Глава 12 - 1928-1929, 1932. Швейцер и Гёте

Швейцер приехал в Европу в свой дом в Кёнигсфельде, где жили его жена и дочь. В Европе было много друзей, которые поддерживали больницу все эти годы, и он хотел навестить их всех. Первым делом он поехал в Швецию к Натану Сёдерблюму, который несколько лет назад, будучи архиепископом Швеции, сыграл такую большую роль в его жизни. Потом начались поездки по другим странам и городам: Дания, Страсбург, Париж, Голландия, Англия. Путешествовал с Элен. В перерывах возвращался в Кёнигсфельд, работал над книгой об апостоле Павле, уделял внимание дочери; иногда они вместе ходят в горы.

Одной из целей этой, 1928 года, поездки было посещение Франкфурта-на-Майне, - города, где родился великий деятель немецкой и мировой культуры Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832). Швейцеру предстояло выступить в день рождения Гёте 28 августа с речью и получить премию имени Гёте, присужденную ему «за заслуги перед человечеством». В числе заслуг в решении премиальной комиссии назывался пример «фаустовского преображения своей жизни» [5, c. 280].

«Фауст» - основное произведение Гёте, которое он писал почти всю свою творческую жизнь, особенно интенсивно в последние два десятилетия. Главный герой поэмы-драмы Фауст, врач по профессии, стремится понять «вселенной внутреннюю связь», смысл человеческой жизни, цель человеческой истории, понять то, как человеку пристало жить. Широко известны его слова:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день идёт за них на бой.

Свободу Гёте ставил на первое место среди необходимых условий жизни человека. Свобода для Гёте была свободой проявляться в доброте и справедливости, в свободе творчества, во внесении в жизнь светлых мыслей, в совершении общеполезных дел.

Жизнь Швейцера была связана с жизнью Гёте неведомыми тайными нитями. Род Швейцеров появился в Эльзасе из города-республики Франкфурта, в котором родился Гёте. Швейцер учился в Страсбургском университете, где за столетие с четвертью до него (в 1770/71 годах) учился медицине Гёте. Университет хранил память о своём великом студенте, и в годы студенчества Швейцера атмосфера Гёте витала там. Живя в Страсбурге, Швейцер не раз благоговейно обращался мысленно к Гёте, когда проходил по старинной улице Фишмаркт (Рыбный рынок) мимо дома, в котором в своё время жил Гёте. Он как бы переносился во время Гёте, в его жизнь. В такие минуты он почти полностью забывал о себе. В детстве Швейцер гордился тем, что он родился в городе, носившем имя великого страсбургского проповедника Гайлера фон Кайзерсберга (1445 – 1510). Увлечение проповедником пережил и Гёте в своей лейпцигской юности. Швейцер ходил и ездил на велосипеде в окрестностях Страсбурга, где до него верхом проезжал Гёте. Гёте путешествовал по Эльзасу и в автобиографии не раз называет Эльзас прекрасным. В прекрасном Эльзасе, в восторгавших Гёте ландшафтах, рос и напитывался красотой юный Швейцер.

Можно было бы продолжить список этих вневременных «пересечений» двух великих жизней, но оставим этот загадочный комплекс и зададимся основным вопросом: кем стал Гёте для Швейцера в его жизни?

В гётевской речи Швейцер сравнил себя с малозаметной крошечной планетой, которой позволено в этот день пройти перед ярчайшим светилом – перед Гёте [26, с. 8]. Только ли скромность Швейцера отразилась в этой метафоре? Кем был Гёте для своего времени, для времени Швейцера, кем остаётся он для нашего времени?

Гёте известен как величайший поэт Германии и один из величайших – мира.

По масштабу и разносторонности своих реализованных дарований и гуманистической устремлённости роль Гёте в немецкой культуре сродни роли великого А.С. Пушкина в русской. Гёте и его младшего современника Пушкина (1799-1837) сближает также их мощный выход из рамок национальных культур во всечеловеческую, мировую культуру, отличающий самых выдающихся деятелей национальных культур.

Гёте – первый по значению из трёх основоположников немецкой классической литературы: Готхольд Эфраим Лессинг (1729-1781), Гёте, Шиллер (1759-805). Эти писатели, как отмечает выдающийся отечественный исследователь жизни и творчества Гёте Николай Вильмонт [12], внесли в немецкую литературу много сердечности, отвели её от прежней очень рассудочной колеи. А сам Гёте в автобиографии написал, что в отходе от холодности немецкой литературы (и французской тоже) на него и его окружение, на группу «Буря и натиск» («Sturm und Drang») огромное влияние оказал Шекспир (1564-1616). Вот она связь вершин национальных культур!

