . Область эта весьма удачно названа, с моей точки зрения, археозоологией (по-иному ее можно было бы назвать палеозоотехнией) и имеет самое непосредственное отношение к восстановлению хозяйственной адаптации и пищевого режима в древних человеческих коллективах. Вариации пищевого режима в связи с его ролью в формировании морфологии соответствующих групп изучаются особенно интенсивно^.

Чтобы быть объективным в воссоздании этого направления исследовательской работы, отмечу, что традиция изучения костей животных из раскопок разновременных памятников никогда не прерывалась в германоязычных странах". В нашей стране ее можно начать с последней четверти прошлого столетия", что на треть столетия раньше, чем первое аналогичное исследование в США (международная американская экспедиция по изучению древностей Анау в Туркмении ). К обработке костей животных из раскопок был привлечен швейцарец У. Дюрст, это свидетельствует о его уже тогда выдающемся всемирном авторитете. Более или менее одно- временно с этими исследованиями выходили работы Д.Н. Анучина", в послереволюционное время появились упомянутые выше два тома весьма содержательных трудов совещаний по происхождению домашних животных, организованных и проведенных по инициативе Н.И. Вавилова, но после его убийства планомерная научная работа в этой области почти прекратилась, и на протяжении 20 лет - с конца 30-х и до конца 50-х годов можно назвать лишь единич- ные исследования: статью В.О. Витта^ о костных остатках лошадей из Пазырыкских курганов на Алтае или книгу С.Н. Боголюбского", опирающуюся больше на суммирование имевшихся в литературе данных, чем на результаты собственных исследований. Лишь систематическая деятельность В.И. Цалкина в Институте археологии АН СССР ознаменовала существенное приращение фактических материалов^, но после него дело опять замерло и, к сожалению, более или менее стабильно пребывает в этом состоянии до настоящего времени.

Каково значение всего собранного и собираемого материала для экологической тематики? Совершенно очевидно, что его значение целиком охватывает проблему доместикации животных, проблему не только морфогенетическую и эволюционную, но, разумеется, и экологическую, к тому же тесно связанную с проблемой производящего хозяйства вообще. Но дело не только в этом скот использовался в разнообразных формах как тягловая сила, что тоже имело экологическую обусловленность, а животный белок являлся существенным компонентом пищи на протяжении всей истории человечества. Для расчетов в этой сфере нужна информация о продуктивности животных, что не дает возможности ограничиваться в реконструктивной деятельности лишь археозоологией и требует привлечения собственно зоотехнических данных. Да и в этологическом и морфофизиологическом отношении они чрезвычайно необходимы при ретроспективном использовании. Этим в экологию человека вносится понимание исторической динамики одной из важнейших сторон человеческой жизни.

Сельскохозяйственное растениеводство не получило специального терминологического обозначения как область ботаники, занимающаяся изучением культурных растений: правда, ее называют еще иногда сельскохозяйственной ботаникой, но это обозначение не привилось широко. Тем интереснее, кстати говоря, существование терминологических обозначений отдельных отраслей сельскохозяйственного растениеводства, например ампелографии как науки о различных сортах винограда. Репертуар культурных растений грандиозен, на протяжении истории человечества были культивированы тысячи видов, внутри которых выведены сотни тысяч необходимых человеку сортов (пример подсчета сортов одного вида"). В сельскохозяйственном растениеводстве трудами Н.И. Вавилова и других подобных ему энтузиастов поиска и описания новых форм культурных растений накоплена огромная информация, которая при ее ретроспективном использовании дает возможность осветить многие вопросы их происхождения. Это именно тот путь, по которому традиционно шло исследование происхождения культурной флоры начиная с пионерских трудов Р. Брауна и А. Декандоля'°. На этом пути были достигнуты такие выдающиеся результаты, как теория центров происхождения культурных растений Н.И. Вавилова, одновременно развернулась полемика вокруг многих кардинальных вопросов (количество и географическая приуроченность тех же центров, их соотношение с периферией), демонстрирующая ограниченность метода.

