Артемий Троицкий «Как быть?»

Многие из существующих в России проблем связаны с тем, что пропасть между мыслящей, способной влиять на умы элитой и остальной страной практически непреодолима: интеллектуальные, моральные и нравственные авторитеты исключены из телевизионной панели.

Нет их и в радиопрограммах или печатных интервью. А читательский интерес к качественной, в том числе, научной литературе в стране из года в год постоянно снижается. Людям остро не хватает живого общения с признанными моральными, этическими, эстетическими авторитетами и просто умными людьми.

Летом 2012-го журналисткой Катериной Гордеевой был придуман гуманитарный проект «Открытая лекция», в основе которого лежит идея широкой доступности знаний, памяти и культурного опыта тех, без кого наша история была бы совершенно иной.

14 декабря в Екатеринбурге в рамках этого проекта, прошла лекция  замечательного культуролога, музыкального критика, журналиста Артемия Кивовича Троицкого. 

Я категорически никакой не политик. Я — человек принципиально беспартийный, я не активист, я никуда не вхожу, не примыкаю и считаю себя человеком стопроцентно независимым. Собственно говоря, о независимости и будет моя лекция, потому что назвал я ее «Как быть?» Как быть не обязательно в смысле «Что делать?» Да, имеется великий роман Николая Гавриловича Чернышевского. На мой взгляд, самый влиятельный роман XIX века. То есть «Евгений Онегин», и Достоевский, и Толстой по части влияния этого романа на умы русских людей, в общем-то, отдыхают. Хотя, естественно, с точки зрения художественных достоинств, автору какие-то претензии можно предъявить. Тем не менее, как писал Герцен в начале 60-х годов, оказавшись в России: «Все молодые люди тут будто сошли со страниц романа „Что делать?“» Это роман, который, действительно, перевернул умы людей и очень многим показал, что делать. И надо сказать, что можно много спорить о том, правильным ли был тот путь, на который указывал этот роман. Но то, что в России после этого стало намного интереснее, веселей, динамичнее и умнее, это совершенно несомненно.

«Как быть?» — я имел в виду, в чисто бытовом смысле. Я не агитатор, не пропагандист, но так же как все, живу нормальной ежедневной жизнью в нашей стране. Иногда и за ее пределами. И задаюсь вопросом «Как быть?» Потому что понятно, что время сейчас, прямо скажем, не самое вальяжное, особенно для нормальных людей, да, в общем-то, уже и ненормальные начинают ощущать какое-то легкое беспокойство. Поэтому я хотел, чтобы лекция моя была полезной и, может быть, содержала в себе какие-то намеки, которые бы вам помогли. То есть во многом эта лекция так же, как и лекция Нюты, и лекция отца Алексея — о помощи. Она о помощи и взаимопомощи, потому что мы в этом нуждаемся.

Несколько оговорок сразу хотел бы сделать. Во-первых, я никогда в жизни на эту тему не выступал, так что сегодня первый, очень может быть, что и последний раз. Так что хорошо, что идет запись. Во-вторых, я хотел бы сказать, что все эти советы, которые я буду давать, они, естественно, не являются универсальными. У меня нет универсальных рецептов как у Дейла Карнеги: как преуспеть в жизни, заработать миллион, завести тысячу друзей, и стать влиятельным человеком в государстве. Кто в эти сказки верит, тот пусть этому и следует. Я считаю, что верить этому нельзя, что все люди разные. И то, что хорошо для одного, может быть абсолютно не работающим для другого. Так что всё, о чем я буду далее говорить, имеет смысл принять к сведению, подумать на эту тему, и на себя примерить. Как в магазине берешь разные вещи — что-то подходит, что-то нет, что-то идет, что-то не идет совершенно. Может быть, что-то из этого вам и подойдет.

Второе. Имею ли я вообще право какие-то советы давать? Я помню, был такой американский фильм не так давно — «Little Miss Sunshine». Там семья, совершенно несчастная, сплошные скандалы, и единственный свет в окошке — это маленькая дочка, которая совершенно не понимает, что вокруг происходит. А вокруг происходит полный ужас, кошмар, папа с мамой на ножах, старшие братья и сестры — проблема на проблеме. И при этом отец — глава семейства, как раз читает лекции о том, как преуспеть в жизни, как быть счастливым. В общем, довольно комичная ситуация.

Про себя я могу сказать, что какие-то намеки на моральное право не то, чтобы учить жизни, но, по крайней мере, позиционировать себя в качестве возможного примера я могу, потому что… Потому что мне 59 лет, чувствую я себя прекрасно — и физически, и морально, хотя никогда в жизни не занимался никаким спортом, за фигурой не следил и вообще жил, как бог на душу положит. При этом имею прекрасную семью, большое количество детей. Все мне очень нравятся. И, в общем-то, об этом даже не очень удобно говорить, но можно сказать, что я себя чувствую довольно-таки счастливым человеком, чего, естественно, и всем желаю, особенно в преддверии Нового года. И на будущий год, и на все последующие. Поэтому, может быть, мой жизненный опыт как раз в этом смысле пригодится.

