По оленьему следу. Записки врача (продолжение)

Продолжаем знакомить читателей с уникальными записями из дневника Светланы Михайловны Козловой, врача-терапевта Ярсалинской центральной районной больницы на Ямале, который она вела в 1941 году.

21 июня

Буран успокоился через трое суток. Солнце, словно отполированное жёстким снегом, сияет ослепительно. Возможно, ненцы поэтому такие узкоглазые – постоянно вынужденные щуриться от бликующего разноцветными  искрами снега.

Все трое суток стадо лежало под снегом. Как только начинает тянуть позёмка, предвестница пурги, олень ложится и безмятежно пережёвывает свою жвачку. Его заносит снегом, и лишь ветверогая голова торчит над снежным холмиком. Тоже самое происходит, когда пурга внезапно застаёт упряжку вдали от стойбища. Каюр надевает поверх малицы гусь – шубу из меха зимнего оленя, на кисы – тоборы из того же меха и ложится между оленями, предварительно положив хорей в направлении своего маршрута. Эта вынужденная остановка в зимней тундре называется куропаткин чум.

В тот же час, невзирая на время суток, как установилась погода, в стойбище все оживились, и стали собираться в дорогу. Хозяйка накормила нас вареной утятиной. Наученная горьким опытом, я надела Машкину малицу, а она, закалённая тундрой, мою курточку. Машка правит упряжкой, а я лаю. В полном смысле этого слова, лаю. Олени бегут плохо, и чтобы нагнать на них страх, Машка приказала мне лаять, а сама тычет хореем оленям в крупы. Так вот и едем. Обхохочешься. Не слушаются олени баб, не боятся – лай не лай.

– Маша, – обращаюсь к бывалой подруге, – а зачем ты заставляешь меня лаять? Это что – розыгрыш новичка в тундре? – Какой там розыгрыш? – огрызнулась Машка, – Ты слыхала, чтобы на стойбище лаяли собаки? Нет? Так знай: оленогонные собаки не лают, их так воспитали, чтобы не пугали оленей. Они лают, взвизгивают и рычат вдали от стада, когда бегут всей сворой навстречу волку. Гонят его и призывают пастуха с ружьем. Стадо, услышав лай собак, в страхе срывается с места и летит напропалую вперед. Тебя я просила лаять, рычать так словно,  волки гонятся за нами, а ты тявкаешь, как комнатная болонка, увидевшая родного котика с бантиком на шее. – И Машка громко рассмеялась, довольная своей шуткой. Я тоже хихикнула, восторгаясь мудростью тундровиков, но лаять перестала.

Дорога не утомительная. Тепло. Тихо. На озерах полно уток.  Первую речку переплыли на оленях без лодки. Вторую –  на лодке. Как и прежде, вначале переплывают олени с пустыми нартами рядом с протянутой веревкой, затем мы на лодке. Я хотела было скинуть с себя малицу, если, думаю, лодка перевернётся, в этой тяжелой шубе не выплыть, но каюр не позволил: сиди, – говорит, – в лодке и не дыши.

Довольно близко на пригорке показались конусы чумов, вроде рукой подать, но не тут-то было. Мы попали в низину, сплошь залитую водой. Нарты стало подмачивать под самое сиденье. Около часа мы выбирались из водного плена. И только в пять часов утра  прибыли в стойбище. Пьём чай и ложимся спать. Я влезаю в теплый гусь, сверху  меня укрывают ягушками, постепенно засыпаю.

В полдень меня будят. Оказывается, собираются каслать. Спать хочется... Поднялся страшный ветер, небо нахмурилось. Пять часов торчим на ветру, пока ловят и запрягают  оленей, разбирают  чумы и укладывают амгари. Меня поражает тишина происходящих сборов. Тундра не любит шума. Я на минуту представила переезд деревенской семьи: сколько было бы шума, крика, команд, матерков, советов соседей, суеты...

Мне очень нравятся маленькие оленята. Такие хорошенькие, доверчивые, все время бегают около своих мамок, сосут энергично и так забавно кричат, когда не могут найти свою мамку. Они привязались к людям, выпрашивают хлеб, едят прямо из рук и лезут в чум, спасаясь от гнуса, спят вместе с людьми.

В пути были всего час. И вот мы уже на новом месте. Оленеводы по пути с юга на север Ямала делают около двадцати пяти перекочевок, останавливаясь в стойбищах всего  на два-три дня, за редким исключением  дольше, лишь по вине погоды. Летом здесь, наверное, хорошо. Рядом озеро. Виктор, зоотехник, стреляет уток  на ужин, мы с Марией помогаем устанавливать  чумы, переносим в них постели и свои вещи.