Новые данные пришли с развитием палинологии отрасли ботаники, трактующей ископаемые споры и пыльцу. Частью этих данных являются материалы, поступающие из раскопок. Конечно, в первую очередь они легли в основу того направления, которое получило наименование "археоботаника", но далеко не исчерпывают его: археоботаника включает также изучение косточек плодовых, зерен злаков, ископаемой древесины, сопоставляет полученные наблюдения с сортовым богатством культурной флоры, в удобных для этого случаях прослеживает переход от диких форм к культурным, уже внесла значительный вклад в понимание проблемы вхождения растений в культуру и первоначальных путей их использования".

Совершенно очевидно, что вся область археоботаники непосредственно служит экологии человека. И речь в данном случае идет не только о реконструкции растительно-белковых, углеводных и витаминных компонентов пищи, но и о широком спектре использования растений в разных областях человеческой деятельности и культуры, в первую очередь материальной. Разумеется, при этом используются и дикорастущие растения, что увязывает археоботанику с общей ботаникой и позволяет ей существенно обогатить ту ее сферу, которая занимается вымершими растениями, а именно палеоботанику. Здесь взаимоотношение приблизительно то же, что и между археозоологией и общей зоологией. И дикая и культурная флора в подавляющей своей массе эндемична, исключительно важна поэтому для реконструкции палеоландшафта и палеоклимата, но и не менее важна для понимания локально приуроченных явле- ний культуры, их экологической обусловленности и путей формирования культурных адаптаций.

Конечно, перечисленными дисциплинами биологического цикла не исчерпывается вклад биологической науки в целом в экологию человека. Было бы наивным думать, что развитие экологии человека независимо, скажем, от развития эволюционной теории: все новости разработок в этой важной сфере естествознания самым непосредственным образом влияют как на общеэкологическое, так и на специально-экологическое мышление. Но все же основной корпус данных экологии человека предоставляют пять перечисленных областей знания.

Переходя к конкретно-историческому циклу, нужно сразу же сказать, что собственно история человечества в узком смысле слова, включая историю социальных институтов, юридическую историю или историю борьбы классов, экономические и культурные этапы развития человечества, дает, конечно, какую-то информацию, которая может 6biTL использована в экологическом исследовании, но это возможно лишь при особо тщательной и взвешенной оценке исторических данных под экологическим углом зрения: без чего они, в сущности говоря, немы в экологическом отношении. Однако выбрать такой экологический угол зрения на исторические данные задача очень нелегкая, так как они в первую очередь есть данные о событиях, более или менее независимых друг от друга, частично случайных, а не о процессах, закономерных уже в силу того, что они процессы. История полезна экологии человека как фон, как общая панорама, на которой происходили исторические события, но все же ее экологическая информативность чрезвычайно низка.

Другое дело отдельные дисциплины исторического цикла, в первую очередь этнография. На протяжении многих лет понятия этнографии и этнологии в странах немецкого языка (Volkskunde, V61kerkunde), а частично и в романских странах (Ethnographic, Ethnologic) и социальной антропологии (Social antropology) воспринимались как равновеликие и полностью обязанные своей терминологической спецификой языковой стихии, пока не появилась попытка найти в них смысловое различие и увидеть разные области знания. Попытка эта, слава богу, не имела практического резонанса и осталась кабинетной рекомендацией, она и не могла его иметь, ибо полностью игнорировала сложившуюся традицию и опыт изучения этнографической тематики в разных странах. Но и в традиционном понимании этих терминов этнография остается не очень определенной в своих границах наукой: специалисты-этнографы в зависимости от вкусов предписывают ей заниматься историей народной культуры, описывать внешние формы культуры, изучать народы как таковые, т.е. так называемую этничность, обсуждение которой занимает большое место в современной этнографической литературе при неясности самого исходного понятия.