Ну и последнее — это как раз по поводу жизненного опыта. Любители поучить жизни, как правило, пишут какие-то абстрактные примеры: надо поверить в себя и так далее. Я подумал, что это будет довольно скучно и не слишком убедительно. Поэтому все примеры, которые будут приведены — как примеры положительные, так и примеры отрицательные — будут из моей собственной жизни.

Это было вступление, переходим к основной, торжественной части.

Ключевое слово по поводу того, как быть, это довольно банальное, но очень правильное слово — «самореализация». Я считаю, что смысл жизни, если максимально обрубать это понятие, наверное, в самореализации: каждый человек должен максимально реализовать то, что в нем заложено.

Самореализация, поскольку все люди разные, может происходить по-разному. У кого-то она индивидуальная, максимально индивидуальное самосовершенствование, условно говоря — путь монаха или мудреца. У кого-то это происходит в семье, максимальная реализация в семейных ценностях, в детях. У кого-то в коллективе — профессиональная самореализация. Бывает смесь всех этих типов самореализаций.

В чем смысл этой самой самореализации? На мой взгляд (и мы об этом будем сегодня довольно много говорить, много к этому возвращаться), в служении людям. Я не говорю о служении обществу, служении, тем более, государству и так далее. Людям. Служение людям.

И это слово «самореализация» состоит, как не трудно заметить, из двух частей — «само», а потом «реализация». И прежде, чем заниматься этой самой реализацией, очень важно для начала осознать и прочувствовать вот это самое «само», то есть свою самость, свою самостоятельность, ценность свою как человека. Потому что пока вы этого не почувствуете, что вам, собственно, реализовывать тогда?

Очень важно почувствовать, что ты не винтик в государственной машине, что ты не какая-то щепка, которую носит по просторам быта. Если рассуждать в религиозной парадигме, что ты не раб божий, что ты вообще не раб, что ты, на самом деле, сам себе хозяин. Вот, я думаю, что многие из вас читали знаменитую лекцию Бродского в Мичиганском университете (http://vikent.ru/enc/6416/) в Америке. Если не читали, почитайте. Там один из важных тезисов — это то, что человек никогда не должен чувствовать себя жертвой: государства, обстоятельств, неправильного происхождения и плохого образования, и прочее, и прочее. Часть моей программы в этом и состоит.

Теперь от абстрактных нравоучений переходим к конкретным примерам. Начну я с конца 60-х — начала 70-х годов. Я, в принципе, был довольно самостоятельным парнишкой всегда. В частности, меня дважды исключали из пионерской организации — один раз за музыку, второй раз — в 13 лет — за антисоветскую пропаганду. Но речь не об этом.

В старших классах школы и на первых курсах института у меня возникло страшнейшее заикание — я вообще почти не мог говорить. То есть я запинался у меня трясся подбородок — вообще ужас. Я стал ходить к врачам-терапевтам, к логопедам, и прочее, и прочее. Был, в частности, у знаменитого врача, который занимался шоковой терапией, если помните начало фильма «Зеркало» Тарковского. Вот у этого самого доктора я тоже был, познакомился там, кстати, с Николаем Бурляевым, у которого были такие же проблемы после того, как он снялся в «Андрее Рублеве». И ничего не получалось, ничего абсолютно не получалось.

И тогда я решил заняться самолечением и подумал, чего мне с этим делать. Проанализировав ситуацию, я пришел к выводу, что я, естественно, сильнее всего заикаюсь в стрессовых ситуациях. То есть, когда меня вызывают в школе к доске, я начинаю отвечать, или в институте какие-то публичные разговоры и так далее. Вот, если я волнуюсь, то у меня начинается весь этот кошмар.

И я по принципу «клин клином», я стал сознательно вводить себя вот в эти максимально стрессовые ситуации. Я стал вести дискотеки, я был первым в Москве, по крайней мере (а может быть, и в России) диджеем — это была осень 1972 года. Стал вести дискотеки, стал вести концерты. И это, конечно, было довольно сложно. То есть фишка была в том, что надо было максимально сконцентрироваться, видя, что люди на тебя смотрят и что-то от тебя ждут. Максимально, до боли сконцентрироваться и говорить так, как надо. Мне этого никто не подсказывал, то есть я не патентовал этот метод, но я его придумал сам. И он сработал. И сравнительно недавно одна ученая дама, психолог, брала у меня интервью… Причем, я ей не говорил про заикание, она просто проверяла какие-то мои соображения, реакции и так далее. После чего выдала несколько изумленный диагноз, она сказала: «вам каким-то образом удалось превратить себя из интроверта в экстраверта». Это достаточно уникальная вещь в психологической практике. Но я об этом ничего не знал, я тогда и слов-то таких, скорее всего, не знал.