Забивают оленя. Ненцы тут же на земле переворачивают тушу на спину, вспарывают брюхо, вынимают внутренности. В брюшной полости скапливается  кровь. В неё кидают крупные куски мяса и немного подсаливают. Все родственники  от мала до велика с ножами в руках садятся вокруг туши  и     начинается пир. Берут руками окровавленный кусок, зажимают зубами и  у самой нижней губы взмахом снизу отрезают то, что зажато зубами.  Получается  так ловко и сноровисто, что диву даешься, как губу ножом не отхватят. Обратила внимание, что ножи у них только с правой заточкой.

 Вечером и нас накормили  свежим, но варёным мясом. По этому случаю пускаю последний запас спирта. Пьём по паре рюмочек. Долго не можем уснуть.  Мы окончательно выбились из нормального биоритма: ночью кочуем, улавливая приятную погоду, а спим днем в ненастье.

22 июня

День начала войны. По радио, наверное, передают песни военных лет, а у нас батарейки в приёмнике сели. Встали в полдень. Нас огорчили – снова собираются каслать, а так с непривычки тяжело. Снова придётся торчать на ветру. Ветер по-прежнему сильный. Ночью лужи подёрнуло ледком. К нашей радости,  каслать не будем, просто переставим чумы, освободим удобное место для кораля-загона оленей. Зоотехники будут ставить прививки.

Ночью на стойбище появилось еще две семьи. Жилища свои поставили отдельно, видимо, чтобы не мешать загону оленей. В этих чумах больные дети.  Обследовала  жилища, осмотрела  женщин и детей. В одной  семье у матери куча вшивых ребятишек – придется их остричь, в другой – дети сильно кашляют, дала лекарства. Семьи, как и везде, разные: одни чистоплотные и здоровые, другие – неряшливые и больные.

23 июня

Всю ночь выл страшный ветер, срывал и хлопал покрышками чума. Валил мокрый снег, временами  лил холодный дождь. До полудня валяемся в постели. Днем погода установилась нормальная, и все население стойбища устремилось к коралю, готовятся к вакцинации оленей. Женщины встали в полукруг у кораля      – не дают животным разбежаться, пастухи гоняют стадо вокруг становища, разрежая его, и броском тынзяна  на рога  ловят очередного оленя и  валят его на землю.  Подходит зоотехник со шприцем и ставит укол. Только сейчас я поняла  необходимость нескольких зооветспециалистов в одном стаде. Сложно себе представить, сколько времени понадобилось  бы  одному специалисту на обработку двух  тысяч рогатых голов.

 Поставили варить котёл мяса. Меня определили в кашевары. Никак не могу растопить печь. Хозяйка увидела отсутствие дыма над чумом, покинула оцепление, прибежала, молча, моментально вздула огонь и вернулась в строй. В печи загудело, в котле заклокотало, и я вышла на улицу. Рядом играют ребятишки. Те, что постарше, гоняются за малышами и, подражая взрослым, кидают на них тынзян. Так вот и происходит преемственность навыков от отцов детям. Вся жизнь их с раннего детства связана с оленем.

Олень для ненца – основа жизни. Они не разделимы. Они не часть природы, а сама природа. Олень – это продукты питания, одежда, тепло жилища, круглогодичный вид транспорта.

Уставшие, но довольные проделанной работой, бригада специалистов ввалилась в  чум. Сбросили малицы и, свернув ноги калачиком, уселись вокруг котла. Ели приготовленный мною компромиссный русско-ненецкий суп. Я, по-русски, опустила в котел две банки рассольника, а хозяйка, по-ненецки, заправила наше варево затирухой из муки. Недовольных ужином, на радость поварихи, не оказалось. После обильного чаепития все завалились спать.

Мы с Машей долго не можем уснуть: кто-то храпит, кто-то кашляет... Я поняла причину своей  бессонницы. В тундре работают не  по часам, а по погоде, тем более, что здесь нет ни восхода, ни заката, а есть благоприятная для работы погода и погода для работы только в пределах чума. Я так и не смогла привыкнуть к тундровому ритму жизни – мои биологические часы дали сбой во времени.

24 июня

Сегодня последний день моей командировки. Завтра за нами должен прилететь вертолёт. Лежим с Марией под теплыми шкурами, нежимся. Ненцы уже чаёвничают. Времени около девяти. Енсу Павлович пьёт чай со смаком: прихлебывает из блюдца, охает, ахает, чмокает и, под конец трапезы, у него начинается шумная  отрыжка – это означает, по обычаям тундры, что гость сыт по горло и благодарен хлебосольным хозяевам.

Все жители нашей небольшой деревни, как и вчера, продолжают обрабатывать стадо. Мы с Енсу Павловичем стрижём завшивленных ребятишек. Он орудует машинкой, я держу и уговариваю пацанов сидеть смирно.

