РУБЕЖ 2000

Опубликовано Анатолий Лебедев - 04.01.25

… Канун тысячелетия: мир ждет, что все компьютерные сети рухнут, не сумев переварить базовую смену цифр и дат с 1999 на 2000. Но, еще не дождавшись этого обрушения, рушится, кажется, сам мир, построенный на шатком Берингийском мосте.

Продолжение книги Анатолия Лебедева "БЕРИНГИЙСКИЙ МОСТ или КНИГА ПЕРЕМЕНЫ ДАТ".

 
Берингия - это особый мир, напоминающий людям, что границ в природе не существует, они придуманы, чтобы разделять то, что должно объединять человечество. Берингия - это место, где все поставлено на свои места историей и географией: Америка - это Восток, а Азия и Россия - это Запад. Книга рассказывает об удивительных историях и людях этого Запада и этого Востока, которые в течение двух веков строили и ныне продолжают строить единый мир.
 
Начало здесь: 
 
31. АГЕНТЫ МЕЖДУНАРОДНОГО РАЗВИТИЯ
Встреча в Вашингтонском ISAR с его влиятельной директрисой Элайзой Клоуз имела для нас, российских экологов куда как бОльшие последствия и значение, чем разгон Советов. Конечно, было, мягко говоря, неуютно вернуться после месячной поездки в Штаты в радикально новую страну - без Советов, без Компартии и без как бы «своего» губернатора. Еще весной 93-го наш ставленник, Владимир Кузнецов, потерпев фиаско со своим козырным проектом СП «Светлая», воспользовался назначением своего однокашника по МГИМО Козырева на должность главы МИДа и обретающим реальные черты Берингийским мостом в Америку. Наш «Кузя»  был назначен генконсулом и отбыл с семьей в Сан Франциско, открыв новый этап в полуторавековой пестрой истории этого консульства. Теперь появление Кузнецова в Калифорнии сильно облегчало для наших новых друзей и партнеров-экологов, коих в этом штате всегда было множество, визиты на Дальний Восток, чем они и начали активно пользоваться. 
А краевым депутатам природоохранного профиля предстояло решать массу вопросов и проблем, незавершенных и по сути зависших после госпереворота в нашей депутатской комиссии, на которые, тем не менее, было завязано множество серьезных людей. Предстояло найти новое место работы, где можно было бы продолжать начатые важные дела, взаимодействуя с новым набором уже Думских депутатов. По счастью моя жена, обладатель двух дипломов, биологического из Томска и экологического из МГУ и активный помощник нашей депутатской комиссии, невероятным образом во время сумбурного процесса свертывания всех структур Крайсовета, сумела проникнуть в мой кабинет и вывезти все важные рабочие документы экологической комиссии. Через пару лет, начав на краевом телевидении выпуск регулярной телепрограммы «Заповедано» дважды в месяц при стабильной поддержке Дальневосточного ИСАРа, мы могли активно использовать эти материалы для продолжения дискуссий по горячим темам, только уже в телевизионном формате. А итоги телевизионных дискуссий вместе с профильными чиновниками мы сразу превращали в официальные проекты решений краевой власти, которые направлялись в Администрацию и в Думу. 
Так возник своеобразный творческий союз журналистов, ученых и активистов – экологов, чиновников и депутатов, принесший в 90-е годы краю немало взвешенных решений в сфере природопользования и охраны ценных экосистем. Благодаря этому союзу удалось привлечь на Дальний Восток крупные грантовые международные средства на разработку обоснований для новых охраняемых территорий. Неудивительно, что главным и первым проводником этих средств был тот самый советско-американский ISAR, творчески осмысливший и успешно реализовавший нашу идею – проект Международного экологического центра на Дальнем Востоке России на деньги, которые правительство США очень хотело направить через Агентство международного развития USAID. Свое пространное обоснование проекта я направил Элайзе Клоуз еще до визита в Вашингтон, а при живой встрече мы обсудили подробности. 
Выяснилось, что планы и деятельность американских народных дипломатов по поддержке экодвижения бывшего СССР простираются много дальше Дальнего Востока. Начиная еще с 1983 года региональные отделения Института создавались и работали в республиках Кавказа, Средней Азии, в Украине и Беларуси, так что Российские регионы инициатива начала охватывать последними. Чиновники USAID, тесно связанные с ЦРУ, решили, что пока не стоит слишком доверять российским активистам серьезные бюджетные деньги. Спокойнее было создать серию отделений ISAR под руководством американских эмиссаров, для работы в которых следовало активно привлекать местных специалистов, экспертов, активистов и ученых. В итоге в начале 90-х были сформированы три крупных офиса ISAR - центры притяжения для возникающих, как грибы после дождя, общественных экологических организаций и инициатив – в Москве, Новосибирске и Владивостоке.
… Неприметная американская девочка в каком-то немыслимом бесформенном балахоне и с почти чистым русским выговором отыскала меня уже в Крайкомприроде, куда я пришел развивать международный отдел после разгона Крайсовета и после впечатляющего турнэ по Америке. «Я из ИСАРа, из Вашингтона, мы решили открыть во Владивостоке отделение нашей организации для поддержки общественных природоохранных инициатив и проектов, - сообщила она. – Вы много делали в этой сфере в Приморье в Крайсовете, и сейчас, наверное, хотели бы продолжать уже в качестве гражданского активиста. Поэтому приглашаем вас и других активистов на презентацию нашего экоцентра ИСАР». 
Первой реакцией, надо признать, была простая человеческая обида и, наверное, ревность. Как же так ? Два года назад я детально разработал идеологию, структуру и формат деятельности общественного Международного экологического центра, интересы которого амбициозно распространялись на хорошо мне знакомую территорию всего Дальнего Востока. Спектр направлений и активностей был уже вполне понятен – региональное законодательство в сфере охраны природы, территорий и акваторий, управление и режимы использования ценных ресурсов на основе научно обоснованных лимитов, охрана редких видов, стратегия территориального планирования, развитие индустрии отходов и вторичных ресурсов. Документ на английском языке был вручен директору ISAR в Вашингтоне в надежде на открытие финансирования для создания во Владивостоке офиса и формирования команды.
И вот – извольте: американцы просто использовали мою разработку, чтобы создать не нашу, а свою структуру. Не доверяют, стало быть. Погостить на презентации с шампанским на их деньги – вовсе не то, что мечталось нам. А мечталось создать на американские деньги сильный коллектив ученых-экологов, инженеров и журналистов, разрабатывать новые правила развития экономики в гармонии с удивительной, во многом еще дикой природой. Мечталась масштабная эколого – просветительская кампания в прессе – в газетах, на радио и телевидении, с пропагандой передового опыта природопользования в США. Вернее – эта кампания уже шла полным ходом, вовлекая в себя журналистов, ученых, студентов и чиновников разного профиля, всех, кто недавно входил в творческий актив нашей депутатской комиссии.  
Впрочем, первичная настороженность и досада в отношении к ISAR скоро ушла, тем более что этот дальневосточный американский институт стал просто одной из многих форм экологического взаимодействия на севере Пацифики. Реальные задачи и поддержка находились для всех, кто обладал знанием проблем и был способен инициировать и реализовать природоохранные проекты и мероприятия. Хотя мы все еще ничего толком не умели, не представляли – как и что можно делать самим, не нанимаясь и не приходя куда-то на работу. Все, кто втягивался в эко-актив, еще традиционно цеплялись за должности и зарплату – ученые оставались в обнищавших институтах, журналисты – в редакциях на сомнительной зарплате. Погружаясь в проблемы экологии, все просто надеялись попутно и на добавочные доходы, благо американские друзья в том или ином виде их сами предлагали – за аналитику, информацию, за перевод, организацию поездок и конференций, за жилье, визовую поддержку. 
Еще прежде государственного ISAR в городе появились уже упомянутые раньше Билл Пфайффер со своими компьютерами и электронной почтой для экологов, и активист PERC* – Тихоокеанского центра окружающей среды и ресурсов из Сан Франциско Дэвид Гордон, сыгравший выдающуюся роль в развитии нашего экодвижения. И первое, что он предлагал, едва мы познакомились еще в Крайсовете, была опять же поддержка – в создании местных организаций, в проведении конференций и, главное для нас тогда – в поездках в Калифорнию и Орегон. Моя первая поездка туда, в маленький университетский Юджин, оказалась не менее впечатляющей, чем первый визит на Аляску. 
__________
* Организация признана нежелательной в России
 
32. РУБЕЖ 2000
 
… Канун тысячелетия: мир ждет, что все компьютерные сети рухнут, не сумев переварить базовую смену цифр и дат с 1999 на 2000. Но, еще не дождавшись этого обрушения, рушится, кажется, сам мир, построенный на шатком Берингийском мосте. Премьер Примаков летит в Америку договариваться об инвестициях, используя устаревший Атлантический авиамост, а тучи тем временем сгущаются – в югославском Белграде над Слободаном МилОшевичем, в Приморье – над крупнейшим приватизатором флота и рейдером Анатолием МилашЕвичем. НАТО начинает бомбить Белград, вынуждая принципиального Примакова вернуться домой, отменив важные переговоры, и следом покинуть пост Премьера. Быстро  свертывается работа межправительственной комиссии Гор-Черномырдин – важнейшего инструмента делового взаимодействия двух стран с рабочими группами в сфере экономики, космоса, обмена технологиями, охраны природы и климата, ядерного разоружения, сельского хозяйства. Под вопросом оказывается и специальная группа Комиссии по коммерческому взаимодействию в регионе Берингии, между Западом США и Дальним Востоком.  
     Милашевич, используя австралийского засланца в Приморье Эндрю Фокса, запускает в американской прессе кампанию по очернению губернатора Наздратенко, который пытается помешать рейдеру увести из-под контроля государства остатки флота под видом «привлечения инвестиций». Удар губернатору нанесен аккурат накануне его визита в Сиэтл через Берингийский мост вместе с самым кратковременным премьером России Степашиным. Ответ губернатора на удар рейдера ожидаем: заводится уголовное дело против Милашевича. Война «государственников» и «частников» за бывшую великую госсобственность дальневосточного края, где грань личного и общественного интереса порой зыбка и неприметна, продолжается, затмив на время чисто цифровую тревогу начала тысячелетия. Продолжается борьба личного и общественного и после, в новом тысячелетии, и на обеих сторонах Берингии
 
33. МИША JONES  И PERC*
__________
* Организация признана нежелательной в России
 
…Он подошел ко мне вместе с Дэвидом, этот моложавый старец с горящими глазами, в сиянии своей разлапистой бородищи, когда я просто присел на ступеньки в просторном холле знаменитой Школы экологического права Орегонского университета в Юджине, пытаясь понять смысл и впитать интонацию шумной студенческой тусовки. И заодно переварить волнение от только что услышанной вдохновенной речи великого Дэвида Брауэра, основателя Сьерра-клуба, крупнейшей в Америке экологической организации. Стоило сразу написать для наших приморских газет что-то яркое, адекватное величию события – экологи в США боготворят Брауэра как патриарха движения. 
 
 
- Знакомься, это Миша, - сказал Дэвид. 
- Привет Майкл, - сказал я. – Nice to meet you. 
- Ни хрена не Майкл, а Миша Джонс, - отозвался бородач на чистом русском. – Слушай, ты все равно будешь писать что-то об этом для себя. А я предлагаю тебе сделать сперва репортаж для нашей местной газеты. На английском – тебе полезная практика, и нам интересно. 
- Ну попробую, - согласился я. Мой английский был в те ранние годы контактов еще не вполне уверенный, словарный запас нуждался в активном пополнении, и я фактически спал с компактным словариком «туда-сюда», хотя многие новые друзья-экологи с той стороны океана неплохо говорили по-русски. С Биллом Пфайффером мы даже сразу условились: он говорит со мной только по-русски, а я с ним – только по-английски. Это выглядело забавно для окружающих, но нам обоим давало отличную языковую практику. 
 
Мише было все равно, на каком языке общаться, но задание есть задание – я тут же достал неразлучный блокнот и набросал короткую и эмоциональную заметку, добывая из словаря английские эпитеты поэкзотичнее. Так начинался мой третий и, наверное, самый долгий этап жизни, в котором причудливо слились арктический опыт, журналистика, близость с морской наукой и американское притяжение. И тут же оказалось, что дальневосточно-сибирское притяжение для Миши значит не меньше. Мы стали как два магнита с двух сторон океана, поддерживающие могучий Берингийский мост, напитанный тысячами человеческих интересов, стремлений, связей и экологических проектов. Хотя Миша вместе с верным другом Дэвидом очень скоро стал не просто уникальной фигурой на поле Берингии, но собирательным образом, символом нашего экодвижения, стремительно набиравшего силу. 
 
Они добывали деньги на гранты и привозили их нам, помогая из естественной гражданской тревоги за вырубаемые нещадно леса, загрязняемые реки и земли, браконьерски уничтожаемую морскую и лесную живность соткать профессиональную и эффективную проектную деятельность по созданию охраняемых территорий, проведению экологических экспертиз и кампаний, подготовке новых законов об учете общественных интересов и защите прав аборигенов тайги и тихоокеанского побережья. С нашей помощью, путешествуя от Чукотки до Сахалина, Байкала и Алтая, они круто разворачивали жизнь и мировоззрение местных ученых, превращая их в уверенных и убедительных гражданских активистов, влиятельных политиков и лидеров общественных организаций, способных формировать для региональных властей научно обоснованную и экологически взвешенную стратегию экономического развития. 
 
Самое сложное в этом процессе было, чему мы и учились у друзей – американцев,  сбалансировать нашу активность так, чтобы она не превратилась в огульное  заповедание всего и вся, не стала тупым препятствием попыткам молодого, не слишком грамотного и часто авантюрного бизнеса возродить местную экономику, в большинстве и в одночасье  рухнувшую вместе со страной. Этой цели служили бесчисленные международные дискуссии, конференции и форумы, которые организовывались по обе стороны Берингии и позволяли чиновникам и предпринимателям напрямую воспринимать выстраданный опыт Америки, уже утратившей у себя большую часть естественных экосистем в стремлении стать экономическим лидером мира. Миша, Дэвид и их коллеги  старательно и уважительно преподавали нам всем печальные уроки своей страны, не скрывая потерь и акцентируя управленческие и законодательные инструменты в природопользовании, выработанные за десятилетия безоглядной эксплуатации ресурсов.  Им искренне хотелось помочь нам не повторить это на еще не слишком освоенном, богатом дикой природой Дальнем Востоке.  
 
Практически Дэвид с Мишей принесли в наш регион множество грантовых программ PERC* для молодых общественных организаций и несколько крупных проектов. Первым из них был проект компании Джорджа Дэвиса по разработке программы устойчивого землепользования в бассейне Уссури. Как всякий первый блин, он получился в некотором смысле  комом.  Явно недостаточным было в нем участие местных, дальневосточных специалистов, обладающих полноценным массивом данных об экосистемах и социально-экономических условиях региона, не говоря уже о соседях-китайцах, которые наносили и наносят главный ущерб природе бассейна в силу бурного хозяйственного освоения и высокой плотности населения.  Местные ученые, выживавшие в условиях жестко ограниченного госфинансирования, естественно были недовольны и требовали от координаторов проекта хотя бы адекватной платы за предоставляемые научные данные. Понять американцев, однако, тоже можно: это были первые, рисковые инвестиции в науку пока мало знакомого региона, в неизвестных специалистов, и определенная осторожность была оправдана. 
 
