Глава 9 - 1924. Начало пути к возвращению в Африку. Две книги. В путь!

За несколько дней до Рождества 1919 года Швейцер получил телеграфное приглашение от архиепископа Швеции приехать к нему в гости и прочитать курс лекций в университете Упсалы. Это несло спасение. В апреле 1920 года Швейцеры приезжают в гостеприимный дом архиепископа и одновременно ректора университета Натана Сёдерблюма. Швейцер получает согласие ректора на тематику лекций. Он наметил для них проблему миро- и жизнеутверждения и этики в философии и мировых религиях как часть философии культуры.

Вдохновлённый открывающимися возможностями, согреваемый необыкновенным дружелюбием архиепископа и его жены, в мягком климате Упсалы Швейцер начинает восстанавливать здоровье. У него появляется надежда на возвращение в Ламбарене. Но его угнетает мысль о долгах Парижскому миссионерскому обществу и парижским знакомым. Он залез в эти долги, чтобы обеспечить работу больницы во время войны. Архиепископ замечает беспокойство Швейцера, однажды выведывает у него причину и предлагает Швейцеру путь решения его материальной проблемы: гастроли по Швеции. Нейтралитет Швеции в минувшей войне не нарушил и даже увеличил её благоденствие, что предвещало успех в гастролях. Заботливый архиепископ даёт Швейцеру рекомендательные письма в города. И турне состоялось – лекции и органные концерты на старинных органах.

Несколько недель Швейцер в разных городах рассказывал о бедах Африки, о долге европейцев помочь африканцам в такой степени, в какой это только возможно. Он говорил, а сопровождавший его студент Элиас Седерстром, увлечённый его делами и мыслями, переводил на шведский язык его рассказы о буднях их с Элен жизни и работы в далёкой стране у самого экватора. Швейцер возгласил идею всемирного Братства Боли, неизъяснимым образом объединяющего всех страдающих от боли людей. Он говорил, что страдания африканцев превосходят страдания европейцев, поскольку кроме практически всех европейских болезней в Африке есть ещё и ужасные тропические, а врачебной помощи зачастую нет никакой при очень тяжёлых условиях жизни. Он вдохновенно взывал к лучшим чувствам своих слушателей, и был ими услышан. И он одаривал их своей возвышенной музыкой.

После окончания одной из лекций к лектору подошёл шведский крестьянин и попросил принять в подарок семейную реликвию – меховую шапку, полученную им от деда. При этом он сказал: «Только тебе могу я подарить её, потому что ты Швейцер» [7, с. 129].

«На последней лекции, резюмировавшей основные мысли благоговения перед жизнью, я был так взволнован, что с трудом мог говорить. Взволнованы были и слушатели из-за нового и более глубокого обоснования этики. Мои мысли встретили поддержку и у архиепископа Сёдерблюма» [9, с. 340].

После турне у Швейцера появилось достаточно средств, чтобы расплатиться с больничными долгами, и немного сверх того для продолжения работы больницы. Через три месяца он вернулся в Гюнсбах, потом в Страсбург и здесь в доме при церкви Святого Николая написал книгу, в которой представил, начиная со своего решения стать врачом, тот африканский период жизни, с которым мы уже кратко познакомились. В конце книги, это был август 1920 года, он написал: «Когда я смотрю на избавление от страданий больных в этом далёком краю как на задачу всей моей жизни, я исхожу из чувства милосердия, к которому призывает Иисус Христос и религия вообще. Но вместе с тем я взываю и к разуму человека, На то, что нам следует совершить во имя облегчения участи негров, нельзя смотреть, как на простое «доброе дело». Это наш неотъемлемый долг перед ними» [6, c. 107].

Его совесть буквально кричит, когда ум просматривает ужасающую картину вторжения европейцев в Африку. «Что же сотворили белые разных национальностей с цветными после того, как были открыты заморские страны? Как много означает один только факт, что с появлением европейцев, прикрывавшихся высоким именем Иисуса, немало племён и народов было стёрто с лица Земли, а другие начали вымирать или же влачат самое жалкое существование! Кто опишет все несправедливости и жестокости, которые племена эти претерпели за несколько столетий от народов Европы! Кто отважится измерить те бедствия, которые мы им причинили, завезя в колонии спиртные напитки и отвратительные болезни!»