Заикание — это невозможность говорить, это клетка. Это такая клетка, из которой мне дико хотелось вырваться. И я просто пошел ва-банк, чтобы это сделать. Мне это удалось. Это было хорошо. Это, конечно, была экстремальная штука, но это касалось такого ключевого понятия как свобода. Мне очень хотелось освободиться, мне очень хотелось вырваться. Break on through, словами Джима Моррисона.

И по поводу свободы следующие два эпизода из моей жизни. Они уже касаются 1977 года. Я в то время был женат в первый раз, был мне 21 год. Жена моя была также, как я — сумасшедшая меломанша, хиппи. При этом ее дедушка был одним из заместителей тогдашнего председателя Совета министров Косыгина, а папа у нее был адмирал. То есть она была из высших слоев советской номенклатуры. Но я женился, естественно, не по расчету, только по любви, как, впрочем, и всегда.
И вот, значит, мне предстояло распределиться. Я в том году заканчивал Московский экономико-статистический институт, должен был у меня быть диплом экономиста-математика. И в какой-то момент отец моей тогдашней жены позвал нас к себе для серьезного разговора. Он сказал «Ну что, ребята? Надо вам определяться по жизни». Естественно, ее семья была не очень довольна ее выбором, они предпочли бы, чтобы дочка вышла замуж за какого-нибудь там молодого полковника КГБ или перспективного дипломата. Но вот выбрала этого волосатика, деваться некуда — любовь зла, как говорится.
И говорит «Давайте, значит, решайте. Артем, ты, вот, заканчиваешь. Где ты бы хотел работать? Можно в торгпредство в Лондон, можно в Вашингтон, можно в Прагу (ты хорошо по-чешски говоришь), пожалуйста. Вообще без проблем. Выбирайте место». Ну, жена, естественно, запрыгала, в ладошки захлопала, всё очень хорошо. Я промолчал, но потом пошел обсуждать это с женой.
И я говорю «Послушай, я не хочу быть чиновником, я не хочу быть чертовым клерком. Я себе представляю, как сложится после этого наша жизнь». Она говорит «Да ты что! Лондон, Нью-Йорк! Обалдел, что ли?» В общем, не нашел я общего языка с любимой женой. И я убежал.

И от жены, и от семьи. Я скрывался. Они меня искали с милицией — ну, муж убежал. Не как невеста из-под венца, но типа того. Кстати, если у кого-то есть какие-то свои камеры, телефончики, диктофончики, записывайте сколько хотите — буду только рад. Чем эта драматическая история закончилась, я рассказывать не буду. Но факт в том, что от прекрасной мечты советского человека жить вблизи Госдепа, приспешником которого я являюсь, как там гласит один из плакатов около входа, вот от этой самой перспективы я убежал. И в этом же году распределили меня в Центральное статистическое управление — ЦСУ СССР. Это, кстати, организация, где снимался фильм «Служебный роман» Эльдара Рязанова, дай бог ему здоровья.

Меня туда распределили. И оттуда я опять же убежал. Я не пошел работать по распределению. Не явился, исчез. После этого полгода вообще нигде не работал, скрывался, потому что меня совершенно спокойно могли замести за тунеядство по тогдашним советским законам. Потом пошел на одну работу, на другую, пока, наконец, не добрался до работы, которая мне вполне нравилась в Институте истории искусств.

Раз уж мы заговорили об Институте истории искусств, еще один маленький совсем примерчик. Я всё говорю к тому, что не надо бояться принимать совершенно нестандартные решения в жизни. Надо доверять своей интуиции, своему чутью, чувствовать, чего ты хочешь, а чего ты не хочешь. И знать, что если ты чего-то не хочешь, то ты можешь этого и не делать. То есть ты свободен, ты волен поступать не так, как, может быть, поступили бы на твоем месте 99% людей.

Там же, кстати, в этом самом Институте истории искусств, уже спустя 5 лет, я написал диссертацию на соискание звания кандидата философских наук. В общем, по социологии у меня была диссертация. И за 2 месяца до защиты диссертации меня из института уволили. Из-за проблем с КГБ. Стандартная история: стали меня склонять, скажем так, к сожительству со всякими органами, мне не особо интересными и симпатичными. Я честно сказал «Да нет, ребята, мне это не интересно. И помочь я вам тоже никак не могу, поскольку кроме как музыкой ничем не интересуюсь». Ну и, соответственно, вылетел я из своего института.