Зато, используя переводческий ресурс Миши и активность Дэвида в биолого-экологической научной среде Дальневосточного отделения РАН, американские эксперты сумели обогатить нашу науку и управленческую практику продвинутыми методами прогнозирования и геоинформационными системами, тогда еще мало известными в регионе. Это была обоюдно крайне важная школа по разработке стратегических территориальных программ устойчивого развития и сохранения природных балансов. После этого проекта, фактически подаренного администрациям Приморья, Хабаровского края и провинции Хэйлунцзян, Тихоокеанский институт географии – ТИГ и Институт водных и экологических проблем ИВЭП в Хабаровске стали главной базой в регионе по разработке территориальных и отраслевых программ, а Миша Джонс – своим человеком в лабораториях и отделах институтов. 
 
В эти же времена здесь, при институтах, зародились и начали активно работать первые экологические организации. В ТИГе это были «Зов тайги» Василия Солкина и «Институт устойчивого природопользования» Владимира Арамилева. В Хабаровске на базе Института охоты и звероводства родился общественный Фонд диких животных Александра Куликова. Они были практическими инструментами для быстрой реализации разного рода природоохранных идей и получения для этого грантов от зарубежных благотворительных фондов, недоступных для государственного института. Ученые, имеющие опыт исследования дальневосточных экосистем, смогли получать на экспедиции нужные средства и оборудование, а их результаты и отчеты становились правовой основой для реализации Экологической программы Приморья и создания охраняемых территорий. И очень скоро такая модель взаимодействия американских доноров с дальневосточной наукой распространилась по всему региону – на Сахалин, Камчатку, Хабаровский край, Якутию и Амурскую область.  
 
Миша, подарив Дальнему Востоку первый импульс взаимодействия на ниве устойчивого развития, вскоре перешел на другой, более близкий ему уровень отношений с регионом – человеческий и этнический. Влюбившись в дикую природу реки Бикин, этот последний крупный массив нетронутой уссурийской тайги, он зачастил в его столицу, удэгейский Красный Яр. Обзавелся там женой и домом, установил на крыше солнечную панель для бесперебойной работы компьютера в условиях нестабильных поставок топлива для сельского генератора. И стал на несколько лет главным объектом интереса удэгейцев, живущих дарами тайги и реки. Для этих простых людей живой американец, даром что бородатый как наши староверы, был фактическим символом доллара – заветной мечты любого россиянина в бедные девяностые годы. Логика была более нерушима, чем павший железный занавес: если американец, значит у него полно долларов, и он может заплатить за услугу. И он, как мог, старался соответствовать, добывая для поддержки села скромные гранты через свой PERC и завлекая на Бикин многочисленных иностранных туристов и любопытных исследователей. Миша стал достопримечательностью далекого таежного района, не менее важной и ценной, чем женьшень, тигр и удэгейские шаманы. 
 
А у нас тем временем появилась возможность все чаще бывать с ответными визитами в самом PERC* у коллег, которых в регионе залива Сан Франциско в шутку звали «лимузинными экологами». Дело в том, что свой офис Тихоокеанский центр окружающей среды устроил в помещении бывшего военного форта в пригороде этого мегаполиса под названием Сосалито – уютном и богатом малоэтажном городке на берегу бухты, где длинные белые лимузины и шикарные яхты были обычным явлением. Правда, форт PERC там был тоже в отдалении, за пригорком, прямо на берегу, так что из окон можно было всегда наблюдать неугомонных и ловких серферов в черных гидрокостюмах, а порой и российских гостей, пытающихся вплавь одолеть крутые океанские волны без всяких костюмов, несмотря на холодную воду. Отогреться горячим кофе мы прямо из моря шли в офис, стараясь не замечать удивленных и не всегда доброжелательных взглядов американских коллег, для которых наша страсть к купанию в любой воде была загадкой.      
 
Грантово-экологический бум в регионе и умножение числа новых организаций, однако, не позволили Мише, этому важному движителю берингийских связей, долго оставаться в бикинской глуши, куда добирались целый день по худым дорогам или, если повезет, по воздуху на одной их последних живых «аннушек». Перебрался Миша во Владивосток, где ему всегда были рады предоставить «стол и дом» на некоторое время многие активисты. Пришло время  крупных региональных проектов Гринпис*, WWF*, «Друзей Земли» по защите лесов, тигров, лососей, китов, и без Миши и PERC* тут было никак не обойтись. Они с Дэвидом Гордоном мотались по региону, отрабатывая и согласовывая темы, методики, составы вовлеченных в проекты команд и научных данных, уточняя двуязычную терминологию, которой предстояло когда-то войти в нормативные документы краев и областей. Они создавали новый исторический слой Берингийского моста, обогащая арктическую и военную героику 20 века свежим экологическим мироощущением.  
__________
* Организация признана нежелательной в России
 
Миша обрел наконец нормальную российскую семью, жену с детьми, и поселился неподалеку от офиса нашей организации «БРОК», где стал частым и желанным гостем в паузах между поездками по Сибири. Его любимым развлечением стало приходить в нашу боевую студенческую команду с книгой какой-то российской профессорши по ненормативной лексике, которую Миша обожал, и вгонять девчонок в краску смачными и чудовищными цитатами. Краснели, смеялись и терпели, всячески пресекая попытки некоторых развернуть диалог в сторону американских, куда более убогих аналогов. Такой был Миша – эпатажный, раскованный, мудрый, по-русски внутренне более свободный, чем многие чванливые американцы.  И рисковый: он ощущал себя в России таким же русским, как в Америке – американцем, забывая порой, что правила и законы в этих странах все-таки разные. 
 
Одной из важных форм активности для экологов Берингии в те годы была рейдовая работа с целью выявления, фиксации и предания огласке разных видов браконьерства – морского и таежного. Особенно захватывающим было выявление самовольных рубок и разоблачение оптовых площадок для легализации краденого леса перед отправкой в Китай. Таких площадок, контролируемых китайцами под охраной местных бандитов и продажной милиции, было множество по таежным селах вдоль всей китайской границы от Приморья до Прибайкалья. И вот однажды Миша с нашим общим другом Джошем Ньюэлом проникли в одно из таких местечек под Иркутском без сопровождения местных экологов, за что и поплатились сурово: их задержала полиция якобы за нарушение миграционных правил. Спорить с властями в таких случаях бесполезно в любой стране, так то Джоша выдворили из страны сразу, лишив визы на пять лет, а Мишу как будто лишь предупредили. Однако, вернувшись в США, на свой очередной запрос о визе в Россию он тоже получил отказ.  И постепенно с нулевых годов такая практика необъяснимого выдавливания иностранных гражданских активистов стала в России обычной.       
 
Тоскуя по владивостокскому дому и семье, спустя пару лет Миша организовал встречу с женой в Тайланде, на берегах теплого моря.  Там и ушел в Вечность, заплыв далеко в море и не вернувшись. Невозможность в очередной раз перейти знакомый Берингийский мост, чтобы вернуться в родной Владивосток, была для него трагедией. Он был старшим в сообществе американских экологов, связавших свою судьбу с Дальним Востоком и Сибирью, и был настоящим Гражданином Берингии. Хотя у него, конечно, была своя прежняя жизнь, до России и до экологии, о которой почти никто толком не знал и никогда не заговаривал. 
 
Лишь однажды, незадолго до его ухода, в доверительном разговоре tet-a-tet за рюмкой чего-нибудь, я узнал, что в юности он был, как все мы, солдатом, и даже участвовал в двадцатилетней вьетнамской войне – возил шофером какого-то офицера или боеприпасы. Причудливый изворот истории: в те же 60-е годы я, жадный до приключений выпускник корабелки с английским дипломом, ходил в соседний военкомат, добиваясь отправки туда, на войну, чтобы исполнить, как велели газеты и партия, свой «интернациональный долг». Не взяли: видимо внутри страны я, спецназовец по военной специализации, был нужнее. И не удалось нам тогда повстречаться с Мишей по разные стороны войны, за что мы торжественно и радостно подняли не один тост. Такие вот мы были патриоты, или придурки – кто знает? Не ведавшие о том, что Берингийский мост – не место для войн, но место для понимания, со-чувствия и со-трудничества. 
 
Открыл Миша и еще одну свою страничку прошлого тогда, много что объясняющую. Его знание русского языка Америка успешно использовала в после-вьетнамские годы, когда пришло время наводить порядок в рыбацкой Берингии и Бристольском заливе, успешно кормивших рыбой и Советский Союз, и Америку, и Японию. Очень уж богаты были эти холодные моря и ценной рыбой, и зверем, и сильно страдали от пришедшего туда в семидесятые годы мощного промыслового флота, огромных рефрижераторов и плавзаводов. По договоренности советские и американские ученые организовали серию научных экспедиций, чтобы составить адекватное представление о состоянии морских ресурсов Берингии и дать рекомендации политикам – как использовать их бережно и грамотно и как поделить между странами-интересантами. В этих экспедициях и работал Миша Джонс переводчиком, попутно формируя свое собственное бережное отношение к природе и ее ресурсам.
 
34. ЛОВИТЬ ПОКА ЛОВИТСЯ
 
Вот что писал камчатский эксперт по рыболовству и писатель Сергей Вахрин в 1999 году: 
     «Двести пятьдесят с лишним лет назад русские зверобои отправились на поиски каланов и пересекли Берингово море, перебираясь с острова на остров Алеутского архипелага. Началось промысловое освоение Аляски, так и вошедшей в историю под именем Русской Америки. Но баснословные морские богатства Берингова моря стали не сближать, а разделять, противопоставлять людей, охочих до этих богатств. Здесь не было разделения по расовому или национальному принципу - на смену разбойному русскому зверобою пришли морские пираты из Североамериканских Штатов, Британской Колумбии, Китая, Японии.  
     Каланы во многих местах были выбиты полностью. Стада морских котиков не восстановили былой численности и через столетие. Моржи до сих пор не вернулись на свои южные лежбища. Коммерческий промысел китов человечество квалифицировало в двадцатом веке как преступление. Но сменились лишь объекты — с морских млекопитающих люди переключились на уничтожение рыбы. На первых порах интересы рыбаков СССР и США не пересекались, каждый ловил у своих берегов, не догадываясь о том, например, что в уловах японских многокилометровых дрифтерных сетей на границе территориальных вод СССР доля бристольской, то есть  аляскинской нерки достигала 75 процентов. 
В 50-60-е годы на Дальний Восток пришел мощный крупнотоннажный советский и японский промысловый флот. Последствия были катастрофическими - почти полностью уничтожены запасы олюторской сельди, аляскинского окуня, камбалы. Ловили пока ловилось. Олюторская сельдь не восстановила былой численности и по сей день. Сегодня идет планомерное уничтожение крупнейшего в мире стада минтая. Американские рыбаки в Бристольском заливе недосчитывают миллионы особей нерки, которая должна идти в родные нерестовые реки. Не идет:  в российской экономической зоне японские рыбаки, заплатив России символические деньги «за ресурсы в воде», выставляют дрифтерные сети на путях миграции нерки. Что в этой ситуации могут  сделать американские рыбаки? Только обанкротиться. Как это и случилось в Бристольском заливе в путину 1998 года.  
Но вернемся к минтаю. В российской экономзоне Берингова моря добывалось в лучшие годы до 4 миллионов тонн минтая, из которых до 95 % - минтай, нерестящийся в прибрежных водах Аляски. А коли он американский, решили чиновники в Москве, то нечего его и жалеть. В годы перестройки в море правили анархия и произвол. Органы рыбоохраны пытались сопротивляться, учредив промысловую меру, проводящую грань между взрослой особью и молодью. Но приговор беринговоморскому минтаю был подписан еще в советские времена, и в 1994 году его публично огласили. В приказе Роскомрыболовства было написано: «В целях рационального использования рыбных запасов в соответствии с рекомендациями ТИНРО разрешается промысел минтая без соблюдения промысловой меры». Этот приказ не отменен и по сей день. Российские рыбаки исполнят этот приговор со злой радостью в отместку за пересмотр границ экономических зон России и США в Беринговом море, которую осуществил министр СССР Шеварднадзе с госсекретарем США Бейкером в 1990 году. А ведь куда разумнее было послушать ученых и грамотно поделить ресурсы». 
 
 
35. ГОРЯЧИЕ ТОЧКИ И ДЖОШ
 
Осваивая западную часть Берингии, открывшуюся миру на рубеже 90-х, ее восточные обитатели, американцы, давно ставшие по сути гражданами мира,  стремились украсить это освоение привычной демократической мишурой. И нашли в этом полное понимание молодого местного бизнеса. На улицах начали появляться уморительные англоязычные вывески типа «Bar klubnilka”, “Litzei nomer tri”,  “DoBEERman”, англоязычное меню в ресторанах порой вообще напоминало конспект очередного концерта несостоявшегося, но народно желанного президента Михаила Задорнова. По тротуарам в центре городов жулики играли в наперстки с волшебным шариком, играли на скрипках и гитарах и пели дурными голосами американские хиты нищие оркестранты, убогие молились и просили милостыню, а пассионарии устраивали бесконечные пикеты, палатки и митинги «против этих мерзавцев, захвативших власть». Временами эта яростно демократическая картинка сменялась веселым шествием розовых людей, под ритм бубнов мантрирующих свое коронное «Харе Кришна, Харе Рама», которое порой сменялось могучей демонстрацией почище былых Первомаев с оркестром, но с хмурыми колоннами в кожаных пиджаках: хоронили очередного бандитского героя, павшего в боях за право жить вне государства на его территории. 
Англоязычные жулики, кришнаиты, дады из Ананда Марги, мормоны, хиппи и прочие маргиналы, стали такой же частью дальневосточного демократического пейзажа, как любопытные туристы, бизнесмены, политики и экологи. И американцы в этом новом потоке миссионеров были вовсе не одиноки. Однажды группу экологически озабоченных туристов из соседней Японии, хорошо знакомой многим приморским морякам и рыбакам, привез к нам тоже американец, улыбчивый Джош Ньюэл, тогдашний руководитель токийского отделения крупной международной организации «Друзья Земли».  Мы повезли их на вожделенный Бикин, чтобы потом, спустя неделю блужданий по комариной тайге и рыбалок на полном оводов берегу реки, утирать с симпатичных азиатских девчачьих мордашек слезы умиления: «Это же всего час лёту от шумного Токио ! Я не хочу назад!» Так началась отдельная, японская страничка нашего берингийского моста, много определившая в стратегии и практике развития экологического движения на Дальнем Востоке. 
 