Однако при аморфности своего внутреннего содержания этнография вполне определенна в том, какие из ее данных могут быть использованы для экологических реконструкций. Практически говоря, все или почти все элементы материальной культуры несут экологическую нагрузку, а в совокупности образуют тот материальный комплекс, который и представляет собою комбинацию культурных адаптаций. Советские этнографы не очень удачно, с моей точки зрения, попытались даже сопоставлять подобные локальные комплексы впрямую с условиями географической среды и выделить так называемые хозяйственно-культурные типы^. Но вне зависимости от удачи или неудачи этой конкретной попытки экологический аспект культуры, в первую очередь материальной, все равно остается существенным. Здесь и материал для изготовления орудий труда, и характер инвентаря, типы жилища и одежды, и сам хозяйственный комплекс, наконец. Проблема культурной адаптации только при исследовании всего локального богатства этих компонентов культуры становится практически осязаемой и приобретает должную фактическую оснащенность для теоретической интерпретации.

Существуют еще две стороны этнографической науки, которые делают ее чрезвычайно важным, собственно говоря, даже единственным источником экологической информации в четко очерченных определенных сферах. Первая из этих сторон реконструкция адаптивно-экологических моментов в социогенезе, т.е. приспособительных механизмов культурной динамики в социальной структуре культуры, для чего этнографические наблюдения в их ретроспективной трактовке дают практическую базу, а сравнительное изучение разных отсталых обществ открывает формы, в которые отливается процесс социальной адаптации в различных условиях географической среды. Вторая сторона экологический аспект этничности. Собрано довольно много этнографических данных, свидетельствующих как будто об этнической окраске многих экологических адаптаций в современных обществах . Весьма возможно, что их роль была еще больше в древних обществах, и это можно, в свою очередь, восстановить только с помощью вдумчивой ретроспективной интерпретации этнографических наблюдений.

Археология - до какой-то степени по существу своему этнография, опрокинутая в прошлое, хотя в действительном своем содержании она, конечно, шире и включает такие темы, которые далеко выходят за рамки исторической этнографии вроде проблем первоначальной урбанизации или истории городской архитектуры, в современном обществе входящих в границы самостоятельных научных дисциплин экономической географии и архитектуро- ведения. О хронологических границах археологии много спорят, причем спор этот касается лишь верхней границы: нижняя i раница очевидна археология начинается там, где появляются первые орудия труда. Гораздо менее очевидно, где проходит верхняя граница. По этому поводу есть ряд предложений, недостатком которых являются выбор какой-то искусственной даты и идея решить спор путем договора между специалистами, что достаточно спорно само по себе. С моей точки зрения, археология кончается на городской свалке, но это остается личным мнением. Так или иначе, археология есть наука о громадном отрезке прошлой человеческой истории, и ее роль неоценима поэтому в первую очередь для палеоэкологии.

Наверное, самым важным в археологии в гносеологическом аспекте и контексте ее связи с другими дисциплинами являются ее огромные возможности в получении принципиально новых и порою совершенно неожиданных фактических данных не только для себя самой, но и для многих смежных наук. Данные эти только и могут быть получены из раскопок и составляют основной базис фактической информации той или иной науки примером тому служат рассмотренные ранее археозоология и археоботаника. Пожалуй, не преувеличивая, можно сказать, что и для палеоэкологии археологический материал является вместе с палеоантропологическим в количественном отношении основным источником сведений само- го разнообразного характера. Только он имеет разрешающую способность реконструировать адаптивные явления в комплексе культуры ушедшего от нас общества и снабжает нас более или менее твердо установленными фактами о сфере культурно-природных связей. Приуроченность поселений к определенным категориям ландшафта, характер использования охотничьих, пастбищных угодий и ирригационной сети, набор домашних животных и культурных растений, материал для изготовления производственного инвентаря, типы хозяйства - все это палеоэкологические проблемы, неразрешимые при отсутствии соответствующей археологической информации. Они вызвали к жизни "энвайроменталистскую археологию", правда пока представляющую собою набор не очень связанных друг с другом тем".