Что я сделал с диссертацией? Я ее выбросил. Как Гоголь — сжег, так я отнес на помойку и выбросил. То есть, если эта часть жизни, судя по всему, заканчивается, то лучше какие-то ее остатки, на всякий случай трусливо на будущее не припрятывать.

Музыка — да. Музыка, естественно, тогда играла в моей жизни огромную роль. И опять же, я думаю, что это очень важно для каждого человека, который хочет как-то сознательно и самостоятельно идти по жизни. У человека должны быть какие-то опоры. Я считаю, что главная опора — это он сам, вот этот стержень, вот это «Я». Свободное, сознательное, ответственное «Я».

Но кроме того, естественно, это с одной стороны, родные, близкие, друзья, любимые люди. А с другой стороны, конечно, очень важно (это есть, к сожалению, не у всех, но здорово, если бы это было у каждого) какое-то дело, которое вы очень любите, которое вас вдохновляет, и хочется этим заниматься, и хочется в это всячески проникать.
Мне в этом смысле повезло: у меня этим делом стала музыка. А музыка, естественно, в то время была исключительно важна. Многие считали, что рок-музыка — это вообще такая новая религия. Я бы не сказал, что считал ее новой религией, но абсолютно беззаветно был ей предан.

Кстати, если говорить о религии, если меня спрашивают, верующий ли я, я всегда отвечаю, что я агностик. Я с огромным уважением отношусь и к религиям, и к верующим людям. Я не считаю себя атеистом, тем более что атеизм до некоторой степени — тоже разновидность религиозного сознания. Одни истово верят, что Бог есть, а вторые истово верят, что бога нет и быть не может.

Я в этом смысле агностик. В то время, кстати, я очень увлекался религиозной, в первую очередь православной, философией. Читал Сергия Булгакова, Павла Флоренского, естественно, Соловьева, естественно, Бердяева, Мережковского. Очень много читал. С философской точки зрения мне это было очень интересно, очень близко.

Потом там какими-то хитрыми путями через Сэлинджера я узнал про дзен-буддизм, стал в Библиотеке иностранной литературы брать всякие книги Тэйтаро Судзуки по дзен-буддизму. К этому я относился всегда с большим интересом и максимальным респектом.

В организованную религию, а также в религию как путь спасения я никогда не верил. Не верил, наверное, в первую очередь потому, что слово «вера» вообще мне не очень близко. У Макаревича есть старая песня про то, что если верим, то очень сильны, а если знаем, то очень слабы. Для меня наоборот: я люблю знать. Опять же, никого ни в чем не хочу не то, что убедить, а даже вбросить какие-то семена сомнений. Но для меня лично это чувство неблизкое.

К тому же, как вы прекрасно знаете, для многих людей вера означает путь к чему-то хорошему и благородному, и святому, и светлому. А для других наоборот. Вспомните христианскую инквизицию или посмотрите на теперешних мусульман, которые истово верят в то, что если они взорвут энное количество невинных людей, то после этого попадут в рай. Что же это за вера такая?!

Надежда. Была вера, теперь надежда. Была ли в то время надежда (скажем, конец 70-х — начало 80-х годов)? На мой взгляд, надежды не было. Не было никакой надежды, было очень мрачное время. Во многом очень похожее на то, что происходит в России сейчас. Было довольно беспросветно. В каком году была написана песня «Гудбай, Америка»? В 1983-м, по-моему. Вот, ваши земляки, группа «Наутилус Помпилиус». 1983-й год, «Гудбай, Америка» — как раз песня об этой окончательной безнадеге.

Если бы им сказали, что пройдет несколько лет, и они смогут в эту Америку ездить почти как к себе на дачу и давать там концерты, думаю, никто из молодых свердловчан этому делу не поверил бы. Тем не менее, как вы знаете, именно так оно всё случилось.

С одной стороны, надежды не было. Да, и тогда, кстати, очень актуальным был вопрос нужно ли уезжать из Советского Союза. Вот, генсеки мрут, а нам, значит, отсюда надо, пока мы живы, сваливать куда-нибудь подальше.
Я помню, одна героическая американская девушка за мной специально из Америки приехала, чтобы заключить со мной фиктивный брак и вытащить меня из СССР в Америку. Тогда я во второй раз отказался от американских перспектив и тоже об этом не жалею.

Надежды не было, но это совершенно не означало, что мы как-то ужасно жили. Напротив, не было надежды, у меня не было веры, зато у нас была любовь, зато были друзья и, в общем-то, это, конечно, было определенное счастье. Когда я вспоминаю о том, какие годы в моей жизни были самыми счастливыми, как ни странно, это вот первая половина 80-х годов — самое мрачнейшее время.