Джош Ньюэл и его книга о ДВ
 
     
Ключевой региональный проект Международного союза охраны природы – МСОП и «Друзей Земли–Япония» - «Экологические горячие точки Дальнего Востока», объединивший в середине девяностых под природоохранными знаменами группы активистов и ученых от Чукотки до Забайкалья, был затеян именно Джошем. Это была, скажем прямо, яркая и веская альтернатива той многосторонней деятельности в эко-сообществе региона, которую уже разворачивали здесь PERC и ISAR. Мы, разумеется, были не против: чем больше иностранцев приходило к нам с деньгами грантов, тем больше был выбор для местных, больше возможностей делать что-то полезное для нашей природы. Теперь, спустя тридцать лет, невозможно оценить, кто из наших заморских попечителей и сколько усилий вложил, чтобы этот проект был мощно раскручен, организационно и информационно, на просторах Дальнего Востока. Но мы вдруг увидели, что регион обладает огромным запасом глобальных природных ценностей, ничем пока не защищенных от бесконтрольного освоения. И что всюду, от Чукотки до Байкала и Посьета, есть группы грамотных активистов, готовые эту защиту обеспечить – были бы средства.  
По крупицам в областных, краевых и республиканских центрах были собраны научные данные, идеи и предложения по выделению ценных природных комплексов и зон, которые нуждаются в особой охране  или в специальном режиме с ограничениями хозяйственной деятельности.  На конференциях вместе с профильными чиновниками их утвердили, договорившись внести в официальную стратегию для каждой области и края. Впечатляющая итоговая конференция проекта в Якутске, где все участники из регионов впервые встретились и познакомились, превратилась в яркий и незабываемый экологический праздник. Организаторы не пожалели средств – наняли уютный речной теплоход, и вся компания отправилась вниз по Лене до заповедника Ленские Столбы. Одновременно в каютах и салонах теплохода продолжались бесконечные дискуссии и обмен многообразным опытом природоохранной работы, строились планы, оттачивались формулы будущих региональных законопроектов и положений об охраняемых природных комплексах. 
Эта Якутская встреча имела множество важных последствий для всего дальневосточного экодвижения и для наших новых американских друзей. Стало очевидно, что стратегический интерес к Тихоокеанской России имеют несколько организаций и влиятельных иностранных групп, имеющих опыт и доступ к солидным благотворительным фондам. Это были PERC*, ISAR, Друзья Земли-Япония, Гринпис*, WWF*, Фонд дикого лосося*. И их представителям, уже хорошо известным от Чукотки до Байкала, предстояло как-то скоординировать свою работу в регионе, поделить сферы влияния и участия, чтобы не сталкиваться лбами в дверях одних и тех же грантодателей и не дублировать тематику и географию своих проектов. В целом основные наметки такой координации, распределения ресурсов и сил и были сделаны в ходе разговоров на теплоходе.
 
__________
* Организация признана нежелательной в России
 
Конечно, наши желанные благотворители оказались в регионе в состоянии определенной грантовой конкуренции. Для них это было привычно и естественно, для нас – добавляло ненужной неопределенности. Каждая организация – распределитель грантов среди нас была посредником между нами и собственно благотворительными фондами в США и Японии. Каждый из фондов имел свои правила игры и природоохранные приоритеты, которые нужно было хорошо знать, чтобы рассчитывать на победу в грантовых конкурсах. К тому же, далеко не все дальневосточники сразу были готовы писать проектные заявки по-английски, для этого и нужны были Дэвид Гордон, Миша Джонс, Джош Ньюэл и команда ISAR. Нам после Якутска предстояло еще издать материалы проекта «Горячих точек», разработать региональные карты предлагаемых к охране природных зон, чтобы грамотно передать это все региональным властям.  
Существовала между нашими друзьями, наверное, и некоторая ревность, соревнование – кто сумеет реализовать самый яркий, масштабный проект,  поддержать и «раскрутить» самую эффективную организацию. Но в итоге вся эта деятельность взаимно переплеталась в масштабах региона, грани стирались, сообщество превращалось в мощную международную команду единомышленников, связанную едиными целями под модным после форума в Рио де Жанейро лозунгом «устойчивого развития». Джош и его правая рука в Токио Эйичиро Ногучи старались использовать свой авторитет после инициированных ими «Горячих точек» и двигаться дальше. Эйичиро привез на Бикин группу зачарованных дикой тайгой японских туристов, и скоро это стало для него устойчивой практикой и бизнесом, особенно после того, как в удэгейском поселке обосновался Миша Джонс. Они с Эйичиро, оба фанатики современной музыки, стали неразлучными друзьями на долгие годы.  Удэгейская любопытная детвора неотлучной стайкой ходила за ними по просторной деревне, старательно обучая добродушного японца с почти европейской внешностью русским обиходным словечкам. 
Джош тоже не говорил по-русски, и с моей помощью начал готовить на основе материалов завершенного проекта объемный англоязычный справочник – путеводитель по природе и ресурсам Дальнего Востока.  Одновременно в нашем распоряжении оказались несколько грантов на проведение детального анализа складывающегося рынка дальневосточной и сибирской древесины, уходящей почти целиком в страны Восточной Азии – Китай, Японию, Южную Корею. Джош был нужен в этом анализе - приходилось добывать таможенную статистику стран-покупателей через его возможности в Японии, и одновременно использовать в работе над справочником те данные, что удалось собрать у себя. Эта работа сильно сблизила нас, и в итоге Джош решил обосноваться во Владивостоке вслед за Мишей Джонсом. Договорились с дирекцией Ботанического сада, где Джошу выделили комнату. Но самое главное для меня, никогда не имевшего водительских прав и машины, было обретение подержанной японской «делики» с опытным Джошем за рулем. Мы получили возможность не просто сидеть за анализом таможенной статистики, но ездить с видеокамерой по тайге и лесооптовым складам региона, в большинстве быстро оккупированным китайцами. Так пополнялась фактурой не только наша база данных, но и телепрограмма – живыми и острыми сюжетами с порой нелегальных лесосек. 
 
36. ВЕРМОНТСКИЙ СТАРЕЦ
 
27 мая 1994 года самолет американской авиакомпании Alaska Airlines, выполнявший рейс по Берингийскому мосту из Анкориджа во Владивосток, пересек пролив и сделал промежуточную остановку в Магадане. Столица Колымы стала для Александра Солженицына первым городом на родной земле после возвращения. Сотни колымчан встретили появление Солженицына на трапе аплодисментами. Спустившись на бетонку, Александр Исаевич не ответил на протянутую руку местного чиновника, а подняв свою в приветствии, произнес: "Одну минуточку". Затем согнулся, дотронувшись до взлетной полосы рукой, и сказал: "Я приношу поклон колымской земле, схоронившей в себе многие сотни тысяч, если не миллионы, наших казненных соотечественников...". И перекрестился. Это уж потом людская молва и журналистская фантазия домыслили и падение на колени, и целование колымской земли... 
     Погода помешала самолету из Магадана прилететь во Владивосток вовремя (пришлось пару часов провести на запасном аэродроме в Хабаровске), но многотысячная толпа и не думала расходиться. На митинге в центре Владивостока Александр Исаевич назвал Россию "истерзанной и изменившейся до неузнаваемости". На другой день были экскурсия по центру города под мелодии морского оркестра, прогулка по акватории на катере, поход на местный рынок. Впрочем, любой российский город в то время представлял собой сплошной рынок...
 
 
 
     Писатель не был на родине с февраля 1974, когда его насильно вывели из квартиры после публикации на западе «Архипелага ГУЛАГ». Литератора лишили гражданства и выдворили из страны. Натурально, Америка была счастлива принять советского изгоя, хотя ожидаемой антисоветской политической активности со стороны Солженицына не случилось. Он был выше этого и просто упорно работал в одиночестве тихого лесного штата Вермонт. Отношение советской власти к изгнаннику стало мягче во время горбачевской перестройки. В 1989 году в журнале «Новый мир» начали печататься отдельные главы «Архипелага ГУЛАГ». В 1990-м статью Солженицына о путях возрождения страны напечатали на родине, после чего ему вернули советское гражданство и закрыли уголовное дело 20-летней давности. Нашумевшему «Архипелагу ГУЛАГ» присвоили государственную премию. В том же году вышла знаменитая статья Солженицына «Как нам обустроить Россию», ставшая одним из множества взаимоисключающих программных документов для новой власти. И очень мало из того, что предлагал уже поживший в капитализме гражданин, пришлось для этой власти ко двору, слишком мало предостережений мудрого вермонтского старца было услышано. ..
 
 
37. ДЭВИД И СОСНОВКА
 
На памятной конференции в Якутии у Дэвида Гордона родилась идея создания коалиции  экологических организаций и коренных народов Северной Пацифики. Это и было сделано через год в пригороде Хабаровска – поселке Сосновка. Так родилась знаменитая на добрых двадцать лет Сосновская коалиция – творческая кухня защитников девственной природы Азиатской России от неразумного и разорительного освоения, на которое были нацелены стратегические планы региональных властей и многих крупных корпораций Северной Пацифики. Коалиция рождалась фактически одновременно с запуском еще одного масштабного американского проекта на Дальнем Востоке, на сей раз вполне государственного, под эгидой и на средства Агентства международного развития - USAID. Речь идет о проекте «Экологической Политики и Технологии» для Приморья и Хабаровского края, известном как ЕРТ-проект. Если Дэвид под создание коалиции сумел привлечь средства нескольких независимых благотворительных Фондов США, то средства Агентства было доверено освоить известной в Штатах и, прямо скажем, далекой от экологических проблем индустриальной компании CH2M Hill.  
 
Дэвид Гордон
 
Тем не менее, ЕРТ-проект, руководила которым пара американцев славянского происхождения, Дин Степанек и Наташа Донец, открыл на два года офисы во Владивостоке и Хабаровске. К ним потянулись активисты-экологи и ученые, готовые вести исследования перспективных заповедников и заказников,  готовить документы для их создания, проводить антибраконьерские рейды по таежным и прибрежным районам, вести просветительскую и пропагандистскую работу, организовывать экологические конкурсы и фестивали. Практически все будущие члены Сосновской коалиции были задействованы в этом проекте, создавая профессиональную информационную базу для общественной деятельности и природоохранных органов двух краев на долгие годы вперед. Благодаря параллельной работе Дэвида и его PERC*, координаторов ЕРТ-проекта, дальневосточного ISAR экологические группы активистов появились во многих районах от приморского  Хасана до хабаровского Чегдомына и Николаевска. А природоохранная тематика занимала все больше места и пространства в радиопрограммах, на телеэкране, на страницах газет. 
__________
* Организация признана нежелательной в России
 
У Сосновки, следуя незыблемым законам любой группы единомышленников, сразу появились свои неформальные лидеры – генераторы идей, инициаторы кампаний и крупных проектов. С первой встречи ежегодная конференция коалиции была немыслима без бывшего флотского журналиста Василия Солкина – человека острой мысли, въедливого  экосистемного аналитика, гитариста и автора изысканных, часто шуточных песен. Его лексика всегда была причудлива, оценки хирургически точны, и спорить с ним было бессмысленно и не хотелось. Где бы он ни был, о чем бы ни говорил, вокруг всегда собиралась компания, и в ней всегда оказывался кто-то из американцев – постоянных участников, организаторов и спонсоров коалиции в течение долгих двадцати с лишним лет. Его просто обожали, и первым среди обожателей был Дэвид Гордон. 
Благодаря этому Вася успел не раз побывать на Аляске, полетал над ней с коллегами – охотоведами и инспекторами рыбнадзора и нацпарков, откуда привозил ворох впечатлений и фотографий для своего красочного журнала «Зов Тайги». Но не только – он привозил опыт и знания о том, как цивилизованно можно и нужно обустраивать отношения людей с дикой природой там, где этой природы еще много, и ее существование приносит людям не только радость и удовольствие, но и обеспечивает приличный уровень жизни. Особенно важным был привозимый оттуда опыт сосуществования богатой и очень ранимой дикой природы с развитой системой нефтепромыслов и транс-аляскинским нефтепроводом, пересекшим огромную Аляску от северного мыса Барроу до порта Валдиз в Бристольском заливе. Во второй половине девяностых, когда раскручивались крупнейшие в России и в мире нефтегазовые промыслы на шельфе Сахалина с участием мировых лидеров отрасли, этот опыт становился главной темой Сосновской коалиции. А «Эковахта Сахалина» с ее лидером Дмитрием Лисицыным – другим центром внимания для всего нашего сообщества и его американских доноров. 
Экологическая история Сахалинских проектов была долгой, и началась с законопроекта, регулирующего для ресурсодобывающих компаний так называемые Соглашения о разделе продукции. Понятна была сверхзадача российских властей привлечь к добыче супер-привлекательных ресурсов сахалинского шельфа мировых нефтегазовых гигантов, и с их стороны желание эти ресурсы получить было ничуть не меньше. Оставалось снизить риски неустоявшейся российской государственности и отрегулировать приманки для Шелл, Мицуи и прочих, обеспечив строгий экономический и экологический контроль на территории работ. За приманками дело не стало – на пару с американскими советниками наши шоковые терапевты быстро адаптировали ничуть не новую модель СРП к условиям вороватого российского капитализма, и учредили первую совместную компанию «Сахалинская Энергия» на Пильтун-Астохском месторождении. 
Сложнее оказалось с контролем. Через несколько лет после начала добычи наконец поняли, что опытные буржуи быстро нашли лазейки в принятом неграмотными, но жадными депутатами законе, и стали загонять львиную долю своих прибылей в так называемые «операционные расходы» - просто чтоб не делиться. Технологически сложная и дорогая добыча была налажена, но ни Сахалину, ни России ожидаемых прибылей не давала. Пришлось властям действовать силовыми методами, спешно «поправляя» закон и урезая права инвесторов с помощью экологической дубины в лице уполномоченного Минприродой политика Олега Митволя. Но гораздо более оперативной и успешной оказалась реакция на приход американского и японского капитала на Сахалинский шельф со стороны гражданского экологического сообщества. Эковахта Сахалина родилась и стала стремительно развиваться под руководством Димы Лисицына одновременно с шельфовыми проектами и с Сосновкой, и мгновенно привлекла внимание и деньги ведущих экологических организаций и благотворительных фондов США. 
В отличие от незрелого в те годы, бедного и потому небескорыстного госконтроля, Эковахта, при содействии ведущих американских и российских экспертов в экологических и технологических аспектах нефтедобычи, сразу приступила к воспитанию топ-менеджмента нефтяников, областной администрации и органов надзора. Риски от нефте- и газодобычи на Сахалине стали ключевой темой для Сосновской коалиции наряду с нелегальными рубками лесов и браконьерской лихорадкой на дальневосточных морях. Для начала Лисицын провел чисто символическую акцию в стиле Гринпис на первой в регионе и довольно старой буровой платформе «Моликпак», установленной в районе активного рыболовства без достаточных научных и экологических обоснований. Экологи просто подошли к ней на лодках, взобрались по лесенкам, сделали видео, передали его в СМИ, снабдив нужными и грамотными комментариями. Никаких стычек ни с компанией, ни с органами надзора – просто привлекли общественное внимание к экологическим аспектам шельфовых промыслов в самом их начале. 
Дальше потянулась рутинная, но очень последовательная аналитическая и просветительская работа экологов с нефтяниками и газовиками, которые уютно устроились в закрытом американском поселке в границах Южно-Сахалинска. Первой задачей Эковахты было избавить высокопродуктивные рыбопромысловые угодья у берегов восточного Сахалина от вредных буровых растворов, которые образуются при работе на шельфе. Сбрасывать их тут же в море было проще и дешевле, чем применять известную в мире, но дорогую и хлопотную технологию обратной закачки растворов в скважины.  Тем не менее, используя инструменты влияния на деятельность компаний со стороны надзорных органов на Сахалине и в Москве, прямой диалог и убедительные доводы в защиту ценных природных комплексов, и наконец международные финансовые институты, имеющие строгие экологические регламенты и финансирующие Сахалинские проекты, экологи своего добились.
Следующей задачей Эковахты стала максимальная экологическая оптимизация и повышение безопасности нефте- и газопроводов, с помощью которых добытые ресурсы газа было необходимо переправить на строящийся завод СПГ на юге Сахалина, а нефть – на материк, в порт Де-Кастри, и дальше в Комсомольск, Хабаровск и Владивосток. Аляскинский опыт в молодой сахалинской организации и во всей Сосновке изучали детально, понимая, что новые нефтепроводы грозят Дальнему Востоку не только с Сахалинского шельфа, но и из Сибири, и из Якутии. И пройдут эти трубы через множество заповедных земель, девственных лесов и лососевых нерестовых рек – такова была очевидно складывающаяся стратегия развития региона. 
 
