По оленьему следу (Записки врача)

Мы больше знаем папуасов Новой Гвинеи, чем своих соседей – ненцев. Мы больше знаем об австралийских кенгуру, чем о северном олене. Восполнить  пробел наших познаний, полагаю, помогут дневниковые записи врача-терапевта Ямальской районной больницы Светланы Михайловны Козловой. Свои записи она вела во время первой командировки в тундру Ямала.

15 июня

Сегодня День медицинского работника. Вечером в Доме культуры концерт, я принимаю в нём участие. И надо же так случиться – на сегодня заказали вертолёт – сама  напросилась, а так хочется отложить полет на два-три дня. Сижу в кабинете у телефона, повторяю роль с тайной надеждой, что пилоты в выходной день не полетят. И,  как всегда, вдруг звонок: «Через 30 минут быть на вертолётке!»  Бегу домой, на ходу бросаю в рюкзак продукты, хватаю саквояж с медикаментами и бежим к вертолёту.

...Осколками разбитого зеркала бликуют озера, тень вертолёта пересекает причудливо извивающиеся речки. Нигде, до самого горизонта, ни жилища, ни дорог, ни следов деятельности человека. От однообразия пейзажа взгляд замыливается. Мысли понесли в обратную сторону, будоража память. Всплыли картины  последних дней студенчества, распределение по местам работы, прощание с друзьями, прибытие на  Крайний Север.

Нас с Левой –  молодых супругов – направили в распоряжение Тюменского облздравотдела. Тюмень в то время гремела на всю страну – шло бурное освоение недр Западной Сибири. Подхваченные ветром перемен на крыльях романтики, как писали  газеты, мы летели в дальние края за счастьем и судьбой. Область комплектовала кадрами Север, и вот мы уже летим в Салехард. Окружное руководство отправило нас еще  дальше  –  в  заполярный Ямальский район. Все для нас было впервые: впервые летели на самолете, впервые плыли на катере по Оби, впервые получили жилье – маленькую комнатку в бараке. Третьим членом нашей семьи была печка-каменка. Мы любили ее, обнимали,  ласкали ладошками в морозные дни и ночи. Вначале она не восприняла нас всерьез – пыталась выкурить едким дымом и была права – мы старались разогреть ее сырыми осиновыми дровами.

Молодых специалистов – сельскую интеллигенцию – обеспечивали топливом бесплатно. Свалили под окно три осиновых бревна. Кора на них тонкая, ярко-зеленая, живая, словно вчера  еще на этих деревьях трепыхались листочки. Два врача, бывших горожанина, учились добывать тепло для домашнего очага. Одолжили у соседей пилу и, по принципу,  тяни к себе и отдай товарищу, принялись пилить. Новое ремесло всегда даётся с трудом и сопровождается слезами или смехом. Мы смеялись над собой и оглядывались – не смеются ли над нашим неумением.

… Мерный гул двигателей и легкая дрожь салона вертолёта убаюкивали, смежались веки... Очнулась  от нахлынувших воспоминаний, когда борт как-то резко накренился. Выглянула в иллюминатор – внизу стойбище  из нескольких чумов. В дверях кабины пилотов стоит Юрий Георгиевич Кеерт. Он показывает штурману на карте, где следует приземлиться, чтобы высадить пассажиров. Первой вышла молоденькая неночка с первенцем на руках. Я живо представила, как сейчас в чуме женщины распеленают ребенка, приданное, подаренное роддомом, уберут и используют на хозяйственные нужды, а младенца завернут в мягкую шкурку олененка, предварительно подложив  пучок  сухого мха. Мох гигроскопичен и является хорошим антисептиком. Многовековой опыт аборигенов Крайнего Севера успешно использовался  в госпиталях, при дефиците ваты.

Мы еще два или три раза садились  в стойбищах, высаживали оленеводов, вернувшихся из поселков. И, наконец, нас осталось только четверо: молодой  зоотехник и представитель районной власти из местных ненцев – Енсу Павлович Вануйто.

С улыбкой изможденной женщины я взглядом спрашиваю Кеерта : «Когда же ты, Юрий Георгиевич, высадишь нас на эту «необитаемую» землю?» Он подсел ко мне и вместо задушевного, успокаивающего голоса закричал  в ухо с прежней лукавой улыбкой – свистящий звук, работающих турбин не располагал к задушевной беседе: «Ты, Светлана Михайловна, выступаешь нынче в роли Веснянки. Летишь вместе с весной на север. Смотри в окно – как только увидишь кромку снега, так в ближайшем стойбище и сядем. А пока весна бежит впереди нашей «лопоухой» авиации».