Маша воспользовалась отсутствием в чуме посторонних, устроила себе баню. Какое счастье, что она появилась рядом во время мой командировки. Быт, нравы, обычаи тундровиков мною были бы осознаны не до конца без пояснений моей боевой подруги. И всё-таки она чудачка. Своими выходками часто приводила меня в смущение. Ей ничего не стоило объявить в чуме, что пошла по большой или малой нужде – так она предупреждает всех, чтобы никто не выходил, пока она не вернётся. Я в мягкой форме выговариваю ей.

– А ты хотела, чтоб я за два километра от чума  бегала, как некоторые? – Я имела неосторожность рассказать во время ночных хохотушек о первой встрече с тундрой. – Охамела я здесь, ты права, – сказала она с грустью. Но тут же встрепенулась, – грусть и раскаяние не в ее характере. – Вот прилетим домой, в поселок, попарюсь в баньке, надену свой лучший костюм, сотворю лихой причесон, прихвачу коньячку и явлюсь к вам на прием, Светлана Михайловна, последней в очереди, чтобы никто не мешал. И побеседуем мы с вами, сударыня, на тему: «А помнишь..?» и похохочем  всласть!»

У ненцев, между прочим, существуют свои правила естественного поведения. Проблемой любого не тундровика может стать поиск туалета на ровной, безлесой поверхности тундры. Стойбища, как правило, располагаются на возвышенности, и на некотором расстоянии от них всегда есть низины или овраги. Это как раз те места, которые вам понадобятся. В светлое время суток мужчины идут за чум, в противоположную сторону от входа, а женщины – в другом направлении. С наступлением темноты можно далеко не ходить. Естественные нужды воспринимаются ненцами именно как естественные, не нарушающие хода жизни  природы, а потому и не оскорбительны.

Весь день выстояла хорошая солнечная погода, а к вечеру налетели тучи и полил дождь. Всю ночь крупные капли, словно град, барабанили по покрову чума. Мое спасение от бессонницы  – дневник. Пишу наощупь  в темноте.

25 июня

Сегодня должен прилететь за нами вертолёт. Прилетит ли? Встали рано, сразу на улицу – туман –  предвестник ясной погоды. К полудню он рассеялся, но осталась низкая облачность. Нелетная погода. Снова придётся ночевать здесь. Так надоела зависимость от погоды.

После утреннего чая приступила к приему мужчин. Осмотрела, прослушала – все здоровы, похвалила, они ответили благодарной улыбкой. Навестила больных ребятишек, провела консультации с женщинами. Раздала лекарства. Собрала население на беседу о сыпном тифе. Слушали все внимательно, но вопросов не задавали, видимо, слышали подобные беседы не впервые.

Уже половина четвертого, а вертолёта всё нет. Вероятно, сегодня уже не будет. А день разгулялся! Голубое, безоблачное небо! Пошли с Машей побродить по окрестностям, а заодно насобирать полмешка ягеля для исследования по заказу института. На озере утки плавают, на нас никакого внимания – идиллия! И вдруг  рванул холодный ветер.  Стало зябко и не уютно... И почему в тундре всё случается «вдруг»? Тундра почему-то всегда полна неожиданностей.

26 июня

Весь день, неспеша, собираемся к переезду на новое место, с тайной надеждой  на прилёт вертолёта. Выехали в восемь часов вечера. Мы с Машей опять на одной упряжке. В пути три часа. Остановились на очень высоком, красивом месте. Умеют аборигены места выбирать. А может быть это точки  их постоянных стоянок при перекочёвках? И только нам  кажутся случайными?

Мы с Машей помогли установить жилища на ночлег и отправились осматривать хальмер – местное кладбище. Вокруг него мягкий, темно-зеленый,  вперемешку со светлым, словно мраморный, нетронутый мох, так и хочется побегать по нему босиком и поваляться. На земле на угловых подпорках стоят прямоугольные ящики с захоронениями. К паре вертикальных планок, находящихся в головах   покойного, прикреплена горизонтальная рейка, на ней подвешен колокольчик. Один гроб  сооружён из лодки и такой же лодкой прикрыт. Большинство детских захоронений. В разрушенных временем   «гробах», видны истлевшие вещи, которыми покойный пользовался при жизни: оленья сбруя, ножи, перевернутые нарты и прочие предметы, необходимые в потустороннем мире. На детских могилах лежат куклы, игрушки. На женских – предметы домашнего обихода. Впечатление хальмер произвел  тягостное. Эту картину я, наверное, никогда не забуду: одинокий высокий холм среди бескрайних просторов тундры. На нём полтора десятка захоронений, а вокруг  неприбранные черепа, кости...   Ветер  поёт  с   колокольчиком   печальную детскую песенку.