Сосновская коалиция экологических НКО
 
 
Самой грозной проблемой для природы региона и для участников Сосновской коалиции была уже наблюдаемая практика прокладки огромных труб под руслом рек и ручьев – через них просто рыли глубокую траншею, ничуть не думая об уничтоженной живой экосистеме, и закапывали туда трубу. Так было много дешевле, чем повторять аляскинский опыт и укладывать трубы на специальные эстакады, устраивая заодно компенсаторы сезонного температурного расширения. Применения именно таких, бережных технологий, показавших свою разумность на Аляске, и добивались экологи Сосновки сначала на Сахалине, а потом и во всей Сибири. Для небольших рек и ручьев существовал и был рекомендован экологами и другой, более дешевый приемлемый способ – наклонное бурение тоннеля для трубы под руслом. После серии официальных претензий к компаниям со стороны экологов, прокурорских предостережений и пресс-кампаний такой способ нашел применение на ряде переходов трубы на Сахалине. Но по трассе гигантского ВСТО основной оставалась варварская траншейная укладка, наклонное бурение применили лишь на реке Хор в Хабаровском крае.   
      
 
38. НЕФТЕТРУБЫ И РИСКИ
 
    В ноябре 2002 года на Аляске произошло мощное землетрясение силой 7,9 баллов. Деналийский разлом в центре полуострова, бывший спящим гигантом, внезапно проснулся. Трещина длиной 230 километров осталась в память о событии на долгие годы. Толчок сдвинул на 2 метра вбок и на 75 сантиметров к земле трубу Трансаляскинского нефтепровода – эпохального сооружения длиной 1288 километров, соединившего промыслы на северном шельфе Аляски с портом Валдиз в заливе Принца Уильяма. Пересекая на своем пути три горных хребта и 800 лососевых рек и ручьев, эта труба в 70-е годы была рассчитана на землетрясения до 8,5 баллов. Толчок 2002 года привел к разрыву пяти балок наземной эстакады и двух вертикальных стоек. Были выворочены пять якорей, ограничивающих горизонтальные сдвижки трубы, но сама труба, сделанная из эластичных и упругих материалов, выдержала. Она морщилась, сгибалась, даже складывалась, но оставалась целой – так ее рассчитали и сделали.  
    На карте сейсмического районирования северо-восточного Сахалина, где началась добыча шельфовой нефти, степень сейсмической активности не ниже, чем на Аляске – это все зона Тихоокеанского вулканического кольца. И именно здесь компании по проектам «Сахалин-1» и «Сахалин-2» планируют прокладку магистральных трубопроводов. Американский Экссон строит трубу с месторождения Чайво на материк, в порт Де-Кастри для погрузки в танкеры. Сахалин Энерджи тянет две трубы, нефтяную и газовую, на юг острова, к заливу Анива, где будет построен завод СПГ и нефтегазовые терминалы. Северные участки этих труб пройдут в зонах сейсмичностью до 9-10 баллов, где сахалинцы никогда не забудут страшной трагедии погибшего в 1995 году в руинах пятиэтажного городка Нефтегорск. 
     Нефтепровод Багамского Экссона рассчитан на 12 миллионов тонн нефти в год, Бермудской СахЭнерджи – на 8 миллионов. Однако компании и не думают обустроить свои трассы по высоким стандартам, испытанным на Аляске. Трубы на Сахалине будут просто закопаны под землю. Единственная мера для защиты от разрыва при землетрясении – специальные растягивающиеся элементы трубы и клапаны вдоль трассы на определенном расстоянии. Но они лишь чуть уменьшат объем вылитой в природу нефти при разрыве. Трубопровод на Аляске со всеми защитными мерами стоил бы сегодня 22 миллиарда долларов. На один сахалинский нефтепровод выделены лишь сотни миллионов – на два порядка меньше. Так что сахалинцам стоит оценить риски и героизм экологов, требующих от компаний и своих властей защитить регион от грядущих катастроф. 
 
39. «ЗАПОВЕДАНО»: ЭФИР И МИР
…Упоительно нарастающая международная активность экологов требовала устойчивой и массовой публичной трибуны для пропаганды природоохранных идей и проектов, для привлечения всего общества к поиску сложных решений в сфере природопользования. Отдельные публикации, выступления на радио и в новостных телепрограммах задачу не решали: нужно было собственное,  регулярное дискуссионное окно в телеэфире, чтобы честно говорить с чиновниками и специалистами о проблемах, полезном опыте, давать слово в том числе и нашим зарубежным друзьям, которые этим опытом, в отличие от наших новых управленцев, уже обладали. Опираясь на многолетний опыт работы на зональной радиостанции «Тихий океан» и на студии «Дальтелефильм», были проведены переговоры с руководством краевого телевидения и вопрос решился – мы возьмемся за цикловую телепрограмму, чтобы выхолить дважды в месяц на 20 минут в ценное вечернее время. 
Организационная модель проекта была причудлива. Чисто творческую работу брался оплачивать уже действующий дальневосточный ISAR, а все остальное охотно предоставляла телестудия – оператора, транспорт для поездок и съемок, режиссера, студийное оборудование для монтажа программы и собственно эфир. Практиковали мы и чисто студийные дискуссии специалистов по конкретной теме, а со временем обзавелись и собственной портативной камерой, чтобы не упускать важные события в ожидании студийного оператора и транспорта. По сути, я работал как продюсер программы «Заповедано», не являясь штатным сотрудником студии и не получая от нее зарплаты. Мы освещали жизнь заповедников, давали возможность озвучить свои печали активистам и экологическим группам из районов и общинам коренных народов. Освещали вопросы, которые обсуждались региональными законодателями и выносились на трибуны крупных дальневосточных и международных конференций и форумов.  
Мы постоянно мотались по таежным дорогам, выслеживая браконьеров, нелегальных рыболовов и лесозаготовителей, и скоро именно эта проблема стала ключевой для программы, для органов управления лесами, контроля и надзора и, наконец, для законодателей. Поскольку древесина из уссурийской тайги в те годы почти вся уходила в Китай, Японию и на мировой рынок, оставаясь основой дальневосточной экономики наряду с рыбой и морепродуктами, наши зарубежные коллеги с неслабеющим интересом участвовали в наших рейдах, делились опытом своих кампаний и впечатляющих акций в защиту остатков девственных лесов Орегона, Монтаны, Калифорнии и штата Вашингтон. Видеосюжеты об этих акциях, подаренные на кассетах, регулярно украшали нашу телепрограмму вместе с материалами о нефтеразливах на американских промыслах, о жутких экологических последствиях индустриального животноводства и о трагичной судьбе американских индейцев, лишенных прав на доступ к своим традиционным природным ресурсам. 
Разумеется, кассет нам было мало – надо было все это видеть своими глазами, самим говорить с людьми, вдыхать пьянящие запахи американских лесов и запахи мочи на обжитых нищими улицах Сан Франциско и Нью Йорка. Надо было проехать по безлесным равнинам Среднего Запада, чтобы увидеть памятники его пионерам-первопроходцам, озера крови и вытоптанные скотом мертвые пастбища в угодьях животноводческого гиганта McDonalds, в чьи открывающиеся кафешки в наших городах выстраивались чудовищные очереди изголодавших россиян. Поудивляться отсутствию грядок картошки и редиски, кустов смородины и клубники на пустых газонах возле уютных коттеджей и несъедобно пластмассовому виду этих привычных даров земли в магазинах и на рынках. Надо было изумиться тому, что на их пляжах почти никто не плавает, люди лишь лежат, пьют, едят или занимаются серфингом, а в лесу никому не приходит в голову набрать аппетитных грибов и ягод, ради которых у нас только и ходят-ездят в тайгу за тридевять земель. 
И нас активно приглашали все это смотреть, щупать, снимать и познавать в паузах между конференциями, семинарами, дискуссиями о том, как сохранить обожаемую нами дикую природу, не отказываясь от привычных благ цивилизации – компьютеров, кэмпингов, ватерклозетов, самолетов и автомобилей.  Неизбежное сравнение нашего далеко не устроенного быта на фоне  и в окружении обширных пространств нетронутой природы с их комфортом среди давно освоенных и истощенных лесов, лугов и степей ставило всех нас перед сложными вопросами и предлагало далеко не всегда приятные ответы.  Вроде бы все ясно: вот вам красивая жизнь, где уютно и человеку, и диким животным, численность которых учтена и соотнесена с размером оставшихся угодий. И вот чем такая жизнь оплачена - леса, реки и земли, из которых выкачано все естественно живое и минерально полезное. Грубо говоря – пустыня, разбавленная островками рукотворных генно-модифицированных и отравленных полей, лугов, активно вырубаемых лесов и нацпарков. 
А вот - мы, радушно допущенные всем этим любоваться, изучать, перенимать и распространять через наши информационные ресурсы, теша глубинную, не всегда объяснимую тягу советского человека ко всему, что подписано и озвучено по-английски. Что блестит и сияет, улыбается и помогает забыть на время о своих войнах и революциях, бандитах и свалках, о безработных браконьерах, непролазной деревенской грязи и вонючих нужниках всюду, «где так вольно дышит человек». Мы восхищаемся, учимся – как управиться с территорией так же, какие волшебные дела совершить, чтобы стало как у них, наших братьев. И в этом упоении учебой и познаванием их уже не видим, не слышим своим счастливым сердцем, как они упиваются нашей нетронутой тайгой и чистыми речками, спинами лососей на перекатах в рунный осенний ход. Как удивляются, восхищаются и где-то завидуют нашей глубинной свободе, дающей нам право безоглядно, с раннего детства, брать у природы, у леса, у речки и моря то, что нравится и сколько хочется. Даже не для еды от голода, а по традиции рук своих – нарвать, собрать, подстрелить, налюбоваться добычей и повесить на стенку. Ракушки, крабики, букетики, соленые грибочки, вяленая рыбка, ягодные варенья, икорка – мы так же щедро и радостно потчуем этими плодами нашей свободы наших новых друзей из их якобы свободного мира, тайно радуясь и гордясь – у вас-то такого нету, в ваших сверх-магазинах, потому как нету у вас подлинно свободного доступа к вашей уже опустошенной природе. Так что - радуйтесь, наслаждайтесь, пока оно есть у нас, и учитесь жить !
Но стопор этой сомнительной гордости рано или поздно возникает, по мере того, как начинаешь размышлять в своей телепрограмме вместе с умными чиновными и учеными партнерами: а чему на самом деле мы учим-то друг друга, чему завидуем и радуемся и чем гордимся ? Что они уже употребили свою землю во славу комфорта, и теперь задумались, где бы еще взять на планете тех же благ и ресурсов, чтобы продолжать так жить и дальше ? Или что мы теперь научимся у них быстрее покрыть наши леса унитазами и степи -  дорогами, чтобы не гадить на природе и не пачкать речки, хотя при этом придется пожертвовать и многими лесами и речками, потому как, по их очевидному опыту, иначе не получится ? 
Оглядываясь на стоящее у нас за спиной родное государство, мысль и сомнение идет дальше, глубже: государство-то вон, со всех трибун и лозунгов вопиет о жажде инвестиций в нашу нежданно павшую индустрию, которая, если быть честными, ничего кроме как добывать ресурсы из лесов, недр и морей не умеет. Особенно на Дальнем Востоке, на диких берингийских берегах. Потому как государственные мужи, вчерашние коммунисты, попавшие с переворотом во власть, как и все советские люди млеют от общения со всем, что надписано по-американски. И так же страстно рвутся убежать туда, за океан, на уже готовую красивую жизнь, как – для очистки властной своей совести – приманивают заокеанские корпорации в страну, чтобы и тут стало так же красиво, как там. Зачищено от остатков дикой природы, зато не заплевано и не загажено. И невдомек им, что отучиться плевать и гадить где попало можно лишь двумя способами, испытанными в 20 веке – долгим и дорогим воспитанием и пропагандой или жесткими законами и политической волей властей. 
Мы в нашем телеэфире, вместе с заокеанскими друзьями, за их благотворительные деньги и с единомышленниками при власти, пытались использовать оба эти способа, чтобы выстроить у себя в регионе подобие компромисса между комфортом в жилой среде, городской и сельской, и живой природой вокруг. И чтобы культура повседневного поведения внутри нас гармонично сочеталась с  врожденной внутренней свободой, а уважение к ближнему человеку не слишком преобладало, а в идеале равнялось уважению к окружающей матери-природе. Что-то получалось, наверное, что-то не очень.  Но привычка в обществе и в других информационных ресурсах к экологической тревоге и тематике очевидно росла. Стремительно набирал популярность красочный журнал Василия Солкина «Зов тайги» и одноименная телепрограмма о дикой природе уссурийской тайги. 
 
Но технический прогресс и связанный с ним рекламный бизнес уже занесли свой топор над тем телевидением, которое мы знали и которое создавали сами – душевным, дискуссионным, честным, проблемным. Ему на смену шла пропаганда и реклама, где экологам места не было.  Тем временем Сосновская коалиция обретала силу и авторитет в обществе, в регионе и стране, формируя уважение к системе природоохранных законов. Публичная трибуна в регионе для наших идей и решений потому была остро необходима.  В итоге все связи, контакты и темы, на которых основывалась структура и энергия телепрограммы, сублимировались в новый, печатный формат – журнал «Экология и бизнес». Он с первых годов нового века и стал фактической трибуной коалиции.  И, наверное, к лучшему: журнал позволил вынести всю эколого-ресурсную проблематику азиатской России за пределы чисто приморского телеэфира.  Были быстро составлены списки природоохранных и ресурсных департаментов во всех субъектах федерации от Чукотки до Томска и Кузбасса, которые и стали главной целевой группой ежеквартального печатного журнала. 
 
В отличие от многоцветного и дорогого собрата, «Зова тайги» Солкина, мы избрали дешевый черно-белый формат, цветной оставалась только обложка. Это позволило редакции журнала преодолеть многие кризисы нового века и постепенное истощение потока американских грантов, и в итоге, к двадцатым годам, отказавшись от недешевой печати, сохраниться в электронном формате. Всегда присутствовало в этом принципиально просветительском экологическом журнале и англоязычное оглавление. Это был акт нашей признательности американским друзьям и коллегам по тихоокеанской коалиции, благодаря которым родились и жили много лет все наши экологически ориентированные телепрограммы и журналы в регионе. А их было немало, хотя не всем удалось прожить долго. В экологических библиотеках доныне бережно хранятся видеоархивы и журналы - «Северная Пацифика» и «Тихоокеанский вестник» камчадала Сергея Вахрина, «Байкальская волна» Марины Рихвановой, «Зов тайги» Солкина, «Алтайский вестник» и телевидение «Катунь» Михаила Шишина, «Среда Якутии» и многие другие, менее известные. Все они – о природе азиатской России и ее героических защитниках. И большинство этих изданий содержит скромную запись – «при поддержке такого-то благотворительного Фонда США».    
 