Это был период, когда я жил, наверное, наиболее полной жизнью. С одной стороны, это был риск, это было сплошное приключение. С другой стороны, это было как раз то самое время, когда происходили в моей жизни все самые потрясающие и удивительные открытия, и когда у меня была возможность эти открытия не только совершать, но и всячески помогать тем, кого я открывал. Я устраивал первые концерты Майка Науменко, я первый вытащил из Питера Гребенщикова с «Аквариумом», потом, соответственно, устраивал первые концерты Виктору Цою, группе «Кино». Естественно, Петя Мамонов, «Звуки Му» — я в этой группе даже на соло-гитаре играл одно время. Но мое главное открытие — это Александр Башлачев. Тоже спасибо Лёне Парфенову — он меня с ним познакомил в городе Череповце. Это вообще человек очень-очень важный в моей жизни.

Вот это ощущение удивительных событий, этого тепла, исходящего от потрясающих, гениальных людей, и возможность им помогать — оно мне давало чувство абсолютно максимальной вот этой самой самореализации. И очень важно, что это было бескорыстно. О деньгах тогда вообще речи не заходило. Мы все были бедные, денег не было ни у кого — ни у музыкантов, которые не могли этим заработать ничего кроме шишек, запретов, исключения из комсомола и так далее, ни у тех, кто им помогал. Я тоже нарывался на всякие запреты и на увольнение с работы, и прочее… В общем, были какие-то мелкие, а иногда и серьезные бытовые проблемы, но при этом было счастье.

И это очень важно. И это очень актуально, кстати, и для нашего сегодняшнего времени. Можно стоять в тесноте и в относительной темноте, но это совершенно не в состоянии загасить то тепло, тот свет, который у нас имеется внутри.

Потом началось время более, я бы сказал, противоречивое. Наступило время соблазнов. Для меня время Перестройки и 90-х годов, когда я из подполья тут же взлетел в какие-то высокие сферы, это было время очень серьезных соблазнов. Такие вещи как деньги, карьера меня не интересовали, не соблазняли никогда вообще. Это очень банально, это не для меня совсем. Но бывали соблазны гораздо более, скажем так, изысканные.

Приведу пример, который касается как раз Александра Башлачева. Один из самых грустных, может быть, самый грустный вообще эпизод в моей жизни. С Башлачевым мы очень дружили. Он, кстати, учился в Свердловском университете на Журфаке. Человек он, конечно, был абсолютно гениальный, но сложный, несчастливый. И он ко мне пришел со своей девушкой Настей — это было в конце января 1988 года. Он ко мне пришел, мы тогда уже со второй женой снимали симпатичную дачного типа квартирку почти что в центре Москвы на Беговой. А он, в общем-то, был бездомным: жил то у одних друзей, то у других.

И вот им у нас очень понравилось. Я чувствовал, что он очень хотел бы у нас остаться жить. А у меня уже в это время шла движуха, у меня уже вышла книга в Англии, меня приглашали туда-сюда. Надо было везти группу «Звуки Му» на рок-фестиваль в город Будапешт. И я ему говорю «Саш, послушай, ты меня извини, ради бога, но ты сейчас пока где-нибудь перекантуйся, а мне надо тут…» Как там у Высоцкого? «В чешский город Будапешт свозить Мамонова». Ну ладно. Они, значит, такие, грустные ушли. А потом, как вы знаете, он поехал в Питер и там выбросился из окна.

И я всю жизнь себя за это дело виню. Конечно, если б я знал, да провались он вообще Будапешт со всей этой Венгрией вместе. Но это был соблазн. И я взял и отклонился от правильного курса. Это был такой ложный манок. Наверное, надо было мне тогда, все-таки… Даже не наверное, а точно мне надо было себя тогда повести по-другому. И соображение типа «ну кто же мог знать?», в общем-то, в данном случае утешением ни слабым, ни сильным для меня не служит.

Второй соблазн — это стать начальником. Слава богу, что некоторых соблазнов того времени я избегал. Поскольку я был человеком известным, публичным, популярным, ко мне стали со всех сторон стремиться всякие более или менее, или совсем незнакомые люди со всякими деловыми предложениями. И вот тут я проявил абсолютную твердость. Никаких совместных предприятий, никаких клубов, никаких ресторанов, никаких фондов. Всё это я отметал с порога — ребята, это не мое, я знаю точно, что деньги зарабатывать не умею, вот, нафиг-нафиг. Всё, точка.