Возвращаясь в стойбище, я вспомнила необычный гроб из лодок  и рассказ Кеерта Ю.Г., о том, что ненцы, по своему обычаю,  тонущих собратьев не спасают. Они никогда не купаются, даже в теплой воде.  А русский мужик не упустит возможности искупнуться в море, даже, если оно Карское,  хотя бы  для того, чтобы записать строкой в свою биографию: «Как-то мы с Н.Д. Кугаевским, – рассказывал Кеерт, – вышли со стадами на побережье. Олени опрометью кинулись в море и принялись слизывать соленую пену. Мы, глядя на них, разделись и нырнули «в набежавшую волну!» Море выстрелило дуплетом. С какой космической скоростью мы прибыли на берег, засекать секундомером, к сожалению, было некому. Мы кричали, ругались, грозили кулаками  морю, за его не гостеприимство так, что олени в недоумении уставились  на нас и удивились, впервые увидев двух голых мужиков». Он так интересно и в подробностях рассказывал  этот эпизод из своей, полной  приключениями,  жизни, что мы, смеясь  с Левой, долго не могли успокоиться.

В чум вернулись далеко заполночь. Спать не хочется. Пора белых ночей. Хозяйка поворчала на нас за посещение хальмера и предупредила, чтобы ничего не брали с могил, особенно бусы. О, святая простота, как могла она подумать, что  мы позаримся на эти «сокровища». Ненцы опять уже швыркают чай. Ложимся, и я очень быстро засыпаю. Сказалось безуспешное ожидание вертолёта, долгие  сборы и каслание,  отрицательное впечатление от посещения хальмера  и  целый день, проведенный на свежем воздухе.

27 июня

Ночью опять был плотный туман, видимо, сказывается близость озера. Гадали, какой  будет погода днём. Я предполагала, желаемое солнце. Бригадир утверждал, что будет дождь. Правы оказались оба «оракула»: с утра, после тумана, выглянуло солнце, а потом пошёл дождь. Обескураженные подлостью  погоды, ни на что не надеясь, сели играть в карты. И тут бригадир заявляет: пора каслать за стадом, а то далеко уйдет. Ох, уж эти мне каслания! Мы, не поднимаясь, все же ждем вертолёт.

И вот послышался гул... Все замолкли, прислушиваются... «Вертолёт!!!» – закричали все разом. Он, сердечный! Хватаем свои вещи и вперегонки бежим, не опасаясь еще не остановившихся винтов. Вслед за нами медленно вышло все население стойбища посмотреть, кто прилетел. Вышли двое, выписанных из больницы членов бригады.

 Сдержанные в  чувствах тундровики, не проявляют бурных эмоций: ни объятий, ни поцелуев, ни слез радости. Суровая жизнь в экстремальных условиях закалила их характеры и отмела сентименты за ненадобностью. Это земля медленных движений и сдержанных  улыбок.      

В дверях вертолёта стоит Ю.Г. Кеерт и улыбался. Я бросилась ему на шею, поцеловала.

– Спаситель, ты мой! С неба спустился, как ангел хранитель! Как же ты нас нашёл в этой необъятной тундре?

– А я никого не теряю, знаю всех, кто где каслает, – отвечает он всё с той же улыбкой.

– Как же я буду оправдываться перед главврачом  за два дня просроченной командировки? – пристаю  шутя, от радости встречи.

– Отмахнёмся как-нибудь, всё спишем на погоду. А ты похудела, Светлана Михайловна, на вольных-то харчах, – смеётся он надо мной. – Подожди, о харчах мы дома с тобой и с моим благоверным поговорим.

Наша винтокрылая машина добавила оборотов лопастям,  и вот мы уже в воздухе. Летим в направлении ближайшей заправки в Новый Порт, а потом без посадок домой в Яр-Сале.

Впечатления двух последних дней заношу в дневник уже в вертолете.

Светлана  Михайловна Козлова, врач-терапевт Ярсалинской  центральной районной больницы, после  первой, запечатлённой в дневнике, командировки  бывала в тундре по долгу службы  неоднократно.  Добиралась  в дальние стойбища, стоянки рыбаков и охотников в летний период на вертолете и катере  «Здоровье»,  зимой – на  самолётах малой авиации. Вела прием больных в поликлинике. Научилась понимать ненецкий язык, чем снискала любовь и уважение местного населения.

За многолетний  и безупречный труд в суровых климатических условиях  и активную общественную деятельность была удостоена высшей Государственной награды – Ордена Ленина.

Дневник Светланы Михайловны передал мне через нескольких лет после описанных здесь событий ее супруг Лев Вячеславович, работавший в то время в той же районной поликлинике главным врачом.

Сергей Павлович Пудов