Но связь археологии с палеоэкологией не ограничивается только перечисленными темами. Социологический аспект археологических исследований, конечно, дальше от палеоэкологии, чем изучение динамики материальной культуры, но все же только в этом случае мы получим возможность судить о приспособительной динамике социальных структур отдельных древних обществ и развитии этих адаптивных социальных структур в истории общества в целом. С появлением письменных документов примерно 5 тыс. лет назад все реконструкции в этой сфере становятся и полнее, и достовернее. До появления письменности в нашем распоряжении лишь цепь косвенных соображений и рассуждений, для которых археологический материал является если не единственным, то основным. Любопытно, кстати говоря, отметить с гносеологической точки зрения, что вполне современного обсуждения всех относящихся сюда процедур нет, возможно, из-за того, что предлагаемые системы взглядов быстро меняются, а сама тематика находится в процессе бурного развития. Здесь именно уместно подчеркнуть известную роль палеолингвистических данных в палеоэкологических реконструкциях, скажем восстановлении при их помощи состава стада и полевых культур у древних индоевропейцев", хотя в целом эта роль ограничена специальными случаями, и палеолингвистику поэтому нельзя, с моей точки зрения, включать в число наук, с которыми экология в целом, палеоэкология в частности тесно связаны.

Я не знаю в литературе серьезных разработок, которые бы демонстрировали тесную связь экологии с политической экономией и конкретной экономикой. Между тем наличие такой связи представляется несомненным. Целью политической экономии являются изучение экономической структуры общества и восстановление ее динамики во времени, т.е. общественное равновесие таких экономических категорий, как труд, собственность, производство, товар, деньги, капитал, в конкретно-исторических обществах, их отклонений от равновесного состояния, причин и механизмов этих отклонений, динамики во времени экономических категорий. Границы между политической экономией и конкретной экономикой крайне неопределенны, пожалуй, наиболее четкой из них является введение в конкретной экономике количественных показателей в характеристику производственно-экономических процессов внутри того или иного общества. Иными словами, конкретная экономика, как она понимается на этих страницах, есть практическая политическая экономия и ничего больше, применение политико-экономических закономерностей к определенному обществу и характеристика их проявления с помощью численных показателей. А в целом обе они занимаются разными сторонами общественного производства.

В чем видится связь политико-экономического и экологического исследования? Прослеживая влияние средовых факторов на человеческие группы и их обратное воздействие на среду, эколог должен восстановить все этапы этого взаимодействия на хозяйственно-производственном (производительные силы), социально-экономическом (производственные отношения), наконец, историко-культурном (этнографическая традиция) уровнях. Состояние почвы, природные запасы пригодных для изготовления орудий материалов, существующие в обществе производственные навыки предопределяют производительность труда, а она, в свою очередь, находит отражение в эксплуатации природных ресурсов и изменяет при этом среду жизни. Таким образом, несомненно, что социально-экономический цикл не является одинаковым для всех обществ одного уровня развития, обществ, стадиально сходных или тождественных, он локально специфичен, а вписываясь в природные циклы и влияя на их динамику, он еще и специфичен в своем влиянии на природу, определяя форму антропогенного воздействия. Проблемы экономической антропологии разрабатываются сейчас чрезвычайно интенсивно, задача экологии в том, чтобы, воспользовавшись соответствующими материалами и разработками, включить учет экономического фактора в свои исследования в гораздо большей степени, чем это от случая до случая делается в отдельных конкретных работах.

Подобным же достаточно сложным образом связаны между собой экология человека и социология. Что есть социология в современном понимании? Наука об общественном поведении и, естественно, общественных ориентациях и установках. Поскольку лишь групповые установки и поведение имеют основное общественное значение, постольку к приведенной формулировке можно прибавить указание на групповые ориентации. Если мы говорили выше об адаптивном характере производства, то тем более оснований видеть адаптивный момент в стратегии поведения. В последние годы в этнографической литературе неоднократно обсуждалось такое понятие, как этносоциология, т.е. такое направление социологических исследований, которое с помощью в основном метода анкетирования, хотя он и не является единственным, нацелено выявлять этнические стереотипы в поведении и установках^. В ходе обсуждения делались более или менее интересные попытки найти этнический компонент во многих социологических явлениях, будь то социология труда, установки воспитания или характер ценностных ориентаций при заключении брака. Строго говоря, в понимаемой подобным образом социлогии немного отличий от этнографии или социальной антропологии, и во всяком случае эти отличия не могут быть сформулированы в достаточно ясной гносеологической форме.