40. ЛАГЕРЬ WARNER CREEK 
… Гарвин спокойно лежал на боку, в то время как три тонны стали угрожающе вздымались над ним. Было утро 10 сентября 1995 года, и солнце еще не попало на северную сторону горы. Его правая рука была прижата к стальной цепи на гравийной дороге к лесному массиву Уорнер Крик в Каскадных горах Орегона. Двое других активистов сидели перед Гарвином, образуя барьер между человеком и машиной. Местные пищухи, кроликоподобные зверьки с длинными усами, сновали под валунами и возбужденно голосили. Грейдер Лесной службы подошел ближе, сбил большой камень и остановился в 10 футах от ботинок Фергюсона.  Гарвин посмотрел на защищавших его коллег, на корявую старую пихту Дугласа и почувствовал теплую волну благодарности. Он занимался защитой лесов много лет, но никогда раньше не видел, чтобы активисты так стойко держали свою позицию. 
 
Полицейский сообщил активистам, что они могут быть арестованы, и офицер Лесной службы обратился к Гарвину. — Ты не хочешь уйти? — Нет, сказал он. И никто не мог его заставить. Он был заперт в 55-галлонной бочке, закопанной в дороге и закрытой металлической дверью. Грейдер не мог двигаться дальше, не наехав на него, и Гарвин надеялся, что противостояние не продлится долго. Его рука опухла, и, если бы пальцы онемели, он не смог бы открыть замок, чтобы выйти. Но если бы грейдер проехал мимо , он добрался бы к массиву, где древние деревья подлежали вырубке. Гарвин был готов рискнуть жизнью, чтобы предотвратить это. И в этот раз он выстоял. В предыдущие сезоны автомобили Лесной службы не раз тщетно пытались пересечь черту, проведенную разношерстным протестным народом. Но блокада дорог на Уорнер Крик стала одним из самых продолжительных актов гражданского неповиновения в экологической истории США. 
Осенним днем 2002 года неизвестные прокрались в этот уголок Национального леса Уилламетт. Они проскользнули мимо высоких высохших елей, и установили зажигательные устройства на границе ареала пятнистой совы, находящейся под угрозой исчезновения. Пламя переросло в огненный поток, который охватил 9200 акров в течение следующих двух недель. Лесная служба потратила 10 миллионов долларов на борьбу с пламенем, прежде чем снег, наконец, потушил его. Следователи Лесной службы так и не поймали поджигателей, но для экологов мотив был очевиден. Они сильно подозревали агентов лесной промышленности, жаждущих доступа к охраняемым старовозрастным лесам, или даже пожарных Лесной службы, ищущих работу. Такие поджоги стали обычным явлением на Западе, в соответствии с поговоркой Лесной службы: «Чем чернее лес, тем зеленее зарплата».
Использовать палы как естественный фактор и основание для доступа к вырубке старовозрастных лесов с богатым биоразнообразием в Америке научились давно, и всегда это вызывало бурные дискуссии и протесты экологов.  Ровно как и у нас в России спустя десятилетия. Кризис случился в 1995, когда Конгресс узаконил выжигания «для спасения» лесов, спровоцировавшие пожар на Уорнер-Крик и открыв доступ к рубкам в тысячах других массивов. Активисты отделения всемирной организации “Earth First” в Каскадных горах тут же отправились в горы и основали стационарный лагерь-блокаду на въездной дороге. Они перекрыли дорогу огромными валунами, рыли на ней траншеи, чтобы не допустить технику лесорубов. Эко-радикалы оборудовали форт с подъемным мостом из бревен, оставленных лесорубами, соорудили два вигвама, покрытых брезентом, один для сна, а другой для приготовления пищи. 
 
Вот в этом спальном вигваме, куда мы приехали с группой участников одной из конференций в Юджине, мы и познакомились близко со знаменитым экологом и юристом Броком Эвансом, представителем не менее знаменитого сообщества Сьерра-Клуб, основанного Дэвидом Брауэром. Мы провели несколько незабываемых дней в пестрой компании собратьев по защите древних лесов – в спорах, знакомствах, в обмене опытом и знаниями. Накапливались уникальные интервью для наших газет и телевидения, строились планы новых встречных поездок и совместных акций, которые, несомненно, ожидали нас в родной уссурийской тайге. Для меня главным был вопрос – стоит ли мне участвовать в предстоящем противостоянии с властями штата и Лесной службы, где, как ожидал Эванс, снова будут задержания активистов, как уже были не раз. Во мне вовсю играл адреналин и крепнущее ощущение Берингийского братства – я был готов. Брок и наш вечный куратор Дэвид Гордон не советовали: международный скандал в дополнение к без того острому противостоянию им был ни к чему.   
Активисты протеста тем временем начали присягать на верность Каскадии — своему биорегиону, родине древних сосен и чистых ручьев, где все люди могут снова раствориться в природе. Все это сильно напоминало популярное в Сибири движение «анастасийцев», создателей экологических общин, принявших за основу своей идеологии книги посредственного новосибирского писателя Мегрэ. Американцы окрестили свою блокаду «Свободным государством Каскадия», а себя — «Защитниками леса Каскадия», приняв вдохновленные природой псевдонимы. Конечно, бытовые моменты блокады были непростыми: недели скучных дождей, метели, дни, когда ужином были лишь несвежие рогалики. 
Но даже в те сырые времена защитники леса не отступали от главных принципов ненасильственного протеста. Они договорились не делать ничего, что могло бы отпугнуть общественность и лишить лагерь поддержки. Например, открыто не конфликтовать  с лесниками и не взрывать ничего. Негласная линия была где-то на грани мелкого вандализма: ковыряние траншеи на дороге, даже бросание ведер дерьма на станцию рейнджеров под покровом ночи. Как объяснял один из лидеров акции, уничтожение имущества отвлекало бы ее участников от поставленной цели – сохранения лесов. Поэтому основывались на том, что лесорубы и агенты Лесной службы будут ценить человеческие жизни больше, чем жизни деревьев и животных. Они прижимались к припаркованным машинам, привязывали шеи к кузовам лесовозов. 
Эта разновидность защиты лесов, известная как «Уорнеризация», завоевывала популярность. Экорадикалы научились лазить по деревьям, завязывать узлы и вообще злить власти в «лагерях действия» по всему Западу. Активисты из Орегона и другие межштатные радикалы установили блокады в Айдахо, Колорадо и Монтане. Их приверженность мирному гражданскому неповиновению привлекла людей разных возрастов и происхождения, даже вдохновив одного бывшего конгрессмена из Индианы на свой арест. Но эскалация активизма вызвала негативную реакцию среди людей, зависящих от древесины. Один лесоруб угрожал свалить дерево на защитников леса, пока они умоляли его пощадить старое дерево, а пьяные мужики из соседнего городка Окридж подъехали к линии траншей, чтобы «поговорить» по-мужски.
Один из репортеров предложил отнести «Защитников леса Каскадии» к числу террористов, но эта идея не прижилась. На первых полосах газет «Нью-Йорк Таймс» и «Вашингтон Пост» были изображены мирные экорадикалы на защите леса, а Каскадия Фри-Стейт привлекла сотни посетителей, в том числе автобус, полный школьников из Вермонта, и президента Общества Одюбон. Кампания продолжалась как в городе, так и в лесу. Сторонники в Юджине собирали еду и предметы первой необходимости для лагеря, в то время как ведущие экологи в столице продолжали оказывать давление на администрацию Клинтона. Тим Рим устроил голодовку на холодной бетонной площади в центре города, не употребляя ничего, кроме сока и овощного бульона в течение холодной осени. Иногда ему угрожали разъяренные лесорубы, другие приносили талисманы и одежду. На 70-й день акции сторонники Рима постились вместе с ним, разбив более 20 палаток на площади.
Зима пришла в Каскадию Фри-Стейт быстро, вигвамы погрузились в снег. Но даже когда их число сократилось, активисты оставались в лагере - грызли черствый хлеб и музицировали у дровяной печи. Сторонники тащили еду и припасы за пять миль вверх по склону, выискивая флаг с изображением Земли, который развевался над фортом. В июле 1996 года в Портленде музыкант Кейси Нил спел песню «Dancing on the Ruins of Transnational Corporations» - «Танец на руинах транснациональных корпораций», аккомпанируя пляшущим эко-радикалам на лужайке перед Федеральным зданием. Одна активистка в микрофон рассказывала о волшебстве природы, которую она узнала на Уорнер-Крик: магические восходы солнца из пушистых облаков, завораживающие луны, дикие ирисы и холодные туманы, водопады и благоухающие июньские ночи, когда она впервые услышала уханье редкой пятнистой совы…  
В августе полицейские сказали активистам, что их годичное бдение закончилось: администрация Клинтона поддалась общественному давлению и отказалась от сотен спорных заготовительных проектов в древних лесах, включая Уорнер-Крик. Бульдозер снес лагерь Cascadia Free State, сотрудники Лесной службы сняли активистов с карантина и… арестовали их. Три дня спустя толпа сторонников в центре Юджина скандировала «Свободу женщинам Уорнера!», направляясь к тюрьме рядом с судом. На контрольно-пропускном пункте офицер сообщил, что только один человек будет допущен для предъявления обвинения. Эко-радикалы скандировали «Нет справедливости - нет мира!», некоторые начали стучать по металлоискателю и прорвались в здание тюрьмы.  Офицеры вступили было в бой,  но  протест вдруг утих: активисты сели на землю и сцепили локти. Полицейские принялись тащить их, визжащих и плачущих, в тюрьму по одному. Единственная слеза скатилась по щеке молодого офицера, стоявшего на страже. В тюрьме активисты отказывались назвать себя и своих друзей. Они не ели и не подписывали бумаги.  Через пять дней все были отпущены. «Женщины Уорнера» были осуждены за хулиганство, а протестующие в тюрьме — за преступное вторжение. Год суровой жизни в лесу, опасных протестов, массовых арестов и постоянной бдительности оставил глубокий след в их душах, но они сделали это: спасли Уорнер-Крик.
В ходе громкой зачистки, которая началась в декабре 2005 года, федеральное правительство предъявило обвинения 18 активистам в серии экологически мотивированных диверсионных преступлений, совершенных на Западе в период с 1996 по 2001 год. Хотя никто не пострадал физически в результате этих действий, в основном в результате поджогов корпоративных и правительственных объектов, которые, как считается, разрушают планету. Тем не менее, ФБР называет подсудимых «эко-террористами» и добивается особенно суровых приговоров для пятерых непокорных, чьи судебные процессы еще не завершены. Восемь подсудимых признали себя виновными, четверо скрываются от правосудия, а один покончил жизнь самоубийством в тюрьме…
 
 
41. АНГАРСК И АМЕРИКАНСКИЕ ОТХОДЫ
 
Волнующая история лесного массива Уорнер Крик, в которой мне благосклонная судьба позволила немного поучаствовать, удивительным образом копирует все, что происходило с нашим гражданским экодвижением. Да и продолжает происходить – достаточно вспомнить нашумевшую на весь мир историю протестного лагеря на станции Шиес в Архангельской области против попыток создать гигантскую свалку московского мусора, имевшую целью избавить нашу шикарную столицу от этой теневой стороны человеческого бытия. Да, Шиес далек от Берингии, но сходство протестных моделей и реакции на них властей и бизнеса говорит о том, что Берингийский мост – это не просто связь между соседними регионами и культурами. Это способ высветить вселенскую важность общения и взаимодействия разных культур на уровне простых граждан в противовес укоренившемуся в мире всевластию корпораций и их корыстных интересов. 
 
Столкновения, подобные описанным в истории Уорнер-Крик, происходили и у нас, в азиатско-тихоокеанской России, которую мы условно относим к большой Берингии.  И продолжают происходить. Хотя их масштаб не всегда сравним с протестами в Каскадных горах, на Шиесе, в Вашингтоне или в Башкирии, они – необходимая и важная часть общей мировой картины экологических акций гражданского протеста против преступлений корпораций и правительств.  Пока политики разных стран ищут способа извлечь выгоду из губительных для природы и людей международных сделок, энергия экологических протестов преодолевает границы, океаны и проливы. Нельзя, например, забыть лагерь экологов в Ангарске против ввоза иностранных ядерных отходов на местный горнохимический комбинат. По множеству моментов и действий активистов этот лагерь фактически копировал Каскадию Фри Стейт, хотя, скорей всего, ребята на Байкале никогда и не слышали о том, что происходило в горах Орегона двадцать лет назад.   
 
Отходы своих реакторов сюда свозили давно, но в 2008 году Россия и США подписали так называемое Соглашение 123, которое разрешает соседям обмениваться атомными технологиями, включая переработку ядерных отходов. Цена вопроса около 10 млрд долларов. Конгресс США ратифицировал это соглашение, и оно вступило в силу 11 января 2011 года. По одному из его положений, на территорию России будут вывозиться не столько новые атомные технологии, сколько ядерные отходы. Соглашение рассчитано на 30 лет.  В перечень 15 портов, куда разрешён заход судов, транспортирующих ядерные материалы и радиоактивные вещества, входят  приморские Большой Камень, Восточный, Находка, Владивосток, а также чукотские Певек и Провидения. Дальше опасные отходы распределяются по специальным заводам на Урале, в Красноярске и в Ангарске. Здесь на базе Ангарского электролизного химического комбината было запланировано создание Международного центра по обогащению урана (МЦОУ), что и вызвало яростный общественный протест. 
Во всём мире есть лишь одна страна, готовая принимать опасные отходы на хранение и переработку. И эта страна – Россия. Дело в том, что на ядерном хранилище Yucca Mountain в штате Невада есть большие проблемы – проект создания национального могильника ОЯТ попросту провалился. Никто не знает, что делать с отходами в США и на АЭС в других странах, которые продолжают работать на американском ядерном топливе. Монголия принимать их отказалась категорически, зато Россия оказалась куда более гостеприимной. Потому что в Санкт-Петербурге на саммите G8 летом 2006 года президент пообещал, что Россия активно включится в международную программу по распространению ядерной энергетики. На деле же на территории России собираются хранить ядерные отходы. 
 
Главная цель Центра — принимать заказы из других стран на обогащение урана. Фактически это значит, что на территории завода будет создано хранилище ядерных отходов, именуемых хитрым языком атомщиков «ценным сырьем».
С декабря 2006 года прошли три митинга протеста в Иркутске, несколько месяцев шли информационные пикеты в центре города. В Ангарске на встречу АЭХК и МАГАТЭ с представителями общественности радикальные экологи и анархисты пришли с растяжкой «Ангарск — не ядерная свалка». Они выступили перед журналистами против проекта, инициированного Президентом, корпорацией Росатом, администрацией Иркутской области, руководством АЭХК и администрацией Ангарска. Решено основать протестный лагерь, который начал работу с 15 июля. Организаторами лагеря стали иркутская группа «Автономного действия», движение «Хранители Радуги», внеорганизационные экологи, анархисты и антифашисты. Лагерь поддержала общероссийская организация - Институт «Коллективное действие». Участники призывали к отказу от опасной ядерной энергетики, переходу к энергосбережению и развитию альтернативной энергетики, требовали не допустить создание МЦОУ, привлечь людей из других прибайкальских регионов на защиту экологии Байкала и расширение экологического и антиядерного движения в мире.
 
