7. Как человек «ушел» из биосферы

Первобытная гармония со средой

На заре человечества, когда люди исполняли роль хищников высшего порядка и охотились на особенно крупных животных, они были вполне гармоничной частью природы. Подчиняясь экологическим законам, стратегия их жизни не позволяла племени сожрать все свои жертвы. Если такое случалось, то племя естественно начинало голодать, переходить на другие ви­ды пищи и, чаще всего, вымирало. Оставались и процветали те племена, изменение интенсивности охоты которых наиболее соответствовало динамике численности их жертв. Достигалось это вначале только внутрипопуляционными механизмами без участия интеллекта охотников. Так в настоящее время строится стратегия жизни в популяциях любых хищников на нашей планете, кроме человека.

Но очень рано, еще во времена неандертальцев, начался «уход» человека из природной системы. Пока еще первые робкие попытки не инстинктивного, а разумного регулирования окружающего мира, зачатки создания новых регулирующих механизмов, работающих на интеллектуальной основе.

У этого вида впервые появилась сознательная регуляция состава семейной группы и, тем самым, ее размножения и численности. Как это происходило? Возможно, вследствие того, что мужчина-охотник был основным поставщиком пищи, он и ценился в племени больше всего. Женщины-собиратели приносили меньше корма, они снабжали племя растительной пищей. О таком неравенстве вклада свидетельствует различная стертость зубов на древних черепах. Она невелика там, где корм был в основном животный. В таких группах, возможно, постоянно убивали девочек, создавая тем самым численное преобладание мужчин. Результаты раскопок, и правда, говорят о заметном преобладании в племенах охотников. Это же снижало и темпы размножения.

Как мы видим, разум начинает воздействие на структуру человеческой группы, и сразу достигаются два нужных экологических результата. С одной стороны, в группе потребителей увеличивается доля охотников. Охота становится более добычливой. С другой стороны, этот же механизм уменьшает общее число потребителей, потому что в группе становится меньше особей, способных рожать. Так возросшее было давление на жертву опять уменьшается. Как я уже говорил, до этого внутрипопуляционные механизмы регуляции функционировали без участия разума особей, выполняясь помимо воли группы или популяции, что остается характерным и сейчас для всех видов хищных животных, обитателей нашей планеты. И только человек изобрел собственный механизм одновременного регулирования и собственной численности, и добычливости своей охоты. Так наметился путь, приемлемый для сохранения стабильности в экосистеме.

Человек в экосистемах является хищником высшего порядка, и новые, связанные с его умственной деятельностью механизмы появились сверх тех, которыми обладают все хищники на планете. Давайте посмотрим, что это за механизмы.

Большинство хищников, особенно высшего порядка, имеют внутрипопуляционные механизмы обуздания роста собственной численности. Эти механизмы не корректируются разумом особей хищных животных, не могут быть ими изменены ни в лучшую, ни в худшую стороны для особи или для всей группы. Основные из них: малая плодовитость, узкая специализация, особенность выбора жертвы. Рассмотрим их коротко.

Известно, что все хищники менее плодовиты, чем их жертвы. Они очень долго воспитывают детенышей, так что имеют повышенную детскую смертность. Известно также, что чем меньше животное, тем оно плодовитее, в качестве примера приведем маленького хищника – хорька. Его самка ежегодно в Сибири приносит 6  8, а то и 10 детенышей, что часто зависит от обилия корма. В годы массового размножения водяной полевки у них в помете бывает по 10 и даже 12 детенышей. Конечно, для хищника это большая плодовитость, но все познается в сравнении. Перезимовавшая самка водяной полевки приносит за лето 3  4 выводка по 8  9 детенышей, а все ее дочери первых двух выводков в это же лето тоже успевают размножиться. Причем если они из первого помета, то нарожают детей не меньше, чем родительница. Вот и оказывается, что плодовитость хищника-хорька на два порядка ниже, чем у его жертвы.

Обычно хищник наиболее приспособлен к одному «своему» виду жертв, реже – одинаково успешно охотится на нескольких. Общеизвестно, что волк охотник на мелких и средних копытных, рысь – на зайцев, тигр – на кабанов, гепард – на антилоп, а ласка –на полевок. Так что большинство хищников  узкие специалисты, и там, где, они подорвали развитие популяций своих жертв (в экологии такой случай называют перееданием), они быстро погибают вслед за исчезновением корма. То же происходит и в том случае, когда они лишаются пищи по внешним причинам. Например, мор напал на кормовых животных из-за болезни или бескормицы. Опять хищники пострадали, их кормовая база уменьшилась. Меньше еды – часть хищников вымерла с голоду. Такая спорадическая гибель части особей хищника, какой-то одной или нескольких его групп, способствует сохранению малочисленности и тем самым спасает весь вид этого хищника от вымирания. Как видите, парадокс состоит в том, что для своего спасения виду подчас необходимо сильно сократить собственную численность.