Книга «Между водой и девственным лесом» вышла в 1921 году сначала в Швеции (в Упсале), вскоре в Швейцарии и в Германии, в 1922 году – в Англии, Дании, Голландии и Финляндии, в 1923 – во Франции. А в дальнейшем и в других странах. Книга эта стала бестселлером. Гонорары от её издания позволили уже реально планировать возвращение в Ламбарене и возобновление деятельности больницы. Издание книги имело очень большое значение и для привлечения помощи больнице в последующие годы.

Швейцер отверг очень выгодную с точки зрения европейца перспективу стать профессором в одном из самых престижных университетов Европы – в Цюрихе, где ему присвоили степень доктора и предложили занять должность, и уехал в Гюнсбах для продолжения работы над книгой о культуре и этике.

К этому времени он уже получил по почте от Форда наброски рукописи и имел возможность учесть их при окончательной отделке текста. В феврале 1923 года он подготовил книгу к публикации. В предварительном замечании к своему труду он написал: «Первоначальные наброски этой философии культуры, первые две части которой публикуются здесь, относятся к 1900 году. Она разрабатывалась в 1914 – 1917 годах в девственных лесах Африки. Я благодарю за помощь в работе над корректурой мою жену и моего друга Карла Лейрера» [2, с. 43]. Найти издателя было нелегко. Помогла Эмми Мартин (Эмма Мартини). Находясь в Мюнхене по своим делам, она зашла в тамошнее издательство и переговорила с заместителем директора господином Альбером. Тот в её присутствии раскрыл рукопись и, едва взглянув на неё, сказал: «Мы возьмём эту рукопись без чтения. Альберт Швейцер не является для нас незнакомцем» [9, с. 341]. В том же году «Культура и этика» была в Мюнхене опубликована.

Шведское турне сделало пребывание Швейцера в Европе известным. Его начали приглашать для чтения лекций и проведения концертов в разных странах. Он проехал по Швеции, Швейцарии, Дании, Испании, Франции, Англии, Чехословакии. Это открывало новые возможности для возобновления африканского Служения. Швейцер принимал приглашения, ездил, радовал слушателей своей игрой на органе, своими возвышенными речами и, может быть, главное – общением со своим высоким духом. Он был прост, как бывает прост истинно великий человек, прост как дитя.

Гонорары от своих концертных выступлений Швейцер в виде валюты разных стран складывал в отдельные подписанные мешочки: «английские фунты», «марки», «шведские кроны» и др. Однажды в Париже в общественном транспорте с ним произошёл забавный эпизод. Он не успел купить билет, сидел задумавшись. Из этого состояния его вывел контролёр, потребовавший уплатить штраф. Швейцер, не говоря ни слова, достал свои мешочки, нашёл среди них мешочек с франками и начал его развязывать. Но тут за него вступились умилённые его поведением пассажиры. Они закричали на контролёра: «Да как вы смеете его штрафовать? Вы что, не видите, что дедушка только что из деревни приехал?» [5, с. 246].

Во время этой поездки по Европе, как и в последующих, Швейцер встречал интерес к этике благоговения перед жизнью и укреплялся в мысли её обязательного осуществления на Земле, поскольку она следует из мышления подобно научному выводу. Как именно следует, мы вскоре узнаем из второй книги о жизни Швейцера. Она будет называться «Универсальная живая этика».

Среди вопросов, которые Швейцеру задавали в Швеции в 1920 году, был и вопрос об отличии его этики благоговения перед жизнью от этики святого Франциска Ассизского (1182-1226). Спрашивали: «Не является ли его этика простым повторением того, что проповедовал и демонстрировал своей жизнью Великий святой?» Швейцер на это отвечал: «К такому заключению пришёл и я сам. Ещё со студенческих лет я был почитателем этого святого.

Он проповедовал братство людей с живыми тварями, как небесную весть. Для его слушателей она была божественной поэзией, и они не стремились посвятить себя опыту её осуществления на Земле» [9, с. 340].