…Июльской ночью 2007 года на лагерь напали бандитствующие молодчики, активистов избили, порушили палатки. Накал агрессии и ненависти вокруг молодежного сообщества стал запредельным. Сразу потянулись разговоры о том, что это была месть участвующим в лагере антифашистам, другие были убеждены, что нападение – прямой заказ криминалу со стороны сторонников комбината как способа придать «импульс развития» региону. 21 июля от многочисленных травм и потери крови скончался Илья Бородаенко. В свои 26 лет Илья был анархистом, антифашистом, активистом экологического движения, организатором и участником многих социальных инициатив, в том числе "Еды вместо бомб". Он был неравнодушным человеком, в его квартире всегда могли найти ночлег, одежду или еду нищие. 
 
Его гибель и последующие затяжные судебные процессы придали всей протестной кампании мощное общественное звучание и силу во всей России и в мире. 21 июля в Москве, прошла акция солидарности с антиядерным лагерем протеста в Ангарске. Около 30 человек пришли почтить память погибшего, возложили цветы и зажгли свечи у стен РосАтома. Были собраны деньги для пострадавших в эколагере. 22 июля в Петербурге прошел концерт и организован сбор средств на лечение пострадавших в эколагере и на транспортировку погибшего в родную Находку. 23 июля в Ангарске, на месте сожженного и разгромленного палаточного лагеря, участники установили портрет Ильи и зажгли свечи, у кинотеатра "Родина" прошел пикет памяти Ильи Бородаенко. Собравшиеся растянули транспарант: «Сегодня скорбим, завтра продолжим борьбу». Силовики попытались заставить экологов свернуть растяжку, а после отказа хотели арестовать державших ее людей. Но участники акции сцепились в локти, и стражи порядка отступили. 
 
24 июля, в Гронау (Германия), перед предприятием по обогащению урана, отходы которого регулярно отправлялись в Россию, прошел траурный марш, в котором приняли участие около 20-ти человек. 25 июля в Гааге (Нидерланды) напротив российского посольства прошла акция солидарности с участниками Ангарского эколагеря. На пикет пришло 30 человек, были растянули баннеры против фашизма и ядерной энергетики. 25 июля во Владивостоке в клубе "BSB" прошел антифашистский концерт с участием группы "Вера в себя", на котором были собраны деньги на похороны Ильи. 26 июля в Краснодарском крае на берегу Черного моря открылся IV лагерь Левого Фронта имени Че Гевары. Его работа началась с минуты молчания, которой участники лагеря, около 40 человек из десяти городов России, почтили память погибшего от рук ультраправых Ильи Бородаенко. 28 июля в Находке прошли похороны на городском кладбище. Проститься с юношей пришли около 200 человек. Памятные акции продолжались по всему миру несколько месяцев…
 
Американские экологи, много лет уже работавшие на Байкале вместе с местными коллегами, активно включились в информационно-пропагандистскую кампанию вокруг МЦОУ. Атомный истэблишмент выдал себя, превратив суд над убийцами в повод для преследования и дискредитации экологического движения. Для этого к числу участников нападения искусственно, по фальсифицированным обвинениям, причислили сына одного из лидеров ведущей природоохранной организации региона – «Байкальской экологической волны». Но общественность обмануть было невозможно – инициаторами и организаторами побоища были структуры главного интересанта уранового Центра в Ангарске – государства. Экологи посягнули на то, что было выгодно правящей элите, и им надлежало отомстить. С этого началось настойчивое и неустанное преследование «Волны». Несмотря на существующий с 1999 Закон о защите Байкала и его природной территории, силовики считали нормальным преследовать ту единственную общественную силу, которая пыталась заставить всех этот закон соблюдать. Такова вывернутая логика властей, которые неизбежно начинают войну со своим народом, когда не хотят его услышать и не считаются с его интересами, следуя интересам корпораций и правящих элит.  
 
42. БРОК ЭВАНС, СПАСИТЕЛЬ ПЯТНИСТОЙ СОВЫ 
 
   «1973 - это был мой первый год в качестве главного лоббиста Sierra Club в Вашингтоне. И мои воспоминания об этом годе придают дополнительную гордость за способность нашей политической системы реагировать – даже в трудные времена – на принятие закона, столь далеко идущего и важного для всех последующих дел. 355-4 в Палате представителей. 92-0 в Сенате.
Таково было голосование по новому Закону об исчезающих видах в Конгрессе после нескольких месяцев слушаний. Они привлекли внимание к факту, что ряд видов животных, которые американцы лелеяли, быстро исчезали. Наряду со многими редкими видами растений. Это были славные годы, когда молодежь страны стала частью растущего экологического движения. Руководители Сьерра Клуба попросили меня переехать в Вашингтон, выстроить там работу и офис Клуба. Моим главным заданием было «сделать все возможное, чтобы остановить прокладку трубопровода на Аляске через зоны землетрясений и горы к морю. И обеспечить более экологичный маршрут вдоль существующего шоссе на Средний Запад, который нуждается в новой нефти».
 
Моя задача была не в том, чтобы полностью остановить трубу. Мы были прагматичны: Большая нефть, Национальная торговая палата и Президент были слишком сильны против нас, неоперившихся любителей природы. Напряженные месяцы стали настоящим откровением для молодого парня из Сиэтла – и как свидетеля, и как актера, вставшего на пути акул бизнеса и политики. Я вызвал бурю поддержки в национальных СМИ, запустил первую в жизни большую статью в Washington Post. Важнейшим тогда стало голосование по предложению сенатора от Аляски Майка Грейвела отменить новый Закон о национальной экологической политике, который лишил бы нас права добиваться судебной защиты природы. Мы проиграли, но узнали много нового о том, что происходит в Вашингтоне, и как давать отпор лоббистам компаний. И добивались немалых уступок оппонентов в защиту окружающей среды. Теперь пора было посмотреть, что мы можем сделать в помощь Закононопроекту об исчезающих видах, который будет проходить через комитеты Конгресса.
 
В то же время я погрузился в анализ сфабрикованного лесопромышленниками законопроекта, нацеленного на развертывание масштабных рубок в без того опустошенных национальных лесах. Президент Никсон назначил специальную комиссию, и снова было много слушаний, лоббирования. Мы, знавшие, что происходит с великолепными древними лесами Западного побережья, пытались остановить волну. Президент тогда издал указ, предписывающий Лесной службе увеличить продажи древесины более чем на миллиард кубических футов в год, чтобы «помочь» лесной промышленности удовлетворить надуманный «спрос». Для нас, экологов, это был еще один урок - как дать отпор, используя уникальную силу нашего Движения – низовых отделений и групп, вставших на защиту лесов. 
Рыночная идеология всегда подпитывается нефтяной и угольной отраслями и их политическими союзниками, шокированными успехами экологов в принятии жестких законов об охране окружающей среды. Поэтому мы с президентом Сьерра-клуба не раз представали перед разгневанными комитетами Конгресса, чтобы защитить эти законы, якобы «убивающие рабочие места» (звучит знакомо?). И вот итог – наш Закон об исчезающих видах принят! Стоит напомнить впечатляющие слова Никсона по этому поводу: «Нет ничего более достойного сохранения, чем разнообразие животного мира, которым благословлена наша страна. Это сокровище, представляющее ценность как для ученых, так и для любителей природы - жизненно важное наследие всех американцев. Их жизнь станет богаче, а Америка станет прекраснее благодаря мерам, которые я имею удовольствие подписать».
1973 год прошел, и повсюду защитники окружающей среды выступили против лоббистов Большой Нефти и Большого Угля, чьи усилия по отмене новых экологических законов потерпели неудачу. Мы выдержали первое испытание. Я стал главным лоббистом в обществе Одюбона по защите ценных общественных земель и Арктического заповедника. И только весной 1997 года я, наконец, смог прочитать Закон об исчезающих видах до конца. И оценил грандиозность того, что сделано. Особенно впечатляет обязательность мер по охране редких видов. Не менее важно то, что правительственное агентство, ответственное за охрану видов, должно разработать «План восстановления», который пройдет юридическую и научную проверку. 
 
Наконец, еще более важно, что любой человек может обеспечить соблюдение закона. Мы можем подать петиции, подать в суд на непокорное агентство, мы можем оспорить размер среды обитания вида и планы восстановления. Со временем половина из 1300+ видов в Списке охраняемых оказалась там благодаря обычным гражданам и их представительным организациям. При этом, по моим подсчетам, с 1997 года было предпринято более 100 попыток отменить, либо серьезно ослабить Закон об исчезающих видах. Но все потерпели неудачу. Я считаю потому, что это нечто гораздо большее, чем просто закон об охране дикой природы. Это также моральный закон, глубоко нравственное заявление о том, как мы, американцы, на самом деле относимся к нашей земле».
 
Идеи, как известно, витают в воздухе и преодолевают время. Спустя двадцать лет после того, как наш коллега Брок Эванс написал эти впечатляющие воспоминания о знаменитом американском правовом акте, защитившем популяцию пятнистой совы и ее лесов в Каскадных горах, экологи в Приморье оказались перед аналогичной угрозой, нависшей над охраняемыми территориями регионального уровня. По федеральному закону, будучи однажды научно обоснованны и созданы региональным правовым актом, эти территории не подлежат ни отмене, ни уменьшению для какого-либо освоения. Таким удалось сделать этот закон экологам – законодателям в девяностые годы, когда Россия распродавала свою экономику и искренне хотела сохранить уникальную природу там, где она еще осталась. А тысячи региональных заказников и памятников природы – это главное достояние страны, на которое тогда никто не посягал. 
 
Но экономика начала возрождаться в новом веке, и на эти сбереженные участки лесов, болот, заливов и горных массивов все чаще начали заглядываться добывающие компании, привлеченные нетронутыми прежде лесными, рыбными, минеральными и рекреационными ресурсами, на которых можно нажиться.  Создатели горнолыжных курортов, испытавшие верховную власть на  податливость в 2012 году при строительстве объектов зимней олимпиады в Сочи в границах объекта Всемирного природного наследия ЮНЕСКО, «положили глаз» на заповедные земли Камчатки с той же целью. Следом туда же потянулись любители добывать золото, а в Приморье влиятельные депутаты – рыбопромышленники принялись настойчиво оспаривать охранный режим и сжимать границы морских и прибрежных памятников природы, чтобы добывать и разводить там ценные морепродукты. Борьба экологов с ними вскоре вышла далеко за пределы Приморья – инициаторов обогащаться за счет заповедного достояния России хватает всюду. И поддержку у властей они, наполнители бюджетов и чиновных карманов,  находят куда чаще, чем экологи. Тут и пригождается защитникам природы богатый опыт американских коллег.     
 
43. VLADI-ROCK-STOK
В традиционно ослепительный сентябрьский день 1996 года над городом у берегов Амурского залива с утра до заката витала музыка. Она неслась от Спортивной гавани, с главного стадиона, металась меж сопок, отражалась и улетала в голубую высь. На первый международный музыкальный фестиваль во Владивосток съехались десятки рок-групп с обоих континентов Берингии. Из Америки прилетели известные The Posies, Goodness, Supersuckers, из российских столиц знаменитые уже на весь мир ДДТ и Аквариум, Karamassoff Bike, Butter Smile Blues. Ну а бал правили счастливые местные рокеры – «Воскресная площадка», «Туманный стон», «Butter Smile Blues (BSB)», Boloney. Для съемок фестиваля из Америки прибыла съёмочная группа «Bumbershoot», чьи камеры и микрофоны смешивались в возбужденной толпе с микрофонами приморского радио «Новая волна» и камерами здешних телестудий.
 
Впрочем, приморские рокеры «правили бал» достаточно условно. Главными донорами и правителями праздника были, конечно, американские благотворительные фонды, представители которых к тому времени сформировали в городе многочисленную общину, и чиновники побратимских городов. Их к тому времени у Владивостока на американском Западе было три – алясканская столица Джуно, портовая Такома, город-спутник Сиэттла, и военно-морской Сан-Диего на самом юге Калифорнии. Побратимские соглашения и договоры мэрия Владивостока спешила подписывать с тихоокеанскими соседями лихорадочно, словно припавший к колодцу, мучимый жаждой путник после многолетней духоты советского застоя, не дожидаясь официального открытия военно-морского города. Список побратимов, вслед за американскими, быстро полнили города Японии, Кореи, Китая, Филиппин, Индонезии.
 
«Для 17 созыва законодательной власти Аляски является большой честью вместе с жителями штата признать город Владивосток открытым городом. Сенат также поздравляет Ленинский район Владивостока и город-порт Джуно с подписанием соглашения о побратимстве в октябре 1991 года, -  говорится в Соглашении от 21 февраля 1992 года, подписанном нашим мэром и Председателем Сената Аляски. -  Жители Владивостока встретят множество проблем на пути к рыночной экономике, и открытие города будет благоприятствовать более тесным экономическим и социальным узам с другими народами Тихоокеанского кольца.  
     Отношения побратимства между Владивостоком и г. Джуно вызывают растущее количество тесных уз между Аляской и российским Дальним Востоком. Оба города являются столицами приграничных регионов, которые зависят от природных ресурсов -  рыбных, лесных, полезных ископаемых и туризма. Отношения побратимства позволят обоим городам обратиться с партнерскими проектами к их правительствам для развития культурных обменов. Жители города-порта Джуно и Владивостока установили множество связей во время обменов делегациями за последние два года, начиная с первой делегации Джуно во Владивосток в декабре 1990 года. В области образования было подписано соглашение об обмене студентами и преподавателями во время визита делегации г. Владивостока в город-порт Джуно в апреле 1991 года. 17 созыв законодательной власти Аляски приветствует жителей Владивостока и Джуно и искренне надеется, что признание Владивостока открытым городом послужит улучшению экономических условий». 
 
