О российской модернизации

Давайте зададимся вопросом: а России-то модернизация зачем? Вообще-то для того, чтобы быть счастливым, вовсе не нужно быть экономически успешным. Это относится как к людям, так и к странам. Есть страны, которые по индексу счастья чувствуют себя совсем неплохо - при том, что они не занимаются модернизацией, не имеют великих экономических успехов. Ну, по-разному можно выстраивать жизнь человека или страны. Поэтому – нужна ли России модернизация? И, если она нужна, надо отвечать, зачем.

Первое, что я хотел бы сказать по этому вопросу, - Апокалипсиса не будет! Если в очередной раз модернизация прервется в России, страна не погибнет, не погрязнет в пучине, не рухнет в страшных муках, мне так кажется. А что будет-то? Будет страшно скучная страна. Выглядеть она будет так. Лет через десять при отсутствии модернизации: какое-то количество крупных собственников живет в городе Лондон, преобладающее население страны Россия – это охранники той собственности, которой владеют люди, живущие в городе Лондоне, и таджики, которые строят объекты той собственности, которую охраняют охранники, управляемые менеджерами, назначенными теми людьми, которые живут в городе Лондон. Через страну при этом - чтобы ландшафт украсить - проходит пятиполосная (в обе стороны) трасса Китай – Европа. И по ней непрерывно движутся сверхсовременные машины. Над страной пролетают мощные транспортные самолеты по тому же самому маршруту. Иногда садятся для дозаправки в Новосибирске или в Москве. Все сколько-нибудь талантливые дети немедленно вывозятся, хотя бы в Финляндию. В Финляндии, кстати, очень неплохо. Думаю, что очередь будет в Финляндию, Германию и так далее, и так далее. Вот, что будет в России, если модернизации не произойдет. Ужасно? Нет. Но скучно, просто до оскомины. Скучно!

В чем же вызовы, на которые Россия реагирует, если реагирует, переходя в очередной раз к плану модернизации?

Их два. Во-первых, Россия, и это надо все время помнить, и в этом наша и радость, и проблема – по своей истории – великая держава. Поэтому нам, с одной стороны, очень плохо подходят другие примеры. С Испанией, между прочим, то же самое. Не забывайте, это центр огромной империи, страна, которая из первых создавала заморские империи. И поэтому Испании очень трудно предложить: «А вы будьте, как Англия!».  - «Что?! Да мы с ними воевали триста лет. Какая Англия!». – России сказать: «Будьте, как Швеция!». – «Мы их под Гангутом как разбили! Не будем, как Швеция!». – Поэтому «великая держава»  - это означает, что стыдно быть такой скучной страной.

Второе – в России по причине мне непонятной не только углеводороды и вся таблица Менделеева, но почему-то рождаются все время талантливые дети. Уж чего только не делали: родителей расстреливали, учителей ссылали, детей вывозили, и так далее… Продолжают рождаться! Я говорю не о моих представлениях в данном случае, а о замерах. Есть такой критерий Pisa: по школам измеряют креативность. Так вот, креативность младших школьников в России максимальна. А старших – уже нет. В университетах тоже положение не лучшее, скажем так. Так вот, я считаю, что это вторая, а, может быть, главная, причина того, почему России нужна модернизация. России не нужно в нынешнем положении такое количество талантливых людей. Вот не нужно и все! Потому что экономика страны устроена таким образом: на ней лежит тень трубы. Наша вертикаль властная – это тоже тень трубы на политической системе (между прочим, этот образ принадлежит Владиславу Суркову). И труба экономическая – это органично нашей политической системе. Для обслуживания этих труб такого количества талантливых и образованных людей, которое Россия способна производить, не нужно. Я бы сказал, что и 10% не нужно для этой экономики, этого общества и этого государства. И здесь уже дело не в том, что стыдно становиться скучной страной, а обидно до слез: таланты куда-то выбрасываем все время. «Стыдно» и «обидно», мне кажется, довольно сильные мотивы для того, чтобы говорить о том, что здесь есть вызовы, на которые должна реагировать модернизация.  На историко-культурную инерцию страны и на уровень креативности культурного капитала, который здесь постоянно высок.

