Человек-дробь

Числовая символика значима для традиционных культур, а кон­кретные числа выступают архетипами социальной организации локальных цивилизаций. В сравнении с другими цивилизациями числовым архетипом культу­ры России-Евразии является не положительное целое натуральное чис­ло, а дробь.
Одним из первых метафору дроби использовал Н.В. Гоголь. В повести «Портрет», живописуя светское общество Коломны, писатель замечает: «После сих тузов и аристократства Коломны следует необыкновенная дробь и мелочь. Их так же трудно поименовать, как исчислить то множест­во насекомых, которое зарождается в старом уксусе».
Образ человека как дроби получил дальнейшее развитие в русской ли­тературе в связи с темой «маленького человека».
В русской культуре тема дробности развивалась в различных мировоз­зренческих контекстах. Так, в рамках религиозно-философского подхода в учении о грядущем богочеловечестве В.С. Соловьев исходит из раздроб­ленности мира, отпавшего от бога: «Таким образом, то, что лежит в основе нашего мира, есть бытие в состоянии распадения, бытие раздробленное на исключающие друг друга части и моменты. Вот какую глубокую почву и какую широкую основу должны мы принять для того рокового разделе­ния существ, в котором все бедствие и нашей личной жизни. Победить эту двойную непроницаемость тел и явлений, сделать внешнюю реальную сре­ду сообразною внутреннему всеединству идеи — вот задача мирового про­цесса, столь же простая в общем понятии, сколько сложная и трудная в конкретном осуществлении»¹⁰⁶.
Раздробленность бытия проявляется, согласно В.С. Соловьеву, в раз­дробленности человечества: «Само человечество, которое, по своей вы­сшей природе будучи образом и подобием Божиим, должно было пред­ставлять для материального мира единящий и правящий разум, на деле оказалось раздробленным и рассеянным по земле и после долгих усилий и тяжких трудов сложным историческим процессом достигло только фор­мального и внешнего объединения — во всемирной монархии Рима»¹⁰⁷.
А наиболее полное выражение раздробленность находит в западной цивилизации, разделенной на сословия и корпорации: «.Западная циви­лизация стремится прежде всего к исключительному утверждению без­божного человека, то есть человека, взятого в своей наружной, поверхност­ной отдельности и действительности и в этом ложном положении призна­ваемого вместе и как единственное божество, и как ничтожный атом: как божество для себя — субъективно и как ничтожный атом — объективно по отношению к внешнему миру, которого он есть отдельная частица в беско­нечном пространстве и преходящее явление в бесконечном времени; по­нятно, что все, что может произвести такой человек, будет дробным, част­ным, лишенным внутреннего единства и безусловного содержания, ограниченным одною поверхностью, никогда не доходящим до настоящего средоточия. Отдельный эгоистический интерес, случайный факт, мелкая подробность — атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве — вот последнее слово западной цивилизации».
Начало дробности В.С. Соловьев усматривал и в российской цивилиза­ции: «Самое же важное, Рюрик с братьями принесли с собою собственно не государственное, а семейное и родовое удельное начало, которое дол­жно было скорее раздробить, чем сплотить русский народ»¹⁰⁹. Православная церковь, по его мнению, противостояла раздробленности и содействовала собиранию русских земель.
Поскольку раздробленность — всеобщее состояние падшего мира, то оно органично для каждого человека. В.С. Соловьев сочувственно цити­рует строку из стихотворения А.К. Толстого: «И любим мы любовью раз­дробленной».
Комментаторы обычно указывают на противопоставление А.К. Тол­стым любви небесной и земной. Для нас важна признаваемая В.С. Соловье­вым реалия русской жизни — раздробленность чувства любви.
О раздробленности человека как универсальном последствии общест­венного прогресса и общественного разделения труда высказывался Н.К. Ми­хайловский. «Общество самым процессом своего развития, — писал он, — стремится подчинить и раздробить личность, оставить ей какое-нибудь одно специальное отправление, а остальные раздать другим, превратить ее из ин­дивида в орган»¹¹⁰. Уже разделение полов, как полагал Н.К. Михайлов­ский, порождает у₂ человека. Последующее разделение превращает челове­ка в дробь: «Я какого-нибудь Гегеля есть, собственно говоря, ничтожная дробь человеческого я. И эта-то дробь, этот-то жалкий орган общественного организма вздумал меряться и бороться с не я, со вселенной! Он потерпел поражение на почве познания, как на наших глазах терпят его ежедневно люди наживы на почве производства, как потерпит его каждый, борющийся за разные частные цели, а не за свою индивидуальность, т. е. за расширение до возможных пределов своего личного существования»¹¹¹.
«Дробь» как феномен русской культуры оказалась в центре внимания эгофутуристов, группировавшихся вокруг И. Северянина. Манифест эго­футуристов начинался тезисами: «I. Восславление Эгоизма: 1. Единица — Эгоизм. 2. Божество — Единица. 3. Человек — дробь Бога. 4. Рождение — отдробление от Вечности. 5. Жизнь — дробь вне Вечности. 6. Смерть — воздробление. 7. Человек — Эгоист»¹¹².
Мотив человека-дроби оказался устойчивым в русской культуре. Пе­рефразируя данное Л. Толстым определение человека как дроби, С. Лесков свою статью под названием «Русская дробь» заключает словами: «В чис­лителе у нас блаженное легкомыслие. В знаменателе — недоверие и за­висть. Эта дробь зовется русским счастьем»¹¹³.
В России восприятие человека как дроби стало уже клише. Так, мы на­ходим стихотворное произведение автора Ив. Но: «Ты, Человек, — не бо­лее, чем дробь... Числитель — то, что в этой жизни смог, А знаменатель — то, что прожил. А результат — твой КПД, итог. Периодическая дробь, воз­можно, Но — не более того...»¹¹⁴
Поэтический образ человека как дроби, фиксирующей результат его самореализации, отсылает нас к известной формуле российского бытия «среда заела». В публикации под таким названием Г. Михайлов приводит некоторые данные проведенного в 2006 г. в Воронеже социологического опроса по проблеме самореализации¹¹⁵. Оказывается, только 8,3% опро­шенных воронежцев считает, что им удалось полностью реализовать себя в жизни. Свою самореализацию как «наполовину возможного» оценивают 58%. Остальные реализовали себя еще в меньшей степени. Основное пре­пятствие в самореализации большинство видит во внешних обстоятель­ствах: только пятая часть респондентов назвали причиной самих себя и свои личные качества.
Н.А. Добролюбов как-то констатировал: «...одного заела среда, другого среда, третьего среда, да ведь из этих — одного, другого, третьего — среда-то и состоит: кто же или что же сделало ее такою заедающею? В чем глав­ная-то причина, корень-то всего?»¹¹⁶. Действительно, среда персонализиро­вана. С одной стороны, люди сами «грызут» друг друга (и часто «съедают»). С другой стороны, их мало кто винит, усматривая причины «неразвитости» в скудности (низкой биопродуктивности) природы Северной Евразии.
В любом случае, типичная для России изломанность человеческих жиз-нейисудеб¹¹⁷ ведет к тому, что личность оказывается не цельной, а частич­ной личностью, т. е. дробью личности. Такое восприятие человека как су­щества, не обладающего цельностью, распространено в русской культуре.
Г.Д. Гачев, размышляя над творчеством Ф.И. Тютчева, приходит к за­ключению: «Очевидно — первое: вещи, все предметы, существа — т. е. це­лостности, с точки зрения западноевропейской мысли: индивиды (= неде­лимы), особи, Gesal— названы "частями", ибо они — "твари". Значит, по русскому мироощущению, индивид, "я" есть часть, а не целое. И так это и в народной артели и братстве — и проступает в утонченной умозритель­ной интуиции широчайше образованного русского поэта»¹¹⁸.
Принципиальным представляется замечание Г.Д. Гачева о неделимос­ти субстанций в картине мира западной метафизики. В русской философии атомизм и индивидуализм Запада принято было интерпретировать как ре­зультат раздробления. Это понимание, как мы видим, является ошибоч­ным. В западной метафизике мир изначально состоит из неделимых — ато­мов и индивидов, — а из них агрегируются и комбинируются вещи и тела. Таким образом, русские философы проецировали органичный для русской культуры способ самобытия на западную культуру. В действительности, нецельность и ущербность бытия, существование как дроби является нор­мой русской культуры¹¹⁹.
Г.Д. Гачев также считает, что в русском восприятии мир является неза­вершенным, еще творящимся: «Так что целое будет — но его нет, и бытие будет, но его нет еще: оно в "нетях" пребывает»¹²⁰. В западной же метафи­зике творение мира богом завершено, и в нем каждой вещи лишь необхо­димо найти свое естественное место. «Зияния, перерывы, пунктиры на Руси, во всех ее линиях и поселениях ее пространств, — пишет Г.Д. Га-чев, — предрасполагают русских мыслителей строить "заключения" ско­рее о незавершенности бытия, его открытости (будущему), о радостной не­ясности его возможностей, нежели возлюбить определенность, завершен­ность умственного построения и бытия, исходя из непрерывности, как это свойственно германскому уму)»¹²¹.
И русская литература славится «незавершенкой»: «Русские шедевры — не завершены: "Евгений Онегин", "Мертвые души", "Братья Карамазовы"... Есть начало — нет конца. Как и на советчине: есть начальники — и незавер­шенка (в строительстве). И задушевная мечта русская — начать все сно­ва, жизнь — сначала! Разрушим — и построим, наконец, то, что надо! И не устаем начинать!..»¹²². Незавершенность российского бытия — это не­завершенность починов, начинаний: «В России никогда не было этого ощу­щения готовости бытия. ... На этой земле что-то веет, что-то может быть. Она полна обетований, залогов, надежд, любви — в этом ее богатство»¹²³.
Выше уже цитировалась строка из стихотворения А.К. Толстого «И любим мы любовью раздробленной.» Неполнота любви, неудовлетворенность ни одним из ее проявлений обусловлена, в понимании поэта, ее объективным дроблением: «Когда Глагола творческая сила Толпы миров воззвала из ночи, Любовь их все, как солнце, озарила, И лишь на землю к нам ее светила Нисходят порознь редкие лучи. И, порознь их отыскивая жадно, Мы ловим отблеск вечной красоты.» Любовь, по А.К. Толстому, дробна так же, как и все в мире. В его драме «Дон-Жуан» один из персона­жей констатирует: «Все явления вселенной, Все движенье вещества Все лишь отблеск божества, Отраженьем раздробленный!»
Взыскуя цельности, человек бессилен собрать раздробившееся: «И ни­чего мы вместе не сольем». Что остается делать, созерцая нецельное, неза­вершенное, незаконченное, недоделанное? — Только делить, разваливать, разламывать. Поскольку «при делении надо выступать Богом-демиургом, производящим осмысленные сечения в бытии, опираясь на свою меру»¹²⁴, то преодоление раздробленности и слияние с первоначалом достигается се­чением. Г.Д. Гачев пишет о России: «...здесь и не считаются с лесом, с жи­вотными. А секут подряд, в рассеянное бытие всякую тварь возвращая, к нему ее причащая»¹²⁵. По-видимому, когда «лес рубят», то лесоматериа­лы — только побочный продукт, а главный продукт — это «щепки».
Неудовлетворенность ущербностью, незавершенностью сущего отра­жается в логике русской мысли. «Если формула логики Запада, Европы (еще с Аристотеля): это есть то ("Сократ есть человек", "Некоторые лебе­ди белы"), — отмечает Г.Д. Гачев, — то русский ум мыслит по формуле: не то, а... (что?)...». Приведя ряд примеров из русской словесности, далее он поясняет: «Русский ум начинает с некоторого отрицания, отвержения (в отличие, например, от немецкого: отрицание — второй такт в триаде Ге­геля, но начало развертывания мысли — "тезис" = положительное утвер­ждение), и в качестве "тезиса = жертвы" берется некая готовая данность, с Запада, как правило, пришедшая ("Байрон" у Лермонтова; те рассудочни­ки, кто мнят, что природа "бездушный лик" — у Тютчева), или клише обы­денного сознания... Оттолкнувшись в критике и так разогревшись на мысль, начинает уже шуровать наш ум в поиске положительного реше­ния-ответа. Но это дело оказывается труднее, и долго ищется, и не нахо­дится чего-то четкого, а повисает в воздухе вопросом. Но сам поиск и его путь уже становятся ценностью и как бы ответом»¹²⁶.
Сбирание в путь и сам путь — это единственный путь к соборности. Раздробленность и разбросанность определяют возможность сборки толь­ко в пути. Поэма Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?» демон­стрирует организацию этого процесса.
Объективная логика собирания определяется характером предшеству­ющего дробления. Н.С. Трубецкой формулировал закон диалектическо­го дробления языков и национальных культур¹²⁷. Это дробление, на его взгляд, не переходит известного органически необходимого предела. От­мечая, что каждый язык распадается на наречия, наречия — на говоры, го­воры — на подговоры и т. д., он далее указывает, что, во-первых, каждая языковая единица имеет черты общности с другими языковыми единица­ми, и, во-вторых, между соседними языковыми единицами имеются пере­ходные языковые единицы. В результате все языки составляют непрерыв­ную, радужную сеть взаимно переходящих друг в друга звеньев. Лингво-сфера, при пестром многообразии, представляет собой не анархическое распыление, а гармоничную систему.
Согласно, Н.С. Трубецкому, распределение и взаимные соотношения культур основаны на тех же принципах, что и соотношения языков. В ре­зультате получается та же радужная сеть, единая и гармоничная в силу сво­ей непрерывности и в то же время бесконечно многообразная в силу своей дифференцированности.
В отличие от отмечаемого П.Н. Савицким мозаически-дробного сло­жения окраинно-приморских миров Евразии, содействующего возникно­вению небольших замкнутых, обособленных мирков¹²⁸, культурный мир России-Евразии характеризуется цепной (мы бы сказали, сетевой) организацией (129) . В частности, он указывает, что различие между русским, с одной стороны, и бурятом — с другой, велико. Но между этими крайни­ми точками существует, множество промежуточных звеньев, переход между которыми неуловим.
Выделяемая П.Н. Савицким периодическая система зон Евразии¹³⁰ организует непрерывные цепи в сеть, обладающую свойством восточ­но-западной и юго-северной симметрии. Эту сеть, характеризующуюся пестротой, цельностью, дробностью, непрерывностью звеньев, постепен­ностью переходов от одного ее сегмента к другому, яркой, но повторяе­мой индивидуальностью каждой части, стройной гармоничной систе­мой и умопостигаемым единством, Н.С. Трубецкой описывает как раду­гу культур.
В евразийском дискурсе радуга является религиозно-мифологичес­ким символом живого всеединства, используемым как эпистемологи­ческий конструкт. Ближайшим аналогом символа радуги является попу­лярная в механистическом мировоззрении Нового времени модель ми­ра как часов.
Итак, отмечавшаяся многими представителями русской культуры дробная организация мира России-Евразии представителями евразийства интерпретирована символом радуги. Этот символ выполняет не только художественно-эстетическую, но и математическую функцию.
В сравнении с другими цивилизациями числовым архетипом культу­ры России-Евразии является не положительное целое натуральное чис­ло, а дробь. Более того, эта дробь специфицируется как относящаяся к классу дробей непрерывных, цепных, периодических. Поскольку каж­дая единица бытия интерпретируется как дробь, то культурный мир в це­лом представляет собой множество дробей, организованных в периоди­ческую и симметричную систему. Функцию интегративного описания этой системы и выполняет символ радуги. Учитывая конкретные матема­тические параметры радуги как оптического явления, ее символ пред­ставляется возможным использовать для познания закономерностей со­циокультурной организации и реорганизации мира России-Евразии. Многочисленные общественные акции и инициативы, апеллирующие к символу радуги, следует, на наш взгляд, рассматривать в контексте ре­шения этой задачи.
 

Ю.В. Попков, Е.А. Тюгашев
Из книги "Евразийский мир: ценности, константы, самоорганизация" /
Под ред. Ю.В. Попкова

 
¹⁰⁶   Соловьев В.С. Смысл любви// Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. 2-е изд. М., 1990. Т. 2. С. 542.
¹⁰⁷   Соловьев В.С. Из философии истории // Соловьев В.С. Сочинения в 2-т томах. М., 1989. Т. 2. Философская публицистика. С. 340.
¹⁰⁸   Соловьев В.С. Три силы// Соловьев В.С. Сочинения в 2-ттомах. М., 1989. Т. 1. Философская публицистика. С. 28.
¹⁰⁹   Соловьев В.С. Национальный вопрос в России // Соловьев В.С. Сочинения в 2-т томах. М., 1989. Т. 1. Философская публицистика. С. 419.
 ¹¹⁰ Михайловский Н.К. Борьба за индивидуальность // Михайловский Н.К. Герои и толпа. Избранные труды по социологии в 2-х томах. СПб., 1998. Т. 2. С. 265.
¹¹¹   Там же. С. 267.
¹¹²   Цит. по: ТерехинаВ. «Засахаре кры» или загадки эгофутуризма// Анналы. 1996.
№ 1 [Электронный ресурс]. URL: http://www.arion.ru/content.php? year= 1996&number=34&idx= 500. См. также: Кедров К. Человек — дробь Бога [Электронный ресурс]. URL: http://www.proza.ru/2009/04/05/660.
¹¹³   Лесков С. Русская дробь [Электронный ресурс]. URL: http://www.izvestia.ru/leskov/article2910743.
¹¹⁴   [Электронный ресурс]. URL: http://zhurnal.lib.ru/i/iw/tychelovek-neboleechem-drobdoc.shtml.
¹¹⁵   Михайлов Г. Среда заела: Большинство воронежцев считают, что они не самореализовались // Российская газета. 2006. 30 июня.
¹¹⁶   ДобролюбовH.А. Благонамеренность и деятельность // Добролюбов Н.А. Собр. соч. М.;Л., 1963.T. 6. С. 204.
¹¹⁷   «Ещё одна поразительная черта: наш взгляд не терпит прямых линий, они должны быть мелко изломанны, фрактальны, математически говоря — не дифференцируемы» (См.: Полуян П. Этногностика: вблизи неосинтеза).
¹¹⁸   Гачев Г.Д. Национальные образы мира. М., 1988. С. 228-289.
¹¹⁹   Специфика русской культурной нормы выражена в названии работы М.М. Щербатова «О повреждении нравов в России» (1787). В названии близкого по предмету трактата Ж.-Ж. Руссо «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?» (1750) зафиксирована ценностная ориентация не на цельность, а на чистоту.
¹²⁰Гачев Г.Д. Национальные образы мира. С. 285.
¹²¹Гачев Г.Д. Наука и национальные культуры... С. 42.
¹²²Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Евразия — космос кочевника, земледельца и горца. М., 1999. С. 344-345.
¹²³  Гачев Г.Д. Национальные образы мира. С. 284.
¹²⁴  Гачев Г.Д. Дневник удивлений математике // Независимая газета. 2008. 22 мая.
¹²⁵  Гачев Г Д. Образы Индии... С. 99.
¹²⁶  Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Евразия... С. 344.
¹²⁷  Трубецкой И. С. Вавилонская башня и смешение языков // Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 332-334.
¹²⁸  Савицкий П. И. Географические и геополитические основы евразийства. С. 301.
¹²⁹  Трубецкой И. С. Наследие Чингисхана. Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока // Трубецкой И.С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 213.