О силе притягательности личности Гёте говорит тот факт, что великий немецкий поэт Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер, познакомившись с Гёте в 1799 году, стал его близким другом и даже переехал жить в город Веймар, где с 1785 года жил Гёте.

Современники Гёте Вольфганг Амадей Моцарт (1756-1791) и Людвиг ван Бетховен (1770-1827) творили, вдохновляясь творчеством Гёте. И другие известные музыканты, писатели, художники.

Всемирная слава пришла к Гёте в 1774 году после издания автобиографического в своей основе романа «Страдания юного Вертера». Это произведение было переведено на все европейские языки, в том числе и русский. И даже на китайский язык. Из Китая Гёте получил фарфоровые изделия, расписанные сценами из его романа. Наполеон Бонапарт (1769-1821) перечитывал роман несколько раз[4]. А европейская известность была у Гёте и до «Вертера».

Гёте был одарён многосторонне. Поэт и писатель сочетался в нём с выдающимся натурфилософом и учёным-естествоиспытателем. О Гёте как основоположнике нескольких научных направлений великий учёный нашего времени Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) говорил так: «Как бы далеко ни ушла и ни уйдёт наука от воззрений Гёте, за ним останется неоспоримая заслуга зачинателя сравнительной анатомии, морфологии, генетической биологии и т.д.» [12, с. 35]. За этим «и т.д.» остались ещё и начала физиологической оптики – «Учение о цвете» (1810).

Швейцеру была близка приверженность Гёте философии стоиков и особенно близка натурфилософия (философия природы) Гёте: «Главное, что его отличает от Канта, Фихте и Шиллера, - это его благоговение перед действительностью природы. Природа для него – нечто в себе, а не только нечто, соотносящееся с человеком. Гёте не требует от неё, чтобы она целиком подчинилась нашим оптимистически-этическим намерениям. Он не насилует её ни гносеологическим, ни этическим идеализмом, ни самонадеянной спекуляцией, а живёт в ней как человек, который с удивлением созерцает бытие и не умеет свести своё отношение к мировому духу ни к какой формуле» [8, с. 215-216]. Гёте видел природу, человека в ней и всё живое как единое целое, что тоже было чрезвычайно близко Швейцеру.

Гёте был одарён и как художник-живописец. Он даже выбирал в юности, кем ему становиться: поэтом или художником. Он был одарён и как музыкант. Он говорил, что для лучшего понимания его стихов их надо хотя бы мысленно пропевать. Гёте был поэт-музыкант.

Интересно, что Швейцеру был близок поэт-музыкант Гёте и музыкант-поэт Бах.

Гёте был божественный поэт. Своё посвящение он выразил в одноимённом стихотворении 1784 года [12, с. 49]. Ему на праздничном рассвете явилась Богиня и Поэт вступил с ней в разговор:

Прекрасный дар ты мне дала в удел,

И, радостный, иду я к высшей цели.

Я драгоценным кладом овладел,

И я хочу, чтоб люди им владели.

Зачем так страстно я искал пути,

Коль не дано мне братьев повести!

Здесь ясно выражена устремлённость неутолимо деятельного Гёте к общей, к общественной пользе. Он любил людей. Он проявлял это своё качество, своё желание улучшить жизнь людей всю свою жизнь. И как писатель, и как поэт, и как учёный, и как общественный и политический деятель, первый министр в Веймарском герцогстве. Например, он восстановил рудники вблизи Веймара и дал тем самым работу местным жителям, пребывавшим в устрашающей нищете. Он был, как бы сейчас сказали, и природоохранником, украшал и чистил «любовными руками» окрестности своего домика в долине Ульма[14].

Гёте верил в существование человека в ином мире после смерти земного тела и в возвращение души в земную жизнь[5].

Об этом известно из его высказываний и из его поэзии. Например, из последних строк стихотворения «Посвящение»:

Плечом к плечу мы встретим день грядущий, -

Так будем жить и так пойдём вперёд.

И пусть потомок наш возвеселится,

Узнав, что дружба и за гробом длится.

Тот же мотив есть ещё в нескольких его стихотворениях.