Однако дело не в поиске подобных формулировок он выходит за рамки задач этой статьи; дело в возможности обнаружить адаптивный компонент в групповом поведении и в реальности попытаться увязать ее с общеэкологической тематикой. Конечно, это требует значительного разворота конкретных исследований, но все же и теоретически намечаются некие пути. Прежде всего нельзя не сказать о бытующем в этнографии и социологии, но больше все же социологическом понятии образа жизни". При всех спорах вокруг этого понятия оно есть совокупность тех повседневных действий, забот, обязанностей, мелких бытовых свершений, которые заполняют день человека и которые в традиционных культурах сформировались исторически и отражают то, что и называется бытовой традицией. Трудно представить, что во всех обстоятельствах, связанных с формированием бытовой традиции, приспособительные реакции не играли никакой роли, ибо она неотрывна и от этнографической традиции, об экологической направленности которой выше уже говорилось, и от непосредственного реагиро- вания на географическую и хозяйственно-производственную среду жизни. В этом контексте социологическое исследование также должно стать какими-то своими специфическими частями элементом экологии человека.

Из наук географического цикла, связанных наиболее тесным образом с экологией человека, следует, пожалуй, поставить на первое место физическую географию.

Во-первых, она дает нам хотя и генерализованное (по сравнению с более частными науками, входящими в географический цикл), но все же достаточно дифференцированное представление о различных компонентах среды, их иерархическом соподчинении и взаимодействии.

Во-вторых, в физической географии разработаны фундаментальные понятия, чрезвычайно важные для экологии человека не только в структурно-теоретическом, но и в экспериментально-операционном отношении, "географическая оболочка", "ландшафт", "биогеоценоз", "агроценоз" и т.д.

В-третьих, наконец, физическая география всегда уделяла значительное внимание взаимоотношениям человеческого общества и среды, законам этих взаимодействий и отражению влияний элементов географической оболочки в культуре разных обществ. На такой питательной основе возникла в свое время антропогеография несправедливо отвергнутая в нашей науке, но в целом теоретически плодотворное направление, если отвлечься от его использования в геополитических целях; все или почти все исходные положения этого направления вошли в этногеографию".

Попытка выделить наиболее благоприятные для развития человеческой культуры зоны и даже картографировать их" также лежит в русле этого направления, и от нее тянется непрерывная линия идейной преемственности к современной рекреационной географии*". По сути дела, во всех исследованиях подобного характера намечена, но далеко не полностью реализована программа изучения общих тенденций формирования и динамики адаптивных процессов в человеческом обществе, будь то морфофизиологические и генетические адаптации, исследуемые в генетике человека и антропологии, или культурные адаптации, входящие в компетенцию этнографии, или поведенческие адаптации, которые стремятся понять социологи. Возвращаясь к сказанному, при рассмотрении связей социологии и экологии человека можно было бы отметить, что, в сущности говоря, поведенческие адаптации составляют предмет групповой, социальной или исторической психологии (последний термин предлагается даже заменить абсолютно правомерно на термин "историческая антропология"^), но сама неустой- чивость терминологии, да и состояние фактической и теоретической базы свидетельствуют о неразработанности этой области знания. Что касается самых общих закономерностей управления адаптивными процессами, то частный поиск их в рамках намеченного русла должен идти в направлении группового поведенческого объяснения функциональных адаптаций в культуре, через посредство которых осуществляются и физиологические адаптации.