Я откровенно любуюсь им. Красавец-мужчина. Тонкий профиль, гусарские усики, молодцеватая стать, интеллигент питерского воспитания. Он также по распределению был направлен на Ямал после окончания Ленинградского ветеринарного института – «конно-балетной академии», как в шутку он называл свою альма-матер, и назначен главным ветврачом районного Управления сельского хозяйства. Мы дружили семьями. Он часто с восхищением рассказывал о встречах в тундре с интересными, самобытными и мудрыми людьми, любящими оленей, знающих природу и вековые традиции местного населения. За время длительных кочевий со стадами ему пришлось побывать во всех уголках  Ямальского полуострова: на факториях Усть-Юрибей, Морды-Яха, Тамбея, Дровяной, полярной станции Мара-Сале, полярной станции острова Белый, на острове Литке, куда в 1862 году после гибели шхуны «Ермак» вышли русские матросы с командиром Павлом Крузенштерном и были спасены от голода и холода богатым оленеводом Сэроттто Сейчем. Юрий Георгиевич оставил следы своих резиновых сапог фабрики «Красный треугольник» на южном берегу Карского моря.

Я всегда слушала его рассказы, что называется, с раскрытым ртом и просила  отправить меня в тундру с кем-нибудь из специалистов совхоза – одна в первый раз я не решалась. И вот представился такой случай.

 Кеерт вернулся к пилотам. Я взглянула на часики – летим уже три часа. Накануне Юрий Георгиевич показал мне на карте маршрут движения нашей комплексной бригады зооветспециалистов.  Нас высадят в стойбище отстающей в движении на север оленеводческой бригаде. Отстающая не значит плохая – на пути ее каслания слишком много природных препятствий: не освободившиеся ото льда многочисленные речки и озера. Стада идут с апрельским приплодом и форсирование ледяных купелей всегда сопровождается массовыми простудными заболеваниями еще не окрепших оленят. Я ловлю себя на мысли, что с подачи Ю.Г. Кеерта  начинаю разбираться в основах оленеводства.

 Наконец, борт резко накренился и, сотрясаясь всей железной утробой, пошёл на посадку. Все немногочисленное население высыпало нам на встречу. Я ступила на твердь какого-то  незнакомого континента. Женщины и мужчины одеты в шкуры оленей. На их лицах не было ни восторга, ни удивления – только интерес: кто прилетел и зачем?  Вануйто в двух словах объяснил хозяевам, и бригадир Худи Някочи пригласил нас в чум на чашку чая.

После обильного чаепития отправилась побродить по окрестностям. Вокруг голая равнина – ни спрятаться, ни «присесть»,  ушла километра за два. Шла и повторяла свою роль на сегодняшнем концерте – душа моя все еще  дома. Сегодня первый день тепла, солнышко прогревает освободившуюся от снега землю, над ее поверхностью легкое, зыбкое марево испарений вечной мерзлоты. И в Заполярье пришла весна. Солнце с середины мая не заходит, а катается колесом по горизонту, как бы извиняясь за долгомесячное отсутствие. Боже! Какая чудесная погода! Воздух хрустальный,  так и пила бы его бесконечно.

Наша бригада пополнилась еще двумя зоотехниками, их привезли из соседнего стойбища мои спутники. Спать легли очень поздно. Я укутала голову мягкой шкуркой олененка, пахнущей кислым хлебом и приятно щекочущим лицо мехом и  провалилась в глубокий сон.

16 июня

Сегодня воскресенье – выходной день, а здесь – в стадах – выходных не бывает. Погода резко испортилась. С утра густой туман, на озерах дико кричат птицы – их пугает отсутствие видимости. К полудню сильный ветер разогнал туман и принёс тяжелые тучи. Пастухи ловят оленей для упряжек. В шесть часов вечера выезжаем в следующую, по маршруту, бригаду. Енсу Павлович уговаривает меня остаться – дорога предстоит очень трудная. Я возражаю: «Мне за десять дней командировки необходимо обследовать максимальное количество оленеводов». Надела меховые чулки зоотехника, на них резиновые сапоги бригадира и вперед!