Но другого соблазна я не избежал. И когда мне предложили стать начальником музыкального вещания российского телевидения… В это сложно сейчас поверить, но с начала 1991-го до начала 1994-го года я был главным по музыке на российском телевидении. Это то, что называется сейчас канал «Россия». В общем, перед этим соблазном я не устоял. Мотивы у меня были благородные — нести хорошую музыку в массы и всё такое прочее. Я на самом деле наступил на горло собственным ощущениям и представлениям, потому что знал, что я начальником быть не хочу, я не люблю власть, мне не нравится руководить. Я сам никогда не терпел, чтобы мною руководили, так с какой стати я буду руководить другими? Тем не менее, я на это дело пошел. Закончилось это хождение в начальство довольно плохо. Ну, в общем-то, это был для меня хороший урок. С тех пор я больше никакие большие коллективы на себя не принимал. И правильно делал.

Если уж мы вспомнили о 90-х годах, последний маленький урок, который я для себя из того времени вынес. Он касается уже дел семейных. Жен у меня было довольно много, но, в общем-то, я чувствовал, что мне это нафиг не надо. Жены у меня были как боевые подруги. В семье я не нуждался, детей я не хотел. И правильно делал. Всему свое время — это тоже очень важно понять молодым людям. Детей безответственным образом, наверное, лучше не заводить. А делать это нужно, когда вы созрели, когда чувствуете, что вам это надо. И тогда ребенок будет в радость. А главное, вы будете в радость ребенку, что принципиально важно.

У меня первый ребенок родился, когда мне было, по-моему, то ли 42, то ли 43 года. Не могу сказать, что я хороший отец, чтобы быть хорошим отцом, тоже нужно обладать талантом. И для того, чтобы заниматься бизнесом, нужны способности, которые мало у кого есть. И для того, чтобы быть начальником, тоже нужны способности. И для того, чтобы быть хорошим родителем, тоже нужны способности. Но если бизнес и карьеру можно совершенно спокойно слить, то дети — это куда важнее. Поэтому надо доводить до момента, когда вы чувствуете, что можете с этим справиться.

Недавно где-то прочитал высказывание Черчилля, что воспитать четверых детей гораздо сложнее, чем руководить нацией. Полностью присоединяюсь и подписываюсь. У меня, кстати, ровно столько же.

Таким образом мы дошли до текущего момента. Текущий момент, как я уже сказал, он довольно тяжелый. Я бы даже сказал — очень тяжелый. Более противного и гнусного момента в моей жизни сто процентов не было, чем то, что сейчас Россия переживает. И в этой ситуации, как мне представляется, очень важно не терять некоторые очень важные вещи, которые многие, к сожалению, или уже теряют, или легко могут потерять.

Во-первых, не теряйте друзей. Очень часто говорят, пишут там во всяких соцсетях, что, вот, мол, рассорился со своими друзьями из-за Украины, из-за Крыма, из-за Путина и из-за прочих вещей. Во-первых, я считаю, что Путин вообще не стоит того, чтобы из-за него вообще так особо париться. Во-вторых, друзья — это гораздо важнее.

У меня, опять же, имеется очень грустный опыт на эту тему. Это касается Сергея Курёхина — такой, замечательный, гениальный питерский музыкант, лидер «Поп-механики», ну и вообще — лидер всей питерской богемы, которого слушались как гуру и Гребенщиков, и Цой, и Новиков, и все прочие.

И мы с ним очень дружили. Мы с ним, кстати, родились в один день, 16 июня, только он 1954 года, я — 1955-го. В общем, очень у нас с ним были теплые, близкие отношения, могли болтать с ним ночами напролет о музыке, в первую очередь, и не только о музыке. А потом произошла такая штука, что Курёхин, по абсолютно понятным для меня причинам, в начале 90-х годов, попал в эту национал-большевистскую историю. Он очень не любил пошлости, очень не любил банальности. И когда он увидел весь этот пошлейший ельцинский русский капитализм, всех этих новых русских, всю эту шваль из грязи в князи, у него это вызывало страшное неприятие, и поэтому он шарахнулся в противоположную сторону и занесло его, к сожалению, слишком далеко — к нацболам, к Лимонову.

И мы с ним стали по этому поводу сильно ссориться. Потом эти ссоры перешли уже в публичную плоскость, я давал о нем всякие возмущенные интервью, он по поводу меня тоже нелестно высказывался. В общем, мы с ним совершенно рассорились.

Я был абсолютно уверен, зная Курёхина, человека невероятно подвижного в мыслительном плане, что это завихрение у него скоро закончится и он станет нормальным человеком. Может быть, он перейдет в какие-нибудь мистики, эзотерики или, наоборот, уйдет в какое-нибудь ортодоксальное православие, или что-то еще. Но сто процентов, что со всей этой дурью, с этой инфекцией он долго не проживет.

Поэтому чувствовал я себя достаточно спокойно, как всегда в то время много ездил туда-сюда. Шел, по-моему, 1996-й год. А Курёхин взял и умер, скоропостижно умер. У него очень редкая болезнь обнаружилась, рак сердца. И он сгорел буквально в течение месяца. И я не успел с ним ни поговорить, ни попрощаться, ни сказать «Прости, пожалуйста, любимый друг»… Ни на похороны сходить. Ничего.