Давайте посмотрим на политическую ситуацию вокруг российской модернизации. Я бы сказал, что выражена она в следующем: различие двух траекторий движения, то есть, инерции и модернизации, выглядит как различие двух ценностей: стабильности и развития. «Стабильность» - очень важное слово нулевых годов. Стабильность – реальное завоевание первого срока президента Путина. Стабильность означала, что, например, налоги не могут повышаться. Ну, другое дело, с нефтяными компаниями разберутся, там у них сверхприбыли, там можно так менять налог на добычу полезных ископаемых, а можно и этак, а в целом для широких слоев налоги могут только снижаться или оставаться стабильными, если это стабильность. А вот доходы должны расти. И, действительно, это правда: в течение первой половины двухтысячных годов реальные доходы населения росли довольно серьезно. Налоги оставались стабильными или снижались. И вот эта стабильность стала основой того, что политологи называли «путинский консервативный консенсус», а мы – экономисты, называем «социальный контракт», определенный тип социального контракта. Мы это обозначаем словами: «стабильность в обмен на лояльность». Власть дает населению экономическую стабильность, а население отказывается от активных политических прав. Забрали выборы, но при этом это линия на стабильность. Она, конечно, усилена действиями 2008-09 года и накачкой денег в пенсионной системе и зарплат бюджетников. Потому что она создавала очень выигрышную политическую ситуацию. Потому что можно на белом коне въехать в 2012 год, а можно на белом коне уехать из политики. В любом случае, белый конь – это та часть российского электората, которая получила, что очень важно, не просто абсолютное, но и относительное улучшение. Политическая экономия утверждает, что группы гораздо чувствительнее к относительному ухудшению и улучшению, а не к абсолютному, потому что важно, что в условиях кризиса, когда разваливаются успешные частные предприятия, пенсионер становится уважаемым человеком в семье, на его деньги могут жить другие поколения. В итоге возникают какие-то шансы на продление этой схемы - если, конечно, придумают, кто будет платить эту разницу, если нефть не выдержит и платить придется здешними, внутренними источниками. Эта схема рассчитана на то, что власть опирается на лояльность широких и пассивных групп населения. Активные группы ей не нужны, она их маргинализирует, не дает реального доступа к рычагам. И общение, и обмен всякими обещаниями с широкими группами осуществляется не через парламент, не через газеты, не через партии, а через телевидение. Замечательная фраза Дмитрия Муратова, что в России реально существует две партии: партия телевидения и партия интернета – это очень точно. Характеристики этой всей линии, связанной с партией телевидения: стабильность, путинский консервативный консенсус, как социальный контракт «стабильность в обмен на лояльность», опора на широкие пассивные слои, символическое управление через телевидение.

А другой вариант какой? С точки зрения такой ценности, как развитие и модернизация, стабильность называется «застой». По этой терминологии вы легко можете увидеть, что речь идет и об экономическом застое, и о застое политическом. Существует пространство интернета, где партия интернета устроена совсем не так, как партия телевидения, где есть один общепризнанный лидер (можете включить телевизор и на него посмотреть). А в партии интернета нет общепризнанных лидеров, одного общепризнанного нет точно. Есть лидеры очень разные, это тоже легко вычисляемо по блогосфере. И по существу президент - активный член этой партии, нельзя сказать, что ее лидер. Но, если искать поддержку модернизации, то у партии интернета, а не у партии телевидения. Почему? А потому что нужны активные группы. А у активных групп разные представления о модернизации, разные представления не о том, нужно ли ее делать, а по поводу того, не пора ли уезжать из страны… Поэтому, первая задача: эти активные группы постараться удержать. А для этого должно много что в конструкции измениться, потому что с уходом каждого активного человека из страны все ближе и ближе та картинка, про которую я говорил: очень скучная страна с европейско-китайской трассой.