В 1923 году Швейцеру начали приходить письма из Ламбарене и ближайших поселений. Видимо, прослышав об активности их доктора в Европе, знавшие его европейцы и ученики миссионерской школы, чернокожие мальчики и девочки, звали его скорее приехать, писали, что они его ждут. Их легко можно понять. Тем временем Швейцер опять закупал всё необходимое для больницы и усовершенствовался в медицинских познаниях в Страсбурге и в Гамбурге. Ему предстояла разлука с женой и дочерью. Элен с ним ехать не могла, оставалась с 5-летней дочерью, была не вполне здорова. Мужа она благословила на отъезд. Необходимость помогать африканцам была их общей, глубоко укоренившейся в сердцах и двигавшей их жизнями идеей. Опять личное отступало перед общественным, перед любовью к Иисусу.

21 февраля 1924 года Швейцер, сопровождаемый своим добровольным помощником, восемнадцатилетним английским студентом Оксфордского университета, химиком и геологом Ноэлем Джилеспи, отплывает, как всегда из порта Бордо, в Африку. В этот раз у него ещё больший багаж, чем в первом плавании: 73 ящика и 75 мешков с медикаментами и вещами для больницы.

Швейцер специально выбрал для этого путешествия грузовой пароход, заходящий во все порты, чтобы познакомиться с жизнью в отдалённых от Европы землях, особенно на африканском побережье. Немалый штрих к портрету Швейцера: он везёт с собой четыре больших мешка с письмами, на которые он не успел ответить, с намерением ответить на них во время путешествия на пароходе. А он взял за правило отвечать на все письма. Это тоже вид помощи, в которой, размышляет Швейцер, написавший ему человек, может быть, остро нуждается. Всю ночь перед отплытием он отвечал на неотложные письма.

В первых строках его нового дневника 1924–1927 годов Швейцер записал: «Мысли мои уносятся назад, к первой моей поездке, когда меня сопровождала моя верная помощница, жена. Пошатнувшееся здоровье вынудило её на этот раз остаться в Европе» [6, с. 113].

К концу морского путешествия Швейцер и его юный спутник Ноэль приплывают в город Дуалу (Камерун). Они посещают местную протестантскую церковь, а утром следующего дня на почтовом пароходе «Европа», том, на котором они с Элен плыли в 1913 году, отправляются в дальнейший путь. Через два дня пароход причаливает в порту Жантиль (бывший Кейп-Лопес). На берегу Швейцера узнают туземцы и радостно приветствуют. Он слышит слова «наш доктор снова вернулся». На следующий день Швейцер со студентом продолжают путь на речном пароходе «Алембе», опять на том же самом, на котором он с женой плыл по Огове в 1913 году. На пароходе Швейцер встречает несколько старых знакомых – белых лесоторговцев. Те тоже его радостно приветствуют. Далее впечатления самого Швейцера: «В тихий день страстной пятницы я снова еду между водой и девственным лесом. Всё те же допотопные ландшафты, те же заросшие папирусами болота, те же оборванные негры. Сравнивая всё это с Золотым Берегом и Камеруном, видишь в какой бедности живёт эта страна…в бедности, а меж тем она так богата лесами и драгоценными породами деревьев» [6, c. 126].

Пассажиры парохода говорят о людях-леопардах. Это несчастные одержимые безумием туземцы, которым местные колдуны внушают мысль, что они леопарды и поэтому должны убивать людей. Ими напугано население всего западного берега Африки. Колониальные власти не могут справиться с этим бедствием. Швейцер узнаёт, что два года назад человек-леопард совершил убийство на территории самого миссионерского пункта в Ламбарене. «До чего же бывает радостно после подобных разговоров укрыться на палубе и погрузиться в созерцание природы! Пароход наш медленно движется вверх по реке вдоль тёмного берега. Вода и лес залиты мягким сиянием полной луны, какое бывает лишь на востоке. Трудно даже представить себе, что под лучами этого света находит себе место столько ужасов и человеческого горя…» [6, c.127].

Наконец показался конечный пункт плавания. Швейцер снова вспоминает об Элен:

«В страстную субботу 19 апреля на восходе солнца прибываем в Ламбарене. <…> Когда мы после поворота въезжаем в боковой рукав Огове, видны раскинувшиеся на трёх холмах дома миссионерского пункта. Сколько всего я пережил с тех пор как осенью 1917 года, когда мы уезжали отсюда вместе с женой, домики эти скрылись из наших глаз! Сколько раз я уже окончательно терял надежду, что когда-нибудь их увижу! А теперь вот я гляжу на них снова, но со мной нет моей помощницы и подруги…»[6, c. 127].