Дорога, действительно, оказалась сложнее, чем я могла предположить. Дорога..., какая здесь дорога? В тундре вообще нет дорог, есть лишь направления, и у каждого своё. Погода скверная, на траве изморозь, сильный ветер. Сверху свинцовое низкое небо, внизу – хлябь господняя. Я в курточке и легкой юбочке – на дворе ведь календарное лето! Как же ты меня обмануло, северное лето... Первобытный холод облил спину, кольнул в поясницу, забрался под юбку да там и остался. Я попросила Всевышнего сделать хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердо мне не обещал. Не ходите, девчонки, в тундру в юбчонках, а ходите в ягушках и малицах! – пропела я себе в назидание. Пушкина, кстати, вспомнила: «Наше северное лето – карикатура южных зим!».

Олени бегут то по воде так, что нарты заливает, то бредут по брюхо в мокрой снежной каше. На пригорке показался одинокий чум и рядом три запряжённых нарты – это бригадир уехал раньше и приготовил горячий крепкий чай для  обогрева  и смену упряжек.

Мой каюр, взглянув на меня, предупреждает, что дальше дорога будет еще сложнее, уговаривает остаться в чуме. Я непреклонна. Наскоро пьем чай и снова в путь. На мою нарту положили лодку, в нее усадили меня, упряжку поставили в конец колонны и привязали к предыдущей нарте, опасаясь, что я отстану и потеряюсь в тундре. Олени буквально бредут по воде, а мне сухо! Даже если потонут нарты, я в лодке останусь наплаву – сижу радуюсь такой прекрасной мысли. И только погода портит настроение. Я вся дрожу от холода, а впереди ещё многие километры. Вспомнила напутственные подбадривающие слова мужа: «Тундра летом – это же дом отдыха!» Посмотрел бы он сейчас на  меня, как я здесь «отдыхаю под палящими лучами у южного побережья Карского моря!»

Пытаюсь отвлечься от замороженного состояния, смотрю по сторонам. На озёрах черно от уток, по берегам важно вышагивают гуси и бегают кулики. Вблизи от нарт пробегают любопытные куропатки. Остановятся, посмотрят удивлённо и побежали дальше. Вот где охотничий рай. Птица спокойная, непуганая.

Подъехали к речке. Она быстрая и глубокая. Один из моих спутников переплывает на лодке и бросает нам верёвку. Её натягивают и переплавляют упряжки с пустыми нартами, затем на лодке перевозят нас. И снова впереди  бескрайняя тундра. Ехать предстоит ещё сутки. Это ужасно! Замёрзла окончательно.

В четыре часа ночи неожиданно показалось стойбище из четырёх чумов. Обычно ненцы ставят три чума, четвертый был поставлен для нас «путешественников».  Внезапное появление тепла было для меня приятным сюрпризом – ведь мы ехали всего десять часов, а меня пугали сутками. В чуме Сенгани пьём крепкий чай. Не могу согреться – зубы выбивают мелкую дробь по эмалированной кружке. Наконец, падаю на приготовленную постель из толстых оленьих шкур, на меня набрасывают ягушки–женские шубы, постепенно согреваюсь и засыпаю...

17 июня

Спали долго. Народу набилось в  чум под завязку. После чая в бригаде началось всеобщее оживление: пастухи ловят и запрягают оленей,   женщины разбирают чумы и грузят амгари на нарты – собираемся каслать на новое место, дальше на север в следующие бригады.

День немного разгулялся. Яркое солнце, белые облака, голубое, словно выстиранное, небо. Наконец,  все уложено на нарты и мы аргишем – длинным караваном – с мобильным жилищем и нехитрым скарбом аборигенов снова в пути. Дорога лучше, чем вчера. Снега здесь еще много. Едем напрямик через реки и озера. Лед толстый, крепкий, с голубоватым оттенком. Весна еще не докатилась до середины Ямала. Ветер с Карского моря грудью упирается – не пускает весну в Заполярье. Олени не любят весеннюю распутицу, пытаются по снегу выйти к морю. За стадами, едва поспевая  менять стойбища, спешат  бригады оленеводов. Ехали два часа. К вечеру на высоком сухом холме облюбовали место для стойбища. Женщины сноровисто установили чумы, выстелили на утоптанном снегу толстые оленьи шкуры, разложили амгари и стойбище обрело вид населенного пункта в миниатюре. Вануйто уехал в соседнее стадо за ветврачом и  фельдшером. Обещал к ночи вернуться.