От современной физической географии неизбежен переход к палеогеографии. Казалось бы, рассмотрение явлений в динамике в отличие от их рассмотрения в статике не представляет собою специфики, заслуживающей выделения в специальную научную дисциплину, однако в данном случае речь идет о значительной специфике: для палеогеографических реконструкций используются многие детальные наблюдения палинологического и палеозоологического характера, которые не играют столь большой роли в современной физической географии, включены в палеогеографию в большей мере и наблюдения из области четвертичной геологии. Все это ставит палеогеографию в особое положение.

Что дает палеогеография экологии человека? Прежде всего ее роль велика применительно ко всем обществам прошлого, начиная с эпохи плейстоцена и кончая средневековьем, т.е. эпохой геологической современности. Географические условия, в которых развивалось человечество, менялись интенсивно не только на протяжении плейстоцена, сдвигание природных зон относительно друг друга, смена периодов сухого климата и влажности сопровождали человечество и в более поздние эпохи его развития. Любопытно отметить, что, как только появляются достаточно массированные объемы письменных источников, которые оказывается возможным сконцентрировать для получения определенной палеогеографической информации, появляется дополнительная база для реконструкции смен периодов тепла и холода, сухости и влажности. Интересную попытку такой реконструкции осуществил Л.Н. Гумилев^ в отношении динамики ландшафтов на территории центральноазиатских степей в эпоху средневековья, поставив в связь с ней многие историкохозяйственные и демографические явления в истории монгольского общества. Однако очень важно и другое обстоятельство при исключительном многообразии культурных адаптаций они могут быть восстановлены в полном объеме только в исторической динамике, так как многие из них утеряны в современных обществах, а специфика их определялась утерянным не только культурным, но и географическим своеобразием. В изучение каждой из таких адаптаций палеогеографические наблюдения входят в качестве существенного составного компонента, помогая выявить весь репертуар адаптивных возможностей человеческой культуры, что было бы невозможно сделать, оставаясь только в рамках рассмотрения современного общества.

В отношении восстановления и исследования динамического аспекта экологии человека четвертичная геология играет ту же роль, что и палеогеография. Но ее тематическая и смысловая нагрузка, пожалуй, другая: палеогеографическая реконструкция, как уже говорилось, вкупе с историко-экологической расширяет понимание диапазона культурно-экологических и хозяйственно-экологических адаптаций, в то время как события, с которыми имеет дело четвертичная геология, дают возможность оценить масштаб влияния геологических катастроф на историю разных человеческих коллективов и способы их реакции в экстремальных условиях среды, которые можно назвать геологическими или экологическими кризисами. Речь идет о действительно неординарных событиях в истории человечества. Длинная и до сих пор не исчерпавшая себя дискуссия по поводу вымирания четвертичной фауны крупных млекопитающих в результате деятельности человека не привела к однозначному решению^, но, так или иначе, оно не могло не изменить всю жизнь человеческих коллективов, и многие исследователи не без оснований ставят в связь с ним переход к мезолитической эпохе**. Вне зависимости от влияния человеческой деятельности позади изменения фауны и растительности на рубеже перехода от плейстоцена к голоцену стоят внушительные климатические и геоморфологические изменения, они-то, по всей вероятности, а не только сама человеческая деятельность и предопределили направление развития хозяйственно-культурной истории.

Позднечетвертичная и раннеголоценовая аридизация гигантских пространств Центральной Азии и Северной Африки, последовательно прослеженная геологически, длительное и огромное по своим последствиям событие в истории человеческих коллективов тропического и субтропического поясов Евразии. Именно прогрессировавшее усыхание поставило перед ними задачу перейти к таким формам хозяйственной деятельности, которые позволили бы им выжить и получать прибавочный продукт в этих трудных условиях. Можно, как это и делается сейчас в литературе, по-разному трактовать проблему происхождения кочевого хозяйства и вообще кочевничества в целом^, но бесспорно, что адаптация к засушливым аридным зонам сыграла здесь если и не решающую, то вполне определенную роль. Еще более впечатляющи итоги аридизации в отдельных локальных ареалах, где она вообще подчас прекращала человеческую жизнь. Скажем, изменение и высыхание русла Теджена в южной Туркмении привело к запустению цветущих оазисов в эпоху энеолита^, процесс опустынивания прекратил жизнь во многих районах на землях древнего Хорезма^. Можно было бы привести много других примеров, связанных с изменением течения рек и интенсивностью водотока, климатическими изменениями, наводнениями и землетрясениями, но в этом нет большой необходимости: и без того ясно, что при историческом подходе к экологии человека не обойтись без четвертичной геологии, понимая ее рамки в широком смысле слова и включая в нее данные о геологических явлениях в современную эпоху.