И доколь ты не поймёшь:

Смерть – для жизни новой,

Хмурым гостем ты живёшь

На Земле суровой.

(Из «Блаженного томления» [12, с. 332])

Смерть – для жизни новой…

Великий гуманист, художник, философ, мыслитель-энциклопедист Н.К.Рерих так сказал о Гёте в очерке, написанном в 1931 году:

«Солнцеподобность, мощь личности, эти знамёна значения Гёте сказаны им самим. Опять вовремя смятенному человечеству напоминается непобедимо прекрасный облик, в котором выражена вся сущность времени. Не надо никаких прилагательных к выражению «время Гёте», или, вернее, «эпоха Гёте». Имя Гёте стало почётным гербом не только творчества, цельности мысли, глубины познавания, мужества сознания, благородства чувства – это имя действительно собрало в себе целую эпоху, полную сильнейших выражений духа. <…> Гёте кульминировал время Шиллера, Хёрдера, Бюргера, Винкельмана, Канта, Лессинга. Великое время, и Франкфурт-на-Майне – хорошее место!» [19, с. 241, 243].

Перечисленные Рерихом имена принадлежат людям – свободолюбцам, утверждавшим человеческое достоинство, религиозную терпимость, гуманность. Все они были, каждый в своей сфере, основоположниками.

Гёте был чрезвычайно близок Швейцеру в духовном плане, как мыслитель, как деятельный человек, при всём различии их личных проявлений в жизни.

Они оба выдающиеся гуманисты. Они оба выдающиеся труженики не только в сфере интеллектуально-духовной, но и в единой с ней деятельности практической. И саму гениальность Гёте определял как превосходную степень всякой продуктивной деятельности: «Да, да, дорогой мой, не только тот гениален, кто пишет стихи и драмы. Существует ещё и продуктивность деяний, и во многих случаях она стоит превыше всего» [12, с. 34]. И в свете этого взгляда Швейцер был гением деяний милосердия, во многом вдохновлённым примером Гёте.

И вот в 1932 году (22 марта) в том же Франкфурте, когда отмечалось 100‑летие со дня смерти Гёте, Швейцер, приехав по приглашению оргкомитета, произнёс речь-обращение, в которой более подробно, чем в первой речи, высказался о своём отношении к Гёте, о своём видении его личности. Выступая, Швейцер отметил у Гёте те черты характера, которые были присущи ему самому. Подобное восприятие других людей и действительности неизбежно для всех нас в силу действия закона психологической проекции. Психологи называют его также «законом зеркала». Знаем мы этот закон или нет, не имеет значения. Мы ему практически всегда подчиняемся. Согласно закону зеркала, человек видит в другом человеке прежде всего то, что есть в нём самом. Швейцер подчеркнул у Гёте строгую самодисциплину, доброжелательность и высочайшую сердечность и человечность во всех её проявлениях.

«Гёте не есть некий идеальный персонаж, непосредственным образом притягивающий и воодушевляющий. Он и меньше этого, и больше.

Основу основ его личности составляют правдивость и честность. Он имеет право заявлять – и он делал это, - что лживость, лицемерие, интриганство ему так же чужды, как тщеславие, недоброжелательность и неблагодарность. <…> В Гёте пленяет его манера раскрываться и тут же уходить в себя. Природа наделила его большой добротой, но в то же время он может быть очень холоден. Он необычайно остро переживает всё происходящее и в то же время прямо-таки страшится мысли, что может выйти из равновесия. Он импульсивен и одновременно нерешителен. <…> Гёте признаёт для себя важным никогда не навязывать себе ничего чуждого своей натуре, а стараться совершенствовать то доброе, что заложено в него природой и что живёт и теплится в его душе, и избавляться от всего, что есть в ней недоброго.<…>

В работе над собой Гёте достигает вершин человечности, которая, опираясь на фундамент правдивости и честности, характеризуется отсутствием зависти, уравновешенностью, миролюбием и добротой» [25, с. 27-29].

Продолжим, памятуя, что в этих словах перед нами предстаёт не только Гёте, но и сам Швейцер.