На нарте лежит маленький олененок. Ему, наверное, от роду дней десять. Он дрожит от холодного ветра. Я прижалась лицом к его мягкой пушистой шерстке. Но вот его снимают с нарты и начинают душить... Какая ужасная картина! Тут же на  снегу сдирают с него шкуру и едят теплое сырое мясо, запивая  горячей кровью. По утверждению ученых, занимающихся северным оленеводством, в ста граммах сырого мяса оленя содержится суточная потребность человека в витаминах. Мы не вправе осуждать обычаи своих соседей.

В девять часов вечера пьем чай. На ночь хозяйка варит мясо и заправляет лапшой. Ненцы,  обычно, завтракают, обед отдают врагу,  ужин едят сами, а потом целый день полощут кишки чаем. Ко сну отходят  очень поздно, иногда  далеко заполночь, словно господа-аристократы, и также поздно встают. Подобный режим дня и у детей. В три часа ночи ложимся спать.

Поднялся сильный ветер. Под его натиском зашатался чум, но устоял. Сквозь сон слышу – вернулся из соседней бригады Енсу Павлович, с ним две женщины: молоденькая мировая девушка фельдшер – ликвидатор безграмотности и ветврач Маша Талеева. Наш ковчег сразу заполнился девичьим  смехом и щебетанием. Сна как не бывало. Достаю дневник, смотрю на свои   часики и записываю время нашего часового меридиана. Зачем? Здесь – за Полярным кругом совершенно другое времяисчисление. Здесь забываешь общепринятые понятия: утро, день, вечер, ночь, сутки, недели... Четыре месяца длится полярный день. Солнце, как бы извиняясь перед тундровиками  за   восемь месяцев беспросветной полярной ночи, сутками не покидает северян. 

18 июня

Четвертый день моего «отдыха». С утра и весь день воет ветер, поднимая жуткую метель. В такую погоду отправляться в тундру опасно. Веду приём. Осмотрела более  тридцати человек. Серьёзных больных нет. Раздала лекарства, провела беседу о  профилактике туберкулеза.

Девятый час вечера, а за тонкими стенами чума не умолкая воет ветер, нагоняя какую-то пещерную тоску. Здесь, видимо, никогда не бывает благоприятных времен года. А так хочется тепла, жаркого солнышка .

 «Гуси потянулись на север – бабы полетели на юг!» – вспомнилась фраза местного острослова. И, действительно, давно сложилась традиция у северян: уезжать в льготный отпуск один раз в два года. В одно лето выезжают первые руководители, на второй год – их заместители. Женщины с детишками отдыхают на юге каждое лето. Вспомнился случай, рассказанный моей приятельницей: «Выхожу – говорит –  из самолета со своим несмышленышем, он как увидел траву и на весь аэропорт закричал: «Мама! Смотри, какой зелёный снег!» Пассажиры взглянули на него с улыбкой, а на меня с осуждением». 

19 июня

Вчера к ночи разбушевался настоящий буран – в трёх шагах ничего не видно. Всю ночь ветер бил в тонкие стены нашего жилища и, казалось,  вот-вот опрокинет и всех нас накроет жердями и толстыми тяжёлыми шкурами. Стараясь заглушить первобытный страх перед стихией, читаю журналы, режемся в карты и много смеёмся. Смех весёлым не назовешь – он какой-то истеричный. Здесь я узнала разницу между поземкой, метелью, бураном и пургой. По этим явлениям природы  оленевод планирует свои действия на ближайшие дни.

По ночам слышим гул реактивных самолетов. Странно. Реактивная  авиация  и древний, ровесник египетских пирамид, чум. В Египте  – пирамиды, в России – конусы. И разницы-то в геометрических фигурах. В пирамидах лежат мощи фараонов, в вечной мерзлоте тундры – мощи мамонтов. Пирамиды вскрыли в поисках золота, тундру тоже вскрыли и тоже  нашли  золото, только черное и голубое, и меняем его на золото жёлтое. Какие только мысли не приходят в бессонные ночи.