Не отставал от Аляски в построении Берингийского моста и штат Вашингтон: 
   «Граждане городов Владивосток и Такома (штат Вашингтон) едины в своем намерении установить побратимские связи в целях углубления дружбы и сотрудничества между нашими странами. Цель таких взаимоотношений -способствовать развитию обоих городов и укреплению мира во всем мире путем стимулирования обмена в виде образовательных и культурных программ, торговли и экономического развития. Обмен гражданами будет способствовать обмену опытом и получению новых знаний о стране, имеющий иной образ жизни и иную социальную среду. Оба города обязуются совместно осуществлять общие мероприятия и программы по линии побратимских связей. Мы, мэры Такомы и Владивостока, выражаем убежденность в том, что договор о дружбе будет способствовать делу упрочения мира и развитию дружественных связей между народами США и СНГ». 
Первой зримой и звучной реализацией этих соглашений и стал ВладиРокСток - первый международный фестиваль на Дальнем Востоке в пост-советский период. Его неформальной штаб-квартирой стала  необычная двухъярусная квартира под названием «кафе» в старом доме в начале Набережной улицы, неподалеку от центрального стадиона. Задолго до фестиваля здесь непрестанно клубилась пестрая молодежная русско-американская тусовка, звучала смесь языков, обкатывались организационные моменты праздника, проводился инструктаж волонтеров. В них не было недостатка, и мы с Джошем Ньюэлом и нашей экологической командой вошли в их число естественно и непринужденно. Сюда же временами подходили и более серьезные представители побратимских мэрий, чтобы обсудить финансовые нюансы и формы отчетности по грантам. 
Непростой задачей стало для всех решение – разрешать или нет продажу пива на стадионе в день фестиваля, в которой была очень заинтересована молодая коммерческая компания «Пивоиндустрия Приморья». У наших властей еще сильна была советская осторожность в таких делах, долго обсуждали уровень и схему милицейского контроля, чтобы избежать эксцессов в возбужденной музыкой и пивом разноязыкой молодежной массе. Все же решили – пиву на празднике быть ! Заодно отрабатывались варианты культурной программы для участников и гостей фестиваля на следующий день. Собственно, вариант был один – прогулка на катере на необитаемый остров Рикорда с пикником на пляже. Долго возились над списком приглашенных, чтобы не обидеть самых уважаемых и достойных.
В день фестиваля мы с Джошем и бессменным организатором ежегодного бардовского фестиваля «Приморские струны» Сергеем Булгаковым влились в ряды волонтеров у ворот стадиона. Несмотря на то, что вход был по билетам, «своих» и блатных в толпе желающих у каждого из нас было множество, в том числе и среди иностранцев – приходилось контролировать друг друга, помня, что стадион не резиновый. Пиво продавалось прямо у входа, и мало кто проходил мимо бочки. Поэтому градус эмоций на трибунах оказался вполне высок с самого начала выступлений. Но нас ждали  другие дела в городе, и основную часть фестиваля мы слушали издалека, в виде отраженного эхо.
…Я вернулся на стадион к вечеру, когда солнце начало привычно спускаться к закату над заливом, украшая зеленое поле стадиона длинными тенями. На сцене в западной части поля царил ДДТ с Юрием Шевчуком, а большая часть поля перед сценой была заполнена народом, как и обе трибуны. Многие девчонки сидели на плечах у своих парней, чтобы лучше видеть, и бесновались в ритме рока, размахивая руками и гривами в экстазе неуправляемого восторга. Солнце садилось, обозначая закат самого блистательного дня в этой ранней и нежной владивостокской осени – совсем не такой, какой она вставала из знаменитой шевчуковской «Осени», льющейся на город из могучих динамиков.  Под ласковым ветром с Амурского залива, колышущим девичьи гривы на стадионе в такт песне, отступала грусть, тонула в Японском море печаль питерской осени – сдавалась нашему солнцу, музыке, надежде. 
Что такое осень? Это небо.
Плачущее небо под ногами.
В лужах разлетаются птицы с облаками
Осень, я давно с тобою не был.
 
Осень в небе, жгут корабли
Осень мне бы, прочь от земли
Там, где в море тонет печаль
Осень - темная даль.
 
Что такое осень? Это камни
Верность над чернеющей Невою
Осень вновь напомнила душе о самом главном
Осень я опять лишен покоя.
 
Что такое осень? Это ветер
Вновь играет рваными цепями
Осень доползем ли, долетим ли до ответа
Что же будет с родиной и с нами.
 
Тает стаей город во мгле
Осень, что я знал о тебе
Сколько будет рваться листва
Осень вечно права…
 
Шевчук пел последний куплет, и повторял, повторял его снова, не в силах остановить магию этого дня, города, солнца, магию огромной толпы, впадающей в экстаз невиданного единения народов Берингии, которое, казалось, вмиг исчезнет, едва эта песня оборвется, и этого никак нельзя допустить. Потому что это уже пел весь стадион, весь город, вся Россия от Питера до Берингии, и вся Берингийская Америка от Аляски до Сан Диего. 
 
Я пел со всеми, обнимался в толпе с новыми и старыми друзьями-американцами, число которых вдруг стало казаться бесконечным, и уже не было меж нами никаких границ и войн, и было только это низкое, ослепительное солнце, бездонное небо над головами и эта бездонная песня. И мне вспоминался другой подобный праздник, пережитый в этом городе тридцать пять лет назад, когда отмечалось его столетие. Я был студентом-третьекурсником, только что получившим кол по сопромату на переходной сессии к четвертому курсу. И хотя кол от вредной сопроматички был сигналом к легкому превращению его в четверку на следующей встрече, я грустил, блуждая в одиночество по феерическому праздничному городу, так похожему на карнавальный Гель-Гью Грина из «Бегущей по волнам»…
«…Карнавал не был искусственным весельем, ни весельем по обязанности или приказу, — горожане были действительно одержимы размахом, какой получила затея, и теперь размах этот бесконечно увлекал их, утоляя, может быть, давно нараставшую жажду всеобщего пестрого оглушения. Я двинулся по длинной улице, и иногда должен был останавливаться, чтобы пропустить процессию всадников — каких-нибудь средневековых бандитов в латах или чертей в красных трико, восседающих на мулах, украшенных бубенчиками и лентами. Толпа была так густа, что народ шел прямо по мостовой. Это было бесцельное движение ради движения и зрелища. 
Меня обгоняли домино, шуты, черти, индейцы, негры, «такие» и настоящие, которых с трудом можно было отличить от «таких»; женщины, окутанные газом, в лентах и перьях; развевались короткие и длинные цветные юбки, усеянные блестками или обшитые белым мехом. Блеск глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе с хохотом и визгом; пьяные ораторы на тумбах, которых никто не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления у дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки; пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные голоса и хриплые возгласы; песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали, — таково было настроение Гель-Гью этого вечера. 
Под фантастическим флагом тянулось грозное полотно навесов торговых ларей, где продавали лимонад, фисташковую воду, воду со льдом, содовую и виски, пальмовое вино и орехи, конфеты и конфетти, серпантин и хлопушки, петарды и маски, шарики из липкого теста и сухие орехи. Время от времени среди толпы появлялся велосипедист, одетый медведем, монахом, обезьяной или Пьеро. Появлялись великаны, пища́ резиновой куклой или гремя в огромные барабаны. На верандах танцевали; я наткнулся на бал среди мостовой и не без труда обошел его. Серпантин был так густо напущен по балконам и под ногами, что воздух шуршал. За время, что я шел, я получил несколько предложений самого разнообразного свойства: выпить, поцеловаться, играть в карты, проводить танцевать, купить, — и женские руки беспрерывно сновали передо мной, маня округленным взмахом поддаться общему увлеченью. ..»
Реальность столетнего Владивостока в начале июля шестьдесят первого была не менее фантастична – да простят меня те, кто уверен, что в советские времена люди не умели радоваться вразмах и быть раскованными до безрассудства. Было и пиво, и вино на улицах, были маскарады и поцелуи, танцы и беззлобные драки, больше подобные играм. В гавани купались и пьяные, и нагие, молодые и старые, и над городом так же лилась и струилась музыка, как и у Грина, и у Шевчука в разные эпохи, настаивая на том, что если «в море стонет печаль», то на берегу в то же время может безумствовать и куролесить отвязная чистая радость и надежда. Надежда не только на то, что кол по сопромату обернется скоро четверкой, и я войду в следующий курс чистым. Но и на то, что мы все, конечно, доживем до рассвета.  
 
… На рассвете мы отплывали на катере на остров Рикорда вместе с пестрой фестивальной толпой. Там, на просторном галечном пляже, организаторы ухитрились устроить длинный стол с кострами неподалеку, и вскоре над пляжем понеслись знакомые ароматы морепродуктов – жареных мидий и гребешков, креветок и крабов. Звучали тосты на русском и английском языках, благодарности устроителям празднества и надежды на то, что фестиваль этот будет жить долго и станет регулярным. Музыканты восхищались тем, как было все организовано, как был хорош звук и обеспечен комфорт для зрителей. А мы с нашим другом из международного Гринписа Патриком Андерсоном и бардом Сергеем Булгаковым обосновались в сторонке от компании, и устроили своеобразный музыкальный диалог двух континентов. Патрик импровизировал на флейте, а Сергей подыгрывал ему на гитаре, и этот перформанс вдруг стал центром притяжения всей большой компании. Я помогал Патрику и Сергею переводом, когда было важно, а попутно снимал свой самый первый и дорогой сюжет для телепрограммы «Заповедано», осваивая только что подаренную Патриком мини-видеокамеру Sony. 
 
Снимая панораму всего пляжа, я вдруг заметил в отдалении, под кручей, одинокую фигуру, медитирующую в позе лотоса. Задержавшись на ней камерой и сделав зум, я признал в фигуре Бориса Гребенщикова, чье выступление на фестивале накануне увидеть не удалось. Он все сидел, и я все снимал, и в голове звучало то, что накануне витало над Владивостоком и его сопками: «Под небом голубым есть город золотой с прозрачными воротами и ясною звездой…» И флейта Патрика, словно повинуясь воле небес, вдруг вывела эту мелодию, и гитара Сергея ее подхватила, и песня полилась над островом и заливом, уводя весь праздник в миры трепетной мечты. Телепрограмму с этим чарующим музыкальным сюжетом мы повторили в эфире много раз. А в моей памяти две простых мелодии от двух гениев рока неотрывно слились с воспоминаниями об уютном русско-американском кафе на Набережной, о столетии Владивостока и о карнавале в сказочном Гель-Гью Александра Грина.  
 
44. НОСТАЛЬГИЯ
 
«…Закрываю глаза и вижу ваши лица, лица друзей. Люди, из которых состояла моя жизнь, которые теперь так далеко, за темной пустыней Тихого океана… Наш дом на обрыве над устьем Русской реки в маленьком рыбачьем городке Дженнер уснул под треск камина, продуваемый ветром с океана. Мы любим приезжать сюда, чтобы прокатиться по безумной дороге над обрывами в Форт Росс, чтобы поужинать в маленьком ресторане «Где кончается река», чтоб посмотреть, как ветер несет морскую пену с острова. Прямо напротив моего окна сейчас через океан – ваши окна, теплые окна моего детства.
   О да, я знаю, что нет света, так что окна могут и не гореть. Я знаю, что наверняка нет горячей, а возможно и холодной воды. И про то, что власти – подлецы, и про то, что чей-то окровавленный труп опять нашли с утра. Я знаю, что «сытый голодного не разумеет». И тем не менее мне очень хочется рассказать вам сказку…
    Давным-давно, в другую эпоху, жили-были люди в городе у моря. Была у них одна газета, один канал телевидения, одна партия, один профком. С точки зрения мирового сообщества жили они скучновато и несвободно (впрочем, с годами для рассказчика стало ясно, что люди везде живут скучно, а свободу каждый несет внутри себя). Были эти люди не очень воспитаны, неплохо образованы, очень неуверенны в себе и в целом почти счастливы. За неимением возможности зарабатывать деньги они тратили свободное время на любовь, рыбалку, книги, дачу и анекдоты. 
    Город, окруженный морем, принимал корабли со всех концов света. Корабли встречали радостные жены и подросшие дети. Флотилии катеров и яхт уходили по выходным к зеленым островам в заливе великого царя. Летом выпускались юные офицеры. Они гуляли по Ленинской, розовощекие, в белой форме с большими кортиками на золотых цепях. Хулиганы били друг друга по физиономии на танцах в «Большом». Ученые таскали свои неподъемные рюкзаки и пели гитарные песни, поправляя сползающие на нос очки. Доблестные гаишники жестоко штрафовали на три рубля те немногие частные «Жигули», которые осмеливались обгонять трудовые «Запорожцы» и начальственные «Волги». Летними вечерами так пахло у моря, так улыбались девушки на Набережной, так бурлила радостная толпа, вытекая из кинотеатра «Океан».
    За двадцать восьмым километром наши деды в белых майках копали и строили, варили молодую картошку и выпивали стопку холодной водки. На 23 февраля защитники получали по рубашке, на 8 марта длинные очереди неловких мужиков скупали таджикские гвоздики. Перед Новым Годом ударяли морозы с ветром, но в жарко натопленных домах разливался сладкий запах тропиков – мандаринов в бумажных обертках. Наполненные салатом оливье и холодцом жители города у моря засыпали с окончанием «Голубого огонька», чтобы проснуться холодным январским утром, пахнущим елкой и тортом. 
 
    Вы думаете, они ценили это ? О, нет! Но они оценили это сейчас. Они пытаются объяснить свои чувства к тому времени стабильностью, порядком и зарплатой. Но они не правы. Вернее, не совсем правы. То время было детством. Сам дух того времени был беззаботностью и безответственностью детства. Но как истинные дети, он и очень хотели вырасти, приобрести свободу и права, не сознавая, что «бесплатных обедов не бывает». Что, взрослея, теряешь что-то безвозвратно. Приукрашиваю? Наверное. Упрощаю? Наверняка.
    Однако в разговорах со многими людьми, живущими в Америке, возникала эта тема. Тема ностальгии не по Родине, а по времени. Одесситы тоскуют не по нынешней Одессе, покрытой матом, канализацией и гривной. Они ностальгически вспоминают бульвары и привоз 60-х и 70-х. Даже москвичи, которым, казалось бы, нечего пенять на сегодняшнюю Москву, со вздохом вспоминают былое. Я не говорю о 70-летних ветеранах, нет, речь идет о молодых и средних лет, весьма преуспевающих людях. 
    Целое поколение людей уезжало из Советского Союза за колбасой и свободой. Оставшиеся поколения боролись с коммунизмом за колбасу и свободу. И те, и другие победили, получив то, чего добивались. И те, и другие горько сетуют сейчас об утраченном. Почему? 
    Гёте когда-то сказал, что каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает. Коммунистическая партия правила в Советском Союзе не по воле «кремлевских старцев», нет – по воле народа. Мы терпели то, что мы терпели, потому что нас это устраивало. Мы любили ту безответственную жизнь, любили искренне, пока не повзрослели. И это ничья вина. Никто не принимает решения стать взрослым, в том числе и народ. Мы просто растем, делаем ошибки. Болеем всеми возможными болезнями и учимся, к сожалению, только на собственном горьком опыте. 
   Эмигранты, приезжавшие из России в Америку в 70-х, переживали жесточайший шок. Я бы сравнил его с ощущениями осиротевшего ребенка, выброшенного в жестокий мир. Приезжающим сейчас много легче. Мы уже знаем правила игры, мы гораздо независимей, мы рассчитываем только на себя и ничто не принимаем как должное. Но боже мой, как мы скучаем по зимним сумеркам и летним полдням нашего детства !
    В начале 19 века русские плотно обосновались в Калифорнии. У них были форты и фермы, порты, дороги, церкви и кладбища. Потом царь продал Аляску вместе с калифорнийской колонией. Форт Росс купил знаменитый Джон Саттер, и все, казалось бы, должно было исчезнуть, забыться. Но через 100 лет после того, как последний русский покинул Форт Росс, штат Калифорния купил эту землю и создал здесь удивительный музей уважения к русским. 
    Мне кажется, в Форт Росс нужно специально возить людей из России. Это место дает уникальную возможность взглянуть на себя со стороны, увидеть свой народ глазами американцев, ощутить это бесценное самоуважение взрослого человека за то, что действительно было сделано. Без криков, без помпы, без заявлений про «самый-самый» и про «особый русский путь».
 