«С юных лет и до последних дней своей жизни Гёте в глубине души всегда был сердечным и отзывчивым человеком. Он, как мы знаем из многочисленных источников, никогда не сторонился тех, кто действительно в нём нуждался. Особенно он старается оказывать действенную помощь, когда сталкивается с духовными и душевными страданиями, ибо для него нет ничего более естественного, чем оказание помощи таким людям. Его принуждает к этому “властная привычка”, - признаётся он однажды.<…>

Так Гёте воплощает в жизнь человечность, суть которой он выражает словами «благороден, скор на помощь и добр» и чудодействующая сила и величие которой заключается в её необыкновенной искренности и естественности. Именно эта человечность столь сильно действовала на всех, кто наяву видел свет её лучей в удивительных глазах Гёте;» [25, с. 30-31].

Постоянное сильное бескорыстное желание помочь – это отличие всех высоких душ – было выражено у Гёте и у Швейцера в превосходной степени.

Гёте и Швейцера роднит и благоговейное отношение к Природе, ощущение близости к ней. Швейцер в этой речи сказал: «Гёте воспринимает своё бытие в постоянном духовном контакте с природой. Мальчиком он чувствует потребность пойти на рассвете к самостоятельно сооружённому алтарю, чтобы воздать хвалу Господу и принести Ему в дар плоды.<…>

Если чувство дружбы, помогающее людям воодушевлять друг друга на добрые дела и служащее им опорой в несчастье, не занимает главного места в творчестве Гёте, то это потому, что для него близость с Природой – это и есть та великая дружба, рядом с которой блекнет всякая другая. Даже в дружбе с Шиллером, которая явилась к нему подобно чуду, он хранил частичку себя для себя самого. Целиком отдаться он способен только природе.

Для него человек, оторвавшись от природы, совершает роковую ошибку. Поэтому трагическая мысль, которую он вкладывает в сказание о Фаусте, делая её символичной, - это мысль о пагубности разобщения человека с Природой» [25, с. 33-34].

Далее Швейцер особо отметил у Гёте чрезвычайно близкую ему самому мысль о преобразующем человека чувстве вины и мысль о принципиальной незавершённости истинной философии. В Природе, по Гёте, для человека, стремящегося к её познанию, всегда будет оставаться «неведомое ядро» и «неразличимая окраина».

В заключительной части речи Швейцер спросил, есть ли у Гёте завет для человечества, терпящего ныне (1932 год!) жесточайшие бедствия? Он ответил на свой вопрос утвердительно и достаточно подробно обрисовал завет Гёте, который воплощал в своей жизни. Своим мышлением и своими делами следует возвыситься над временем и, сохраняя независимость своей личности, обращаться не к современному обществу, не к человеку, зажатому в этом обществе, а к человеку как таковому. «Общество есть нечто меняющееся во времени; человек же – всегда человек» [25, с. 55]. Следует сохранять «идеал личной человечности. Если он будет предан, то человек как духовная личность погибнет, что было бы равнозначно гибели культуры и даже гибели человечества» [25, с.60]. Швейцер сказал о Гёте как о провозвестнике старого, единственно истинного идеала личного гуманизма и повторил его простую заповедь человечности: «Благороден будь, скор на помощь и добр».

Швейцер любил Гёте со студенческих лет, любил всю жизнь. Образ Гёте, его мысли и память о его делах Швейцер нёс в душе всю жизнь. Он ежегодно в пасхальные дни перечитывал Гёте. Полное собрание сочинений Гёте стояло на полке в африканском больничном кабинете Швейцера.

После посещения Франкфурта в 1932 году Швейцер проехал по городам Германии, прочитал в Ульме 9 июля ещё одну речь памяти Гёте («Гёте как мыслитель и человек»), после этого посетил несколько европейских стран с органными концертами, работая во время этого европейского «отдыха» по шестнадцать часов в сутки. В Англии один из друзей посоветовал ему пощадить себя, сказав: «Нельзя жечь свечу с двух концов». На это последовал ответ: «Можно, если свеча очень длинная» [5, с. 292]. Он прочитал ещё одну лекцию о философии Гёте, в Манчестере, сказав в её конце о Гёте то, что с полным правом можно сказать и о нём самом: «Для него мысль и поведение были одно, и это самое замечательное, что мы можем сказать о философе» [5, с. 293].

Единство мысли и действий мыслителя было для Швейцера настолько обязательным, что когда он узнал, что известный философ А. Шопенгауэр (1788 – 1860) как-то позволил себе заметить, что философ в жизни не обязательно должен следовать своим призывам к святости, Швейцер откликнулся на это резко: «С этими словами философия Шопенгауэра совершает самоубийство» [5, с. 113].