И всё-таки, ненецкое жилище, чум самое удобное и оптимальное в условиях тундры. Конструкция его выверена веками. Она предельно проста, в ней нет ничего лишнего, а все детали незаменимы. Чум собирают из 25-40 (иногда из 50) шестов,  расставляют их по кругу на утрамбованном снегу, вверху скрепляют ремнем. Остов покрывается четырьмя нюками-покрышками, каждая сшита примерно из пяти десятков шкур оленей – и все, пристанище тундровика готово. Кстати, на всё про всё уходит меньше часа. Пока мужчины ловят и запрягают оленей, женщины разбирают жилье и укладывают на нарты. На новом месте мужчины распрягают, женщины устанавливают чум.

Следует отдать должное женщинам тундры. Место бывшей стоянки чума принято оставлять чистым. Как только уложат на нарты части чума и вещи, они подбирают всякий мусор и сжигают его. Этот обычай связан с  представлением о том, что сразу после откочёвки людей, на чумовище появляется дух Мядинда, который собирает все то, что было оставлено, и может через эти предметы причинить вред уехавшим людям. Считалось особенно опасным оставлять волосы или остриженные ногти.

Вход в чум никогда не смотрит назад, только вперед, только в будущее!  При установке чума, конечно же, учитывается направление господствующих ветров. У ненцев насчитывается более тридцати наименований чумов по конкретной необходимости.

20 июня

«Четвертый день пурга качается над Диксоном», – напеваю популярную  грустную песенку и добавляю, – и над Ямалом тоже. Пьём чай и до одурения играем в карты. Буран взял наше стойбище в осаду – не даёт возможности выехать в следующие бригады. Затопили печь, варим кашу, весь дым в  чуме – закрыли верхнее отверстие, чтобы не уходило тепло. Очуметь можно, и на улицу не выскочишь – с ног валит. Ненки, не обращая внимания на нашу нервозность, спокойно занимаются рукоделием, мужчины выстругивают заготовки для нарт. Хозяин бытовую утварь делает своими руками. В чуме ничего покупного, за исключением посуды. При изготовлении нарт, столика, лодки использует самодельные ножи и сверла. И что самое удивительное – нарты сработаны без единого гвоздя, а какие нагрузки выдерживают, особенно летом по голой земле!

У каждого хозяина несколько видов нарт. Нам с Машей всегда запрягали легковые нарты. На таких бригадир обычно едет впереди аргиша подбирать место для становища, а пастухи группируют стадо, подгоняя отставших и отбившихся оленей.

Есть специальные женские нарты. Они отличаются от мужских большей площадью сидения и наличием помимо задней еще и боковой стенки у сидения. Это необходимо, потому что женщины часто ездят с детьми.

Каждая семья тундровика имеет и грузовые нарты двух основных видов. Одни из них по конструкции похожи на легковые, у них дощатый настил и стенки со всех сторон. Они более прочные, массивные, грубой отделки и служат для перевозки и хранения продуктов, части одежды, постельных принадлежностей и прочей меховой утвари, не употребляемой в данный  период времени. Часто зимние вещи, плотно укрытые и увязанные на этих нартах, оставляют на лето в тундре, на местах летних кочевий или отправляют родственникам в поселок. Если они возятся с собой, то тоже остаются у чума не распакованными.

Вторая разновидность грузовых нарт отличается от первой мобильностью и еще большей грузоподъемностью и также имеет различное назначение: нарты для перевозки шестов чума и предметов домашнего обихода, на других  перевозят нюк-покрытие чума, также постельные принадлежности и продукты. Когда бригада, допустим, из трех чумов, переезжает на другое стойбище, то вытягивается довольно длинный аргиш-караван из упряжек.

Светлана  Михайловна Козлова, врач-терапевт Ярсалинской центральной районной больницы, после  первой, запечатлённой в дневнике, командировки бывала в тундре по долгу службы неоднократно. Добиралась в дальние стойбища, стоянки рыбаков и охотников в летний период на вертолете и катере «Здоровье»,  зимой – на  самолётах малой авиации. Вела прием больных в поликлинике. Научилась понимать ненецкий язык, чем снискала любовь и уважение местного населения.

За многолетний  и безупречный труд в суровых климатических условиях и активную общественную деятельность была удостоена высшей Государственной награды – Ордена Ленина.

Дневник Светланы Михайловны передал мне через нескольких лет после описанных здесь событий ее супруг Лев Вячеславович, работавший в то время в той же районной поликлинике главным врачом.

Продолжение следует

Сергей Павлович Пудов