Можно ли предположить, как здесь может выглядеть конструкция социального контракта? Знаете, я не мог этого сделать до прошлой недели. На прошлой неделе на Пермском экономическом форуме была проведена большая деловая игра. Большое спасибо организаторам форума!  Ей богу, это не я их попросил, они сами решили это сделать. В ролевых группах играли совершенно блистательные люди. Вы можете зайти, посмотреть, кто там был  в группах «бизнес», «федеральная повестка», «региональная повестка», «общественный запрос». А вот методологию игры, да, мы делали с коллегами в Институте национального проекта «Общественный договор».  Мы проводили такие деловые игры в начале двухтысячных годов для того, чтобы увидеть, в какую сторону может двигаться социальный контракт. Ведь социальный контракт это, знаете, что такое? Это обмен ожиданиями. По поводу прав собственности, свобод, и так далее, и так далее. Так вот, мы попросили эти группы, каждая группа три часа работала, ответить на такие вопросы. Во-первых, чего вы хотите? Сформулируйте – один, два три, четыре, пять… Обычно формулировали двадцать-тридцать «хотелок», а потом рейтинговали и получали пять-шесть наиболее желанных. Во-вторых, а что вам мешает этого достичь, какие у вас претензии к остальным? Ведь там все-таки не было таких «хотелок», которые противоречат физическим законам природы. Там не было желаний остановить солнце, как Иисус Навин на столько-то часов.  Они носили достаточно общественный характер. Это означает, что если доступ к ним перекрыт, то он перекрыт какими-то другими группами. Какие у вас претензии к этим другим группам, в чем они вам мешают достичь цели? И, наконец, в-третьих: что вы готовы сделать, отдать или не делать (например, не ездить на роскошных машинах ) для того, чтобы «разменять» эти претензии, чтобы достичь этих целей. Не было никакой гарантии, что эти вещи сойдутся. Могли не сойтись. Сошлось! Получилось два варианта. Один из которых более вероятен, а второй менее вероятен, но связан с интенсивными желаниями общества, регионов и бизнеса, которые не принимаются федеральным центром. Поэтому получилось две конструкции. Первая: продление лояльности в обмен на расширение автономии. В этом, между прочим, ничего радикально нового нет, потому что автономность в рамках прежнего социального контракта путинского режима для человека сохранялась. Человек политические права свои не реализовывал, а личные свободы – в большом количестве. Здесь нет вмешательства в личную, семейную жизнь, в духовность, и прочее, прочее. Ну, противно иногда бывает – отвернись и не смотри. Поэтому речь идет не о принципиальном нововведении, а о расширении этих пространств. А вот второй вариант интереснее. Мы, обобщая, его выразили формулой: участие в принятии решений в обмен на инвестиции в производство общественных благ. Потому что выяснилось, что вообще-то активные группы готовы в обмен на участие в принятии решений кое-что отдавать. Потому что разговоры в духе: «в Конституции написано, что есть права, обеспечьте их немедленно!», - это разговоры правильные, но неполные, потому что для того, чтобы реализовать права на управление, нужно иметь еще способность принять на себя определенный груз. Выяснилось, что эти группы осознают такую вещь, и имеют некоторую плату за участие в управлении. Бизнес, например, в 2000-м говорил: «Мы налоги платим. Все. Отойдите!». Замечу, в 2000-м году бизнес налоги платил не очень, если честно. Теперь бизнес говорит: «Мы готовы инвестировать в социальный и культурный капитал. Готовы инвестировать, потому что мы понимаем, что без этого нельзя». В 2000-м некоммерческие организации говорили: «Наше дело  - критиковать действия власти. А ваше дело  - искать правильные решения». В 2011-м – не так: «Мы готовы вырабатывать другие варианты решений». А это тяжелое обязательство. Я бы сказал, что фактически активные группы должны получить приглашение к этому участию в модернизации, но это предполагает их включенность в институт управления. Активные группы не будут работать, не имея каких-то реальных гарантий того, что их мнение будет учтено.

Кстати, на мой взгляд, политическая ситуация имеет несомненные признаки политической конкуренции, что неизбежно на последней фазе политического цикла. В России нередко забывают, что политический цикл у нас –  самый настоящий политический цикл.  Признак политического цикла простой. В 1979 году, в предыдущий застой, не было вопроса, кто станет генеральным секретарем ЦК КПСС на 25-м, на 26-м съезде КПСС, и вообще пока будет жив Брежнев Леонид Ильич. А вот кто будет приносить присягу президента Российской Федерации в мае 2012 года? Даже те, кто говорят, что они твердо это знают, я не уверен, что они не лукавят. Вот нет такой уверенности – кто будет президентом, кто будет премьером. В этом смысле политический цикл есть. Последняя фаза цикла, конечно, обостряет все противоречия. Почему? Потому что были вещи, которые откладывались. Откладывались, откладывались, не решались…  А теперь уже надо решать – конец политического цикла. В этом смысле последняя фаза цикла и начало нового цикла – слышно, как поскрипывает, открываясь, окно возможностей. Возникают какие-то шансы входа в российскую модернизацию. Скорее всего, в районе 2012 года.

Ладно, приоткроется окошко-то, предложение, предположим, есть, а спрос-то существует, чтобы реализовать эту возможность? Это самый трудный вопрос, потому что предложение, понятно, исходит политически от президента России, а символически, я бы сказал, от тех кругов российской элиты, которые думают не на один ход, а хотя бы на два. Которые понимают, что в шестилетней перспективе может закончиться гражданская война в Ливии и не начаться, например, в Иране. И тогда – все! Тогда надо что-то переделывать в стране. А если говорить о спросе, то для широких групп, конечно, стабильность – это ценность. Только вопрос - насколько прочная? Их нормальные убеждения, их реакции, которые социология фиксирует, по-человечески понятны: «Слушайте, мы так устали! 90-е были такие тяжелые. Наконец-то зажили нормально. Какие-то квартирки подкупили, как-то детей стали поднимать. Только не надо ничего трогать! У вас ведь все равно всегда ничего не получается!». Вот это распространенная позиция широких кругов, хотя должен заметить, что социология показывает довольно спорные вещи. По тем же пенсионерам выясняется, что они, несомненно, оценивают улучшение своего положения, но не верят, что оно окажется сколько-нибудь устойчивым. А с активными группами - они вроде бы всегда склонны входить в эти процессы, но сейчас они для себя решают вопрос: не уехать ли из страны? Поэтому можно ли что-нибудь сделать для того, чтобы поднять спрос на модернизацию?

В принципе в России исторически было два типа модернизации. Один тип, когда никто не спрашивает про то, нужна она кому-нибудь или нет. Это петровская модернизация и это сталинская модернизация. Второй тип, когда попробовали двигаться, может быть, не очень быстро, но, реагируя на реальный спрос. Это Александр II. Когда мы начинаем говорить «спрос», нам начинают говорить: «По социологии, люди хотят, чтобы в стране не было коррупции, чтобы в стране был независимый суд». Я говорю: «Это не спрос, это «хотелки», это, что люди хотят». Задайте вопрос по-другому: «Чтобы в стране не было коррупции, готовы ли вы, например, отказаться от билета на хоккей или футбол. А тот, кто хочет независимый суд, может ли отказаться поехать отдыхать в Турцию, например». И у вас сразу изменится конструкция ответа. Спрос неплатежеспособным не бывает. Спрос – это всегда плата, совершенно не обязательно деньгами, может быть, усилиями, участием, отказом от чего-то, самоограничением и так далее, и так далее. Многие вообще не знают, что они платят подоходный налог. В их мозгах картинка мира выглядит так: государство имеет бешеные бабки с нефти и газа, ворует, конечно, но что-то дает и людям. Дареному коню в зубы не смотрят. Точка. Правильно? А реальная-то картинка не так выглядит. 13% - отдай, не греши в течение многих лет трудовой деятельности. Человек этого не знает, потому что работодатель вынимает эти 13% как свои. И чего? И куда? А это интересный вопрос, потому что, когда человек поймет, что отношения устроены немножко по-другому, он начнет рассуждать как потребитель, который заплатил за ремонт квартиры, а квартиру не ремонтируют: «Отдай деньги! Почему не ремонтируют? А школа почему драная стоит?». Экспериментами это подтверждено. Экспериментами по самообложению так называемому, которые губернатор Белых длительно проводит у себя в Кировской области. Мы обсуждали результат, мы анализировали, он есть. Человек, который отдал двести рублей своему муниципалитету на починку дорог, он ходит за мэром и нудит: «Где мои двести рублей? Покажи, где эта золотая дорога?». И мэр уходит в отставку. Я хочу, чтобы за премьером в России люди ходили и спрашивали, потому что эта тема уже почти про развитие. В Венгрии, что важно, не в Бельгии, не в США, а в Венгрии, с которой мы еще двадцать лет назад жили в едином социалистическом блоке, часть подоходного налога человек вправе заплатить, куда хочет, например, в некоммерческие организации. В Германии он немножко по-другому устроен, там есть так называемый церковный налог, где платят религиозной конфессии, а администрирует это государство. А в Исландии вы можете заплатить церкви, а можете заплатить на развитие фундаментальной науки. Мы сейчас пытаемся смоделировать такую штуку, чтобы человек мог хотя бы 1% от подоходного налога направить сам, сказать: «вот это - православной церкви» или «это - Академии наук», или Российскому фонду фундаментальных исследований или «это  - некоммерческим организациям». Вот это и есть выявление спроса, это голосование за те или иные цели развития, кроме того, это просто еще и честнее. Как сказал в этом обсуждении один из наших коллег: «Вообще говоря, наверное, православный не очень счастлив, если бюджетные деньги идут на строительство мечети, а мусульманин вряд ли будет удовлетворен, если его подоходный налог тратится на найм Федеральной службы охраны главы русской православной церкви». Это неправильно с точки зрения того, кто, чего хочет. Не по поводу того, что делается, а по поводу того, чьим желаниям надо соответствовать, и чей это рубль. Поэтому мы начинаем искать направления, как бы на этот спрос воздействовать.

Не хочется двух вещей: не хочется продолжения застоя, который выльется в либо в национальный позор, либо в превращение России в «скучную» страну. Но не хочется и модернизации, которая делается через коленку, которая делается через насилие над страной. А вероятность этого в России есть всегда. И последствия этих модернизаций мы тоже хлебали десятилетиями. И чтобы этого не было, надо опять же не сокрушаться, а что-то делать, что-то готовить, что, на мой взгляд, начинает с этим скрипом приоткрываться.

Источник: Новая Газета