Глава 8 - 1917-1918. Семья Швейцер – Бреслау – военнопленные

Наступил 1917 год. Война в Европе продолжалась. И вот в сентябре, в разгар больничных работ, из Франции в это абсурдное время пришёл совершенно абсурдный приказ министра обороны считать находящихся на французской территории германских подданных Альберта Швейцера и мадам Швейцер военнопленными и немедленно интернировать их во Францию. Опоздание парохода позволило Швейцеру принять меры к консервации имущества больницы и, главное, к сохранению набросков рукописи своего философского труда. С собой он взять их не мог, поскольку опасался, что написанные на немецком языке тексты могут быть у него отобраны французским таможенником при досмотре багажа. Он доверил наброски книги своему близкому другу американскому миссионеру Форду, входившему в состав миссии в Ламбарене.

«Форд, как он признался, охотно бы выбросил их в воду, так как считал философию штукой бесполезной и даже вредной, но из чувства христианской любви решил сохранить их с тем, чтобы вернуть мне после войны» [9, с. 339].

Швейцер успел также обменять золото у знакомого лесоторговца-англичанина на французские деньги, которые они с Элен зашили в одежду.

Пришёл пароход, и «пленённых» супругов повезли во Францию, в неизвестность. Трудности начальной части пути были несколько сглажены африканским авторитетом Швейцера.

Вскоре после отплытия от африканского берега немецкая подводная лодка атаковала вражеский французский пароход, но торпеда в цель не попала. Судьба (или Высшие силы, кому как ближе) хранила Швейцера. Интересно то, что подводной лодкой командовал лейтенант немецкой армии Мартин Нимеллер, который после Первой мировой войны стал пастором в Берлине. За свою независимость и антигитлеровские высказывания Нимеллер был заключён в концлагерь Дахау, едва избежал газовой камеры. В последующие годы он сделался известным борцом за мир и получил в 1967 году международную Ленинскую премию «За укрепление мира между народами». Альберта Швейцера он боготворил.

Во Франции супруги были помещены в лагерь для интернированных лиц, устроенный в Пиренеях в старинном замке Гарэсон. Заключённые в лагере приводили в порядок разрушающийся замок. Начались немыслимые в своей глупости месяцы неволи. Авторитет Швейцера, теперь европейский, и медицинские услуги окружающим людям помогли и тут. Лагерный врач не справлялся с нагрузкой, а Швейцер оказался единственным врачом среди интернированных лиц. Вскоре один из заключённых сделал для Швейцера стол, который он использовал для занятий философией. Он начал по памяти восстанавливать и расширять наброски «Культуры и этики», оставленные в Ламбарене. За тем столом Швейцер занимался и музыкой. Он, как бывало в детстве, воображал, что стол – это клавиатура органа, и разучивал на нём музыкальные произведения Баха и Видора.

В новых условиях жизни в заточении Швейцер усмотрел и новые возможности: «В лагере тебе не нужно было никаких книг, чтобы пополнить своё образование. Что бы ты ни захотел узнать, в твоём распоряжении были люди, имевшие специальные знания в интересующей тебя области, и я широко использовал эту уникальную возможность. Едва ли где-нибудь в другом месте я мог бы почерпнуть столько полезных сведений о банковском деле, архитектуре, строительстве и оборудовании фабрик, выращивании злаков, доменном строительстве и многих других вещах…»[26, с. 104].

Тут невольно возникает вопрос – зачем Швейцеру знания, например, в банковском деле или в доменном строительстве? Как врачу, как сельскому хозяину, которым он был в больнице, как философу? Ответ очевиден – незачем. Впрочем, может быть, философы ищут пищу для своих обобщений в любых знаниях. Но всё же наиболее вероятным представляется ответ – это всё нужно было Швейцеру-писателю. Он был в душе прирождённым писателем, а писателю, как известно, интересна вся жизнь. А может быть, объяснение в том, что он, обучаясь в стеснённых лагерных условиях, нашёл выход своему ненасытному интересу к знаниям, даже, казалось бы, для него бесполезным. Одновременно он тренировал мышление.

Весной 1918 года Швейцер с женой были переведены в лагерь Сен-Реми на юге Франции. Это был лагерь специально для эльзасцев. По условиям он был хуже первого, но, к счастью, его возглавлял добродушный француз, благоволивший к Швейцеру. Они потом тепло переписывались.

В середине июля Швейцера с Элен повезли обменивать на военнопленных французов и – о свобода! Элен сразу же уехала к родителям в Страсбург, а Швейцер – в Гюнсбах, куда Элен вскоре приехала. Он уже очень нуждался в её помощи. Швейцеру была сделана операция, он болел – сказались тяжесть труда в Африке и все эти нелепые лагерные передряги. Вскоре, в день сорокачетырёхлетия Альберта, в 1919 году, Элен дарит мужу дочь. Рена впоследствии нередко приезжала и работала в африканской больнице своего отца.

Швейцер начинает трудиться в Страсбурге врачом в городском госпитале и проповедником в церкви Святого Николая. Он переносит ещё одну операцию, продолжает работу над «Культурой и этикой» и отправляется на первые гастроли как музыкант-органист.

Но будущее оставалось неясным…

С дочерью Реной в 1922 году