Экономическая география кочевала из положения единой науки вместе с физической географией до положения самостоятельной науки^. По моему глубокому убеждению, это вполне самостоятельная дисциплина, ибо географический аспект в изучении природных ресурсов, необходимых человеческому обществу и используемых им на разных этапах его истории, что и составляет предмет экономической географии, в какой-то мере присущ многим другим наукам и не составляет особой специфики в данном случае. Ее составляет материальный фактор сами ресурсы, что больше не исследуется специально нигде и представляет собою вполне самостоятельную область по сравнению с объектом изучения физической географии. Экономическая география связана с экологией человека постольку, поскольку вся экономическая жизнь любого общества во все периоды истории была неразрывно связана с состоянием находившихся в его распоряжении природных ресурсов, степенью их разработки и умением пользоваться ими. Экономгеографические характеристики, зависящие от размещения соответствующих ресурсов и уровня технологического развития того или иного общества, строго говоря, сами носят экологический характер, так как они локально специфичны. Однако велика их роль и в другом отношении в какой-то мере они программируют культурно-адаптивные процессы в определенном направлении и управляют их интенсивностью. Экологичность экономгеографических характеристик более или менее очевидна и не нуждается в специальной аргументации, что же касается их роли в культурных адаптациях, особенно в историческом разрезе, то ее еще предстоит углубленно изучать и осмыслять. Одним из интересных примерен, хотя и достаточно общего характера, является, с моей точки зрения, попытка И.А. Витвера , не употреблявшего, естественно, современной терминологии.

В предшествующем изложении частично затронуты хронологические и пространственные границы экологии человека, но следует, видимо, специально подчеркнуть, что экологическое исследование должно охватывать все периоды человеческой истории и все как развитые, так и маргинальные общества. В истории человечества не было периода, когда бы человек не зависел от среды, не было самых мелких человеческих коллективов или, наоборот, технологически развитых обществ, в которых не проявлялись бы культурные адаптации. Поэтому нижняя хронологическая граница экологии человека в соответствии с нашим знанием начала человеческой истории уходит на 3-4 млн лет от современности, верхняя соответствует современной эпохе, пространственно экология человека включает территорию земного шара и ту часть окружающего его пространства, которая охвачена космическими исследованиями.

Целесообразно подытожить все сказанное перечнем основных проблем, стоящих в гносеологическом плане перед экологией человека, не претендуя, разумеется, на то, чтобы исчерпать эти проблемы:

а) экологические аспекты антропосоциогенеза;

б) экологические аспекты расогенеза;

в) хронология формирования и динамика развития адаптивных

типов; г) экология демографических процессов и болезней в истории человечества;

д) экологическая дифференциация человечества в эпоху потребляющего хозяйства;

е) экология перехода к производящему хозяйству;

ж) экологическая дифференциация при производящем хозяйстве;

з) экологические кризисы в эпохи первобытности и средневековья;

и) урбоэкология и экология технологически развитых и индустриальных обществ;

к) экологические аспекты и последствия деятельности человечества в эпоху научно-технической революции и современные экологические кризисы;

л) экология экстремальных перегрузок в космосе;

м) экологическая оптимизация;

н) экология общества и культуры и ее общественно-психологические аспекты;

о) экологическая оптимизация общества;

п) экология личности;

р) экология человека как одна из наук, способствующих созданию гармоничного общества и формированию гармоничной личности.