И после этого я, конечно…

Извините, пожалуйста, но, на самом деле, это очень такой… драматичный для меня момент. И после этого я, конечно, взял себе за абсолютное правило: терять друзей по каким-то этим ничтожным поводам из-за политики, из-за идеологии, из-за всей этой фигни нельзя.

Если говорить обо всех этих текущих горячих дискуссиях, то с людьми, которые мне не знакомы и никакой ценности для меня не представляют, я на эту тему вообще не разговариваю. Если ко мне подходят незнакомые дядьки-тетки и начинают говорить «Крым наш» и так далее, я с ними в дискуссии просто не вступаю. Говорю: «Всего вам хорошего, счастья вам, успехов в личной жизни. И детишек здоровых».

Это как если бы к вам, христианину, подошел мусульманин и начал говорить «Аллах акбар», да? Ну что, вы его станете переубеждать, что ли, и говорить, что ни фига он не акбар? Нет, естественно. Вот тут точно такая же история.

Но если речь идет о друзьях, естественно, с ними надо разговаривать, спорить, может быть, переубеждать, потому что это ценные, это важные для вас люди. Спорить, но не ссориться. Если вы чувствуете, что дошли в споре до какой-то точки кипения, лучше: «Ладно, всё, старик. Давай накатим, всё в порядке, послушаем лучше любимую музыку».

Я считаю, что это очень важно, тем более что я совершенно уверен, что рано или поздно ваши друзья одумаются, конечно. В моем близком круге подавляющее большинство людей думает так же, как я. Я вспоминаю двоих своих близких друзей, которые один в силу, может быть, ортодоксальной православной ментальности, второй в силу конфуцианства, также в нем генетически заложенного, они к власти относились лояльно и по весне вступали со мной в жаркие споры. По осени они со мной уже не спорят. Думаю, что так будет и с большинством людей, у которых своя голова на плечах.

Следующий пункт — не терять родины. Тут, конечно, дело непростое. Если говорить о так называемым «поравализме», это как раз тот случай, когда универсальных рецептов нет. Есть люди, для которых эмиграция может быть началом интересной новой жизни и интересного этапа самореализации. Есть люди, для которых это смертельно. У всех по-разному. Но я считаю, что в любом случае, даже если вы уехали, не надо терять Родины, потому что это очень важно. С Родиной людей обычно связывает гораздо больше, чем недвижимость или даже могилы родителей. Есть очень много нитей видимых, невидимых, толстых, тонких, обрывать которые неправильно.

Опять же, приведу пример из собственной жизни. Я сейчас довольно много времени провожу в Эстонии и Финляндии, я преподаю в университетах Таллинна и Хельсинки. С февраля еще буду и в Лондоне студентов учить. Для меня, в принципе, работать за границей, это совершенно нормальная вещь. Мои родители работали в Праге пять лет, с 1963 по 1968 год, и я там с ними жил. Это было совершенно нормально. С тех пор я не вижу особых проблем в том, что российский гражданин работает где-то еще. Это нормально.

Но при этом передо мной стояла дилемма. Мне предлагали ехать преподавать в Америку и, соответственно, в Северную Европу. В Америке, честно могу сказать, зарплаты практически на порядок выше, то есть почти в десять раз выше, чем в Европе. По крайней мере, то, что мне предлагали. Я долго чесал репу, естественно, с семьей мы это дело перетирали всячески и я решил отказаться от суперзарплат. Потому что если ты уехал в Америку (для меня, по крайней мере — мне уже 59 лет), то это всё, отрезанный ломоть. То есть, гудбай уже не Америка, а гудбай, Россия. И я понял, что этого я делать не хочу. Это будет поперек той интуитивной конституции, которую я в себе сформировал. И я этого не сделал и абсолютно не жалею. И вообще, надо, конечно, понимать, что куда бы ты ни уезжал, ты всё равно берешь себя с собой.