Жертвы неплохо защищены от своих хищников и доступны им только выборочно. Из-за этого хищники удачно охотятся только на больных, молодых или дефективных особей. Гибнут от хищников также мигранты, не имеющие своей территории, а стало быть, и убежищ. Так, однажды польские экологи под руководством К. Петрусевича на большой площадке пометили всех обитавших там грызунов. Затем выпустили сюда голодных змей, а когда те наелись, их отловили и вскрыли. Ни у одной в желудке не оказалось меченых зверьков. Хозяева здешних мест не пострадали. Они хорошо знают территорию, и у них есть свои норки и укрытия. Змеи же наелись грызунами, пробегающими через эту территорию. Ведь змеи  скрадывающие хищники. А как обстоит дело у гонных? Они ловят, в основном, старых и дефективных животных. Здоровые же легко уходят от преследователя. Например, в саваннах Африки от быстроногого гепарда без особого труда убегает даже беременная газель.

Итак, в зубах хищника гибнут только животные, которые с большой долей вероятности погибли бы и без него. Они ловят смертников  больных, не имеющих приюта, либо сильно постаревших. Исключение составляют ситуации избыточной численности, когда животных на ограниченной территории так много, что им не хватает места, корма, убежищ, в этих случаях из-за избыточной плотности легче передаются заразные заболевания. Правда, резко возрастает и число обычных жертв – хворых, тощих и бесприютных. Таким образом и происходит регуляция численности.

Все это внешние по отношению к особям регуляторы, действующие независимо от них. Поэтому-то, когда особи некоего вида сами по своему произволу начинают влиять на регуляцию в собственной группе, это сразу же выводит такой вид из системы сложившихся отношений в биоценозе.

Древний человек-охотник, оставаясь в своих биоценозах, как бы «ушел» из таких естественных биоценотических отношений, освоив способы разумного регулирования собственной численности, а также число и состав своих промысловых животных.

Интеллект и разрушение природных связей

Люди обнаружили, что изменения внутри собственных групп  занятие сложное, сопряженное с большим общественным напряжением в группе и небезопасное для исполнителей таких изменений. Ведь уничтожение новорожденных девочек, чьих-то дочерей, конечно, вызывает протест и агрессию их родителей. Перенесение действий по сокращению потребителей мяса на соседние племена вызывало естественные ответные действия. В целом это тоже приводило к достижению желаемого результата, к снижению пресса охоты и позволяло восстановить численность дичи. Но какой ценой! Для сохранения племени и снижения напряженности в отношениях между его членами постепенно перестали прибегать к искусственному изменению его полового и возрастного состава. Интенсивно изыскивались другие, менее хлопотные способы выживания. Например, люди научились вести заготовку продуктов¹. Для этого отправляли бригады охотников в отдаленные, богатые дичью места. Те запасали пищу для всего племени, а заодно и расширяли его кормную территорию. Или другой возможный вариант: все племя в поисках кормных мест переселялось на берег моря. Там круглогодично имелся достаточный корм из морских организмов – червей, моллюсков, ракообразных, рыбы. В этих новых условиях уже не было смысла увеличивать искусственно долю охотников. Ловить добычу здесь могли эффективно все члены группы. Да и корма теперь всегда хватало. Отпадала необходимость уничтожать девочек.

С этого момента человек переставал приспосабливаться к среде, а начал изменять ее под свои нужды. Этим он добивался наибольшего благоденствия для членов своей группы, чем исключал необходимость введения внутригрупповых регуляторов численности. Так саморегуляция и разумное конструирование состава собственного племени прекращалось.

Далее любые действия по приспособлению членов своей группы к среде обитания (регуляция половых и возрастных соотношений в группе, произвольное уменьшение величины группы и пр.) переходили в легенду, осуждались, их начинали считать постыдными, аморальными, и это родило традицию, дошедшую и до нас. Здесь свои коррективы внесло неразрешимое противоречие между общественным образом жизни человека и интеллектуальным богатством каждой его особи. Дело в том, что у общественных животных цена жизни каждой особи ничтожна, это обычная плата за процветание группы. У человека же цена особи с точки зрения большой общественной группы, например государства  тоже ничтожна, и это не противоречит правилам популяционной экологии. Между тем, если исходить из соображений семейной группы, жертвовать любым ее членом нежелательно. Почти в любой ситуации такую цену сочтут слишком большой. И, наконец, любой представитель человечества имеет огромный интеллект, что позволяет ему считать себя бесценным и абсолютно уникальным. Последнее не вызывает никаких сомнений.