    Когда я выезжаю из тоннеля на Морские высоты над мостом Голден Гейт и весь Сан Франциско открывается взору в его сверкающей или туманной красоте, у меня каждый раз захватывает дух. Эта картина не может надоесть. Каждый раз я горжусь теми людьми, которые придумали и построили этот удивительный город. И каждый раз мне становится горько оттого, что мой родной Владивосток мог бы выглядеть не хуже. И будет. Время взрослеть, перестать ныть и начинать строить.
    Я не пытаюсь учить вас жить, друзья. Не мне. Просто похоже, что времена действительно меняются. И, как сказал Джигарханян в одном забытом спектакле: «У вас прекрасная земля, займитесь ею».
 
Это «Письмо владивостокскому другу из дальнего зарубежья», из Сан Франциско, мой племянник Алекс Левин, навсегда очарованный Америкой, опубликовал в девяностые годы в приморской газете под заголовком «По детству ностальгии не бывает». Явно под влиянием «Писем римскому другу» его любимого Иосифа Бродского. И тем самым поставил – не точку, но жирную запятую, - в нашей нескончаемой дискуссии о том, что я бы парадоксально озаглавил «Уехать нельзя остаться». Это была в девяностые редко выказываемая, глубинная душевная заноза  интеллектуального поколения так называемых «шестидесятников». Да нет, пожалуй глубже: это была нескончаемая российская боль всего двадцатого века, начиная еще с  классики той, «единственной гражданской» : «Поручик Голицын, а может вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля?»  И с той Харбинской дальневосточной эмиграции 22-го, когда последние остатки былой российской культуры разлетелись по миру из Владивостока, оставив богатое литературное наследие. После мучительных, трагичных расставаний с Родиной навсегда в 70-е, когда мы в последний раз обнялись на Зарубинском повороте Хасанской трассы с московским другом-диссидентом Пашкой Радзиевским, улетавшим в Париж, «улеты» девяностых были сродни игрушке – поездке на каникулы или в отпуск. Всегда ведь можно вернуться, можно сделать и новую визу, это же свобода наконец! 
 
Но нет: Алекс уезжал  с семьей, осмысленно, неколебимо и – навсегда. Уезжал с неким уже отлаженным транс-океанским бизнесом, который, впрочем, скоро рухнул по вине не слишком чистого на руку партнера, оставшегося во Владивостоке. Оставшись один на один с жесткой американской реальностью, Алекс опирался только на свои таланты и на новые знакомства с местной русской диаспорой, которая в Калифорнии всегда была многочисленна. О возвращении даже не думал, зато всегда с радостью встречал у себя в городке Сан-Рафаэль на другой стороне Залива родных и друзей из Владивостока.  Однажды мы с Джошем, отсидев месяц в его доме на южных окраинах Лос-Анджелеса, в городке Лагуна-Бич над первым аналитическим докладом по лесному рынку Дальнего Востока и Сибири, отправились в долгий рейд на север, до самого Сиэтла, натурально с заездом в гости к Алексу. 
 
…Доклад давался непросто. Нужно было анализировать гору российской, японской, китайской и американской статистики по экспорту-импорту лесоматериалов, заготовленных в России, выявлять нестыковки и тенденции, оценивать возможность наличия нелегальных объемов в экспортных потоках. Мы  разгадывали механизмы и схемы легализации древесины уже по собственному рейдовому опыту, выстраивали возможные схемы общественного контроля, выявляли лесные районы наибольшего риска для организации такого контроля в регионе силами разных организаций на средства американских грантов. По утрам нас будили тонкоголосые колокольчики соседей – кришнаитов и их нескончаемая хоровая «Харе Кришна, харе Рама!». Мы глотали жгучий кофе, обсуждая планы на день, шли купаться на соседний пляж, где можно было часами наблюдать неутомимых серферов, глиссирующих на волнах океанского прибоя.  Вечерами шли на ужин к родственникам Джоша, болтали о разном. Или забредали в уютный бар, где приходилось долго уговаривать испаноязычного бармена налить мне двойной джин без тоника, потому что мексиканец никак не мог взять в толк, как это возможно – джин без тоника ? Понимание его осеняло лишь после того, как он узнавал, что я из России. 
 
Наконец доклад был вчерне закончен, и можно было отправляться в долгий рейд к северу, где меня дежурно ждал традиционный Берингийский авиамост из Сиэтла. Мы без задержек миновали суетливый Лос-Анджелес со знаменитой надписью HOLLYWOOD на соседней сопке и понеслись по неощутимым дорогам Калифорнии, мимо похожих друг на друга бесконечных городков, ферм и виноградников. Без малого семьсот тамошних километров – это совсем не то, что наша трасса от Владивостока до Хабаровска, так что до желанного Сан Рафаэля к северу от Сан Франциско мы долетели легко за полдня, с одним кофейным перекусом, выстраивая бесконечные планы новых дальневосточных таежных путешествий. Отдых с ночевкой предполагался в уютном доме Алекса, где нас ждал семейный обед с его женой Кариной и каскад расспросов о владивостокских родственниках, реалиях и наших былых и будущих затеях. 
 
Мы сидели в большой, традиционной для американского коттеджа и еще непривычной для меня гостиной, из магнитофона негромко лились наши любимые с Алексом бардовские песни, и маленькая любопытная Кристинка вертелась вокруг, то и дело вторгаясь в наш разговор забавной своей смесью английского и русского. Ночью мне после этого «малым-мало спалось» - больше думалось об этой совершенно новой, семейно-бытовой берингийской реальности. В ней уже не было ни щемящей и грызущей души ностальгии о невозвратной утрате российского прошлого, ни туповатой радости от реализованной американской мечты. Был покой и осознание великого единства этого нового мира, и робкая надежда, что это – навсегда… 
 
С утра, двигаясь дальше к северу, мы, по настоятельному совету Алекса, отказались от хайвэя и выбрали причудливую прибрежную дорогу по скалистым утесам над океаном, чтобы посетить знаменитый Форт Росс. И были вознаграждены тишиной и музейным покоем этого исторического парка с уютным визит-центром, рестораном, гостиничными домиками в русском стиле и множеством других атрибутов старой Руси, включая даже ветровую мельницу. По этим живописным дорожкам над крутыми скалистыми обрывами регулярно бродят туристы, волонтеры устраивают веселые русские хороводы и песнопения с пикниками. Хозяева парка бережно хранят природу этих лесов, скал и берегов там, где устроены спуски на морские террасы. На пляжах и скалах поэтому можно наблюдать тюленей, сивучей и калифорнийских морских львов. Есть тут чем заняться и дайверам, которые любят понырять к затонувшему сто лет назад кораблю на глубине 15 метров.
 
Мы бродили по парку, и в памяти моей клубился причудливо уснащенный легендами, театральной помпезностью, щемящей душу поэзией и музыкой трагический образ основателя Форта, графа-камергера императрицы Екатерины второй Николая Резанова. Так велела судьба, что прах его остался далеко отсюда, на месте гибели в Красноярске. В 2000 году здесь, на месте захоронения Резанова на Троицком кладбище, поставили белый крест, на одной стороне которого написано «Камергер Николай Петрович Резанов. 1764—1807. Я тебя никогда не увижу». На другой стороне креста значится полное имя помолвленной невесты графа, дочери коменданта Сан Франциско — «Мария де ла Консепсьон Марцела Аргуэлло. 1791—1857. Я тебя никогда не забуду». Как вспоминают очевидцы памятного события, шериф города Монтерей развеял тогда над могилой графа горсть земли с могилы Кончиты. И обратно увез горсть красноярской земли — для нее. Туда, на крутой берег Залива у моста Голдэн-Гэйт, где часами стояла когда-то обрученная невеста, глядя в бесконечный океанский запад, на Россию, ожидая возвращения любимого. А в 2007 году на красноярской площади Мира был создан мемориальный комплекс - кенотаф, копия надгробного памятника Резанову. 
 
Так и звучат уже два с лишним века в заоблачных высях, в окрыленных историей и любовью душах от Калифорнии до Красноярска, пронзительные заклинания поэта, воспевшего неземную берингийскую любовь:
 
Ты меня на рассвете разбудишь,
Проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
Я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Не мигают, слезятся от ветра
Безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
Мы вторично, согласно Хафизу,
Мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда: 
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
 
…Покинув Форт Росс, мы продолжили путь на север, в Орегон. И оказались в Портленде аккурат в день какого-то праздника, когда весь город был на улицах, пел, гулял и веселился. Мы с наслаждением влились в эти толпы, отдыхая от сидения в машине, и на одной из площадей меня вновь остановила музыка. Это была боливийская национальная группа, которых множество путешествует по городам Америк и Европы, раскрывая миру глубинную душу американских аборигенов. Меня их музыка берет в плен всегда, всюду и бесповоротно, так что
оторваться нет сил – не знаю, голос ли это моей прошлой жизни, зов неведомых предков или просто есть в душе какие-то струны, синхронные с инками, ацтеками или арауканами. Я сел на мостовую перед группой и, пока Джош гулял, слушал их часами, временами подкидывая в выставленный футляр несколько квортеров или долларов, чтоб снова и снова заказать магический “El condor pasa” – Путь кондора.    
 
…Смешение культур, где бы оно ни происходило – в корейско-украинско-удэгейском Приморье, на русско-эскимосской Чукотке, на англо-иннуитско-алеутской Аляске, в мовок-йокутско-русско-английской Калифорнии, не говоря уж о Латинской Америке – может дать удивительные и яркие новые образцы. Но может и не дать, если культуры, приходящие на новую землю, приходят не с интересом, уважением и благом, а с огнем и мечом. Думается, Форт Росс потому и сохранился в памяти новой Калифорнии, как и общины коренных народов на Дальнем Востоке, что освоение этих земель русскими казаками и дворянами было, как правило, мирным, торгово ориентированным и взаимно интересным. Не всегда и не всюду, но – было. Никто не знает, что для человека важнее – жажда познания или жажда овладения. Зависит от культуры и воспитания «освоителей». Но опыт веков показывает, что овладение кем-то всегда ведет к встречной войне за свободу, пусть и очень нескоро. Тогда как путь познания, сотрудничества и любви дает шанс обретения человеческой гармонии, так важной на фоне глобальных катастроф.  
 
Продолжение следует:
 

 

Другие материалы

09.01. | Анатолий Лебедев | Статью
ПАТРИОТ ПО ИМЕНИ ЛОСОСЬ
04.01. | Анатолий Лебедев | Статью
РУБЕЖ 2000
01.01. | Анатолий Лебедев | Статью
БЕРИНГОВ ПРОРЫВ
01.01. | Анатолий Лебедев | Статью
МЫС БАРРОУ И «АДМИРАЛ МАКАРОВ»
31.12. | Анатолий Лебедев | Статью
БЕРИНГИЙСКИЙ МОСТ или КНИГА ПЕРЕМЕНЫ ДАТ
26.12. | Анатолий Лебедев | Статью
Хамбо Лама не вернется: Сибирские максимы 21 века
26.12. | Анатолий Лебедев | Статью
Сибирские максимы 21 века. Март 2012 - Сентябрь 2024
22.04. | Гость | Новость
Более 80% сельскохозяйственных субсидий ЕС поддерживают животноводство, в ущерб другим более экологичным отраслям сельхозпроизводства
13.01. | Анатолий Лебедев | Новость
Экология и бизнес № 4-2023
13.01. | Анатолий Лебедев | Документ группы
Экология и бизнес № 4-2023
26.11. | Гость | Новость
«Инцидент MPOG11015»: Разлив нефти угрожает дикой природе Мексиканского залива
01.10. | Анатолий Лебедев | Документ группы
Экология и бизнес № 3-2023
13.07. | Анатолий Лебедев | Документ группы
Журнал «Экология и бизнес» № 2 - 2023
05.04. | Анатолий Лебедев | Документ группы
Журнал «Экология и бизнес» № 1 - 2023
19.03. | Анатолий Лебедев | Статью
Истина где-то рядом. Но не в суде
Группа Экология и бизнес
В группе: 1 участников
Материалов: 57

Страница журнала "Экология и бизнес", издаваемого общественной организацией Бюро региональных общественно-экологических кампаний - БРОК.
С 2001 года общественная организация Бюро региональных общественно-экологических кампаний - БРОК выпускает ежеквартальный журнал «Экология и бизнес» - рупор дальневосточных и сибирских проблем ресурсопользования. Сегодня журнал распространяется госструктурам по природопользованию и охране природы ДВ региона, Сибири и России, некоторым муниципальным администрациям юга...

Календарь

Все события

Фотогалерея

Интересные ссылки

Коллекция экологических ссылок

Коллекция экологических ссылок

 

 

Другие статьи

09.01.25 | Общество | Дальневосточный ФО |

ПАТРИОТ ПО ИМЕНИ ЛОСОСЬ
04.01.25 | Общество | Дальневосточный ФО |

РУБЕЖ 2000
01.01.25 | Общество | Дальневосточный ФО |

БЕРИНГОВ ПРОРЫВ
01.01.25 | Общество | Дальневосточный ФО |

МЫС БАРРОУ И «АДМИРАЛ МАКАРОВ»
31.12.24 | Общество | Дальневосточный ФО |

БЕРИНГИЙСКИЙ МОСТ или КНИГА ПЕРЕМЕНЫ ДАТ

30.12.24 | Общество | Новосибирская область |

Всех с НАСТУПАЮЩИМ!!!
26.12.24 | Общество | Приморский край |

Хамбо Лама не вернется: Сибирские максимы 21 века

26.12.24 | Общество | Приморский край |

Сибирские максимы 21 века. Март 2012 - Сентябрь 2024
21.12.24 | Охрана природы | Забайкальский край |

Монгольская степь зимой
16.12.24 | Экология | В мире |

Пластиковое загрязнение: почему бездействие обойдется нам гораздо дороже, чем принятие мер
Все статьи |  Создать статью

Активность на сайте

Все темы |  Создать тему

сортировать по иконкам
3 года 5 недель назад
Гость
Гость аватар
 Ядовитая река Белая

Смотрели: 304,343 |

Спасибо, ваш сайт очень полезный!
3 года 7 недель назад
Гость
Гость аватар
 Ядовитая река Белая

Смотрели: 304,343 |

Thank you, your site is very useful!
3 года 7 недель назад
Гость
Гость аватар
 Ядовитая река Белая

Смотрели: 304,343 |

Спасибо, ваш сайт очень полезный!
3 года 35 недель назад
Евгений Емельянов
Евгений Емельянов аватар
 Ядовитая река Белая

Смотрели: 304,343 |

Возможно вас заинтересует информация на этом сайте https://chelyabinsk.trud1.ru/
3 года 7 недель назад
Гость
Гость аватар
 Ситуация с эко-форумами в Бразилии

Смотрели: 9,340 |

Спасибо, ваш сайт очень полезный!

Последние записи блогов

Все блоги |  Создать запись
Андрей Баздырев аватар
 Пожелание вам в наступившем году с помощью бородатой неясыти!
Андрей Баздырев
Гость аватар
 К столетию со дня рождения Джеральда Даррелла!
Гость
Гость аватар
 Иногда фотоловушки выдают шедевры
Гость
Гость аватар
 Настоящие хозяева Арктики!
Гость
Гость аватар
 Болотоведение на Первом
Гость
Гость аватар
 Прирожденные скалолазы
Гость