Следующее, что очень важно, на мой взгляд, это не терять чувство собственного достоинства, не терять своих нравственных принципов, не становиться хамом. Сейчас у нас происходит огромное количество хамства, жлобства, агрессивности, скотства и так далее. Вот то, что вырубили свет, это крошечный, но вполне своевременный пример этому.
Не надо уподобляться этим людям. Я в данном случае выступаю не с толстовских позиций непротивления злу насилием, но если ты сам становишься хамом, то можешь скатиться, в конце концов, уже не только нравственно, но и философски, и политически, и идеологически до помойного уровня этих самых людей. Очень важно оставаться моральным человеком.
Вот у питерской группы «НОМ» недавно вышел альбом, называется «Семеро смертных». И там заключительная песня, и я в ней тоже подпеваю, она называется «Гнидой не будь». Вот это вот точно. Вот этим быть не надо. Если мы вспомнили «Семеро смертных», то скажу вам, что семь смертных грехов — это фигня. Почему-то очень многие думают, что это имеется в Евангелии или Ветхом завете. Ничего подобного. Семь смертных грехов были придуманы католическими монахами то ли в XII, то ли в XIII веке. Я считаю, что семь смертных грехов — это апокриф. И в частности, там имеется такой грех под названием «Уныние». Я не очень понимаю, почему уныние вообще должно считаться грехом, тем более смертным. По мне так лучше не терять бодрости духа. Но в то же время я считаю, что лучше по-умному унывать, чем по-дурацки веселиться. Так что унывать, конечно же, лучше не надо, но ничего страшного в этом нет. Надо сохранять трезвую голову и оценивать ситуацию адекватно, без излишней эйфории.

Следующее, чего нельзя терять, что очень важно, — это смелость. Надо быть смелыми, потому что имейте в виду, что подлые власти берут людей на понт. Есть масса примеров того, что власти просто запугивают в расчете на то, что люди на это отреагируют как трусы. У нас власть гопническая, и они поступают точно как гопники. Я думаю, что вы с ними сталкивались — наверняка, они имеются и в городе Екатеринбурге.

Для гопников же важнее даже не мобилу отобрать или 200 рублей мелочью. Для них важно человека унизить. Унизить, испугать. Вот, точно такая же нынешняя российская власть. Бояться ее не надо — надо поступать, скажем… Ну, опять же, за примером идти недалеко. Надо поступать так, как мы поступили сегодня. Струсили одни — вариант «В», струсили другие — вариант «С». И, вариант «С» у нас прошел. Вырубили свет. Ну и что? В общем-то, темнота — друг молодежи, как говорится. Есть хорошая такая притча про Винни-Пуха и Пятачка. Ее нет в книге у Милна. Это уже как бы такой апокриф. Винни-Пух и Пятачок устали и сели в Волшебном лесу под толстым-толстым деревом. Сели, отдыхают, кайфуют и тут Пятачка начинает охватывать тревога. И он говорит «Винни, Винни! Посмотри. Это дерево такое толстенное. Ты себе представляешь, что будет, если оно на нас свалится?» Винни-Пух некоторое время молчал, а потом говорит «Пятачок, а давай лучше представим себе, что оно на нас не свалится?» Вот, собственно, универсальный ответ на происки врага.

И последний пункт. Это как раз взаимопомощь и солидарность. Сейчас очень важно друг другу помогать, очень важно проявлять солидарность друг с другом. На эту тему можно много говорить. Могу только привести один пример. Один из курсов, которые я читаю в иностранных университетах, называется «Молодежные движения и субкультуры в России. От денди и декабристов до гопников и хипстеров». И я, работая над этим курсом, перерыл большое количество всякой информации, и вот такая имеется прекрасная история, по-моему, из 1864-го или 1865-го года, как раз время самого расцвета поколения Чернышевского «Что делать?»

Знаменитый польский революционер Ярослав Домбровский сбежал из царской тюрьмы. И у него не было ничего абсолютно: ни документов, ни денег, голодный. Сбежал просто из-под охраны. И он пишет в своих воспоминаниях: «Я шел по улице и я просто хотел подойти к первому попавшемуся студенту с благородным лицом». Оказалось, что таких студентов на улице довольно много. Он подошел к первому попавшемуся студенту с благородным лицом, сказал ему на довольно плохом русском языке: «Я есть польский революционер, меня зовут Ярослав, я сбежал только что из-под стражи. Помогите, пожалуйста». Студент его взял за руку, обнял, привел домой, обогрел, накормил. Потом связался с какими-то людьми из «Земли и Воли» (тогда еще была первая «Земля и Воля», еще до второй, более известной). Те ему сделали документы и переправили его обратно в Польшу. И при этом студент сказал ему (и, возможно, это первое упоминание этой фразы): «Вы боретесь за вашу и нашу свободу».

Вот такая история. Простая история солидарности и взаимопомощи. И могу сказать, опять же возвращаясь к изначальной теме самореализации, что не будучи человеком религиозным, хотя я и происхожу из древней православной династии, ведущей начало еще от сподвижников Максима Грека, завезенных Иваном Третьим в Россию черти когда, я считаю, что если, человеку на том свете и воздается, измеряется и так далее, то сто процентов, что воздается ему не по количеству заработанных денег, не по качеству сделанной карьеры, даже не по количеству рожденных и воспитанных детей. Я думаю, что, в первую очередь, воздается за то, скольким людям этот человек помог, скольких он спас. Вот это самое главное.

"Открытая лекция"