Еще большую сумятицу вносит общественная декларация со стороны государства о великой ценности каждой человеческой жизни. Декларация, которая в наше «цивилизованное» время нарушается ежедневно, если не ежечасно.

Огромная значимость собственной жизни для индивидуума и создала основы человеческой морали, приостановив дальнейшие усилия человека по физическому, психическому и интеллектуальному самосовершенствованию. Конечно, любой человек волен сколько угодно заниматься собственным улучшением, как физическим, так и моральным. Когда же заходит речь о принудительном совершенствовании группы людей или человека вообще, на этом и заканчиваются возможности улучшить человеческую породу, как не отвечающие нравственным уложениям общества. Они же предлагают только самосовершенствование. Между тем, сколько ни совершенствуй себя, твоего потомства это не улучшит, ибо приобретенные признаки по наследству не передаются.

Рождение разума в форме ощущения себя, своей личности в этом мире, проявилось, по-видимому, впервые у неандертальцев. Это первые животные на планете, которые задумались о жизни и смерти. Результатом стало сложившееся представление о продолжении жизни после смерти. И, как следствие, появление ритуальных обрядов подготовки покойного к загробной жизни. Такие ритуалы различались у разных групп, но были свойственны, видимо, всем неандертальцам на планете. Известны очень сложные обряды погребения и даже такие, где усопшего осыпали цветами.

У неандертальцев же проявился впервые и другой человеческий механизм воздействия на численность – забота о стариках и калеках, продление их жизни. Им, подчас и совсем беспомощным, сознательно продляли жизнь, кормили, обогревали, защищали. Такой экологический механизм способствовал замедлению роста численности. Ведь в популяции сохранялись и увеличивались группы, не способные к размножению.

Можно коротко подвести итог: на очень раннем этапе развития в группах человека разумного, уже наблюдалось использование разума в коррекции природных регуляторных механизмов. Еще тогда человек начал делать попытки «подправить» Природу.

Итак, человек когда-то начал изменять свои популяции, то есть самого себя, дабы лучше вписаться в окружающие его биоценозы. Он первое и единственное животное, которое стало делать это разумно, регулируя половой состав своих групп. Это изобретение по значимости и трудоемкости ничуть не уступает изобретению каменного рубила. Но вскоре эта экологическая стратегия была утеряна и заменена другой, гораздо менее экологичной и более разрушительной для биосферы. Она заключалась в том, что вместо изменений в себе самом человек сосредоточил свои интеллектуальные усилия на гораздо более простых для него действиях – на изменениях окружающей его экосистемы. Он стал подгонять среду под свои нужды и запросы, нимало не заботясь о сохранении устойчивости в мире, в котором он живет. Заботы о восстановлении равновесия в природе он предоставил ей самой.

Рождение культуры и «свой» путь человечества

Наряду с реальными шагами по изменению своей численности, увеличению интенсивности и добычливости охоты все более предпринимались и идеальные приемы. Это был как бы атавизм от игрового поведения детенышей, оставшийся у взрослых. Появились культы животных, на которых человек охотился. Для них создавались специальные уголки в пещерах, где происходило поклонение черепам оленей, медведей или других животных. Нередко для этих целей использовали отдельные пещеры, в которых могли бы жить люди, но их жертвовали для проведения обрядов. Если не удавалось в реальной жизни заставить добычу быть более послушной, то зарождался и развивался некий ритуал (обряд), направленный к этой цели. Он помогал реализовать желаемое хотя бы теоретически (идеально). Удачную охоту ведь можно не только провести, но и заранее изобразить в соответствующем обряде. Далее функции обрядов расширялись. Вполне вероятно, что древние люди использовали раскраску тела и ритуальные танцы в своих пещерах для того, чтобы запугать предполагаемого врага, а не только для того, чтобы создать предпосылки к удачной охоте. Оставался лишь маленький шажок к изобретению живописи, но, скорее всего, неандерталец его так и не сделал.

Рождалась человеческая культура, которая уже практически не несла в себе экологических черт. Культура, как совокупность созданных обществом