Александр Архангельский: «Сибирь — это форпост Европы в Азии»

         Литературовед, писатель, критик, публицист и телеведущий Александр Архангельский, встретившись с корреспондентом Тайги.инфо 24 мая в Москве, рассказал о кредитах доверия и гарантиях смерти, религии скоропостижного спасения и отсутствии демократических механизмов, а также о жарком российском климате, в котором каждый человек ощущает духоту собственного бытия.

Тайга.инфо: Как современная проза, на ваш взгляд, характеризует русскую ментальность и российскую действительность?

— Современная русская проза после долгого перерыва только начала подступаться к российской реальности. Многие хорошие писатели не знали жизнь сегодняшнюю, а знали лишь ту, которая закончилась несколько десятилетий назад, и писали о ней. Другие, напротив, хорошо знали жизнь, внутри которой мы с вами живем, но почему-то ничего о ней не говорили. Сейчас происходит какой-то сдвиг. Люди нырнули в поток современной жизни. Это сделали даже писатели старшего поколения, такие, например, как Владимир Маканин. Они говорят осторожно, не зная, как подступиться, не понимая, что происходит с современным человеком, кто он вообще такой. Мы и сами плохо понимаем, кто такие.

— Связано ли это с разорванностью «эпох» — советского прошлого и «двухтысячной» действительности?

— И с эпохами тоже. Мир поменялся совершенно катастрофическим, хотя, может быть, и счастливым образом. Дело в том, что европеец, который попал в эту глобальную эпоху, думает, что знает, каковы европейцы. Россиянин точно знает, что он ничего про себя, как про русского, не знает и знать не может. Еще 20 лет назад была империя, и ничего, кроме империи, а сегодня мы непонятно где. Мы еще не сложились как государство. Слишком уж мы молодые, нам всего 20 лет. Это очень много для нас и бесконечно мало для истории. Мы оторвались от прошлого, еще не сформировались в качестве некоего нового национально-культурного тела, и тут же попали в мировую глобализацию, которая уносит нас в какие-то космические дали. Вот про эту ментальную пустоту все чаще и пишут современные русские писатели. Как только болезнь диагностирована, ее тут же начали лечить.

— А каково, на Ваш взгляд, религиозное сознание современного человека, которого в последнее время слишком часто волнует идея приближающегося конца света?

— Это связано с материалистическим сознанием, в первую очередь, а не с религиозным. Религиозное сознание не интересуется этим. Оно знает, что будет конец света, и относится к этому как к одному из вопросов — «Как ты живешь?». Конец света может наступить для тебя в каждую секунду, а может не наступить. В идеале нужно жить так, будто это последний день. Правда, это мало кому удается воплотить. Какая тебе разница, какого числа какого года это произойдет? Материалистическое сознание живет страхами непознанного. Когда нет расписания жизни, человек просит дать ему хоть какие-то гарантии: «Не можете дать мне гарантий вечной жизни, дайте хотя бы гарантии смерти».

Верующим эти гарантии не нужны, особенно христианам, потому что христианство — это религия скоропостижного спасения. Она даже не нуждается в идее реинкарнации. Христианину не нужно размышлять над тем, будет ли конец света, и если да, то когда — он его отодвигает и движется дальше. Все остальное — это паника, люди живут социальными страхами. Они не понимают, куда движутся. Хотелось бы понятных ответов, но никак не получается. Ой-ой, завтра кончится свет. Не кончится. А может, не завтра. Может быть, даже никогда.

— Существует ли сейчас тренд «отсоединение Сибири от России», как считаете?

— Сама идея этого жила давно, и я думаю, она будет жить и никогда не осуществится. Когда мы не можем понять, какие мы, нужно себя с кем-то сравнить. И сказать: вот на этого я не похож, значит, я другой. Это очень удобно — придумать, что есть отдельно Россия и отдельно Сибирь. Существуют вполне конкретные культурно-исторические черты, которые отличают сибиряка от жителя Центральной, Европейской России. Человеческое сознание формирует все, начиная от пространства, в котором он живет, климата, заканчивая удаленностью от центра. Я думаю, что богатство русской культуры заключается именно в том, что она очень разная. И сибирская ее ветвь, и московская, и ленинградская, и камчатская, и хабаровская. Сибирь же — это форпост Европы в Азии.

— Нужна ли такая размежеванность? Сибирь отдельно, Владивосток отдельно, Москва отдельно — географически и ментально. Может быть, напротив, нужна идея объединения?

— Нет, я боюсь идей. Как только кто-то начинает говорить о национальной идее — жди войны. Способ мобилизации — всегда сверху. Существуют какие-то простые базовые вещи, которые всех объединяют. Вот, например, совершенно ясно, что американцы — индивидуалисты, верующие в какого-то одного Бога и американскую мечту. Профессор или рабочий, живет он в Канзасе или Нью-Йорке. Все остальное разное, но это — общее.

Мы пока не имеем ответа на вопрос: а что нас всех таких разных объединяет. У сибиряков одни проблемы, у москвичей — другие. Мы слишком социально не склеены, не ощутили еще нужды друг в друге. Она возникает в двух случаях — если идет сильное давление извне (а я надеюсь, что его не будет), либо когда мы понимаем, что идея нашей «разности» — это идея не отталкивания, а, наоборот, обогащения. Что нужно не преодолевать свою «разность», а ее культивировать. 

— Раз уж мы упомянули национальную идею, то долго ли, как Вы думаете, над Россией будет реять флаг инноваций и модернизации?

— Слово «инновации» я не очень люблю. У нас инновационное потребление, а не экономика. В регионах она доиндустриальная, а в Москве, наоборот, постиндустриальная. Разные «эпохи», да. А без модернизации нам не вписаться в XXI век просто потому, что мы будем неконкурентоспособными. Не нужно тешить себя иллюзией, что если мы не справляемся с освоением земли, на которой живем, туда не придут другие. В истории так не бывает.

— Да, но пока что модернизацию нам, в основном, навязывают «сверху». Как считаете, когда у электората закончится кредит доверия к правящей партии?

— Думаю, что в том виде, в каком он был изначально, кредит доверия уже кончился, и власть это прекрасно понимает. Идея Путина с народным фронтом — последняя с его стороны попытка вытянуть партию за счет своего личного кредита доверия. Если перевести на язык экономики — это размывание активов, это дополнительная эмиссия и обнуление прежних счетов. Теперь что происходит? Выбрасываются мешки с песком за борт корзины воздушного шара. «Справедливой России» пообещали, а теперь выясняется, что Боливар не вывезет двоих, и как мешок с песком — вниз. Извини, дорогой, ничего личного, только бизнес.

Я не очень хорошо отношусь к политике, которую проводит Владимир Путин, даже можно сказать — плохо отношусь. Но то, что он человек неглупый и все понимает — в этом у меня сомнений нет. И его враги это тоже понимают. Только цели у них разные: у него — удержать, а у тех — развалить. Я боюсь, что ни удержать, ни развалить не получится. Получится что-то третье. Но «Единая Россия» как идея, мне кажется, кончилась. Если бы она перестала требовать для себя 60% барьера, она бы естественным порядком стала простой партией большинства. Потому что большинство будет голосовать за тех, кто правит. Если они не очень плохо правят, не совсем катастрофически. 

— И как в свете этой исчерпанности может измениться вертикаль власти?

— Я не занимаюсь политическими гаданиями. Мне кажется, то, что они строят, архаично в любом случае. Конечно, я предпочел бы, чтобы следующий президент был более молодым и менее упрямым.

— Нежели кто?

— Нежели Владимир Владимирович Путин.

         — Вы совсем ничего не говорите о Медведеве.

— Ну, я к нему отношусь с вялой человеческой симпатией. Есть у него шанс или нет...  Я не умею гадать на кофейной гуще. Поскольку демократические механизмы отсутствуют, я на намеки не обращаю внимания. Мне один напоминает, другой намекает, а мне не интересно. Вы либо верните демократический механизм, и я тогда буду увлечен, заинтересован и агитирован, либо скажите, кто будет царем. По крайней мере, я буду понимать, как мне настраиваться.

— Вы автор не только художественных произведений, но и методических пособий, школьных учебников и хрестоматий для детей. Чему нужно учить и что нужно предлагать подрастающему поколению?

— Во-первых, не надо им врать, притворяться — номер не пройдет. Во-вторых, нужно разговаривать о том, что тебя волнует, а не о том, о чем вроде бы положено говорить, и тогда будет диалог. Но с сильными. В школе надо тянуть, а в университете уже нет: не хочешь — до свидания, но если хочешь, я должен дать тебе шанс. И жизнь постепенно наладится, если не будет какой-то внешней глобальной катастрофы.

— Что в ближайшем будущем предложите нам Вы?

— Сейчас я пишу роман, условное название которого — «Герой второго уровня». Я не суеверный, но не очень люблю рассказывать о том, что еще не сделал. Я этим не зарабатываю и не живу. Пишу, сколько пишется. Думаю, что до конца года я еще буду его дописывать, потом рукопись полежит, я сам подумаю, и, может быть, к следующему году книга выйдет в свет. Кроме этого, снимаю документальный фильм о религиозных кружках 60-70-х годов под условным названием «Жара». Мы отталкиваемся от жаркого лета 1972 года, когда горел торф на болотах. Горело все. И в этой духоте, жаре, люди ощутили, что духота наступила в их жизни. Они стали искать выход из этого тупика. Фильм о том, как внутри одной огромной истории есть миллионы других — личных, общественных, диссидентских, официальных. Вот эту нить историй XX века мы стараемся показать. Надеюсь, осенью фильм выйдет.

Беседовала Кристина Фарберова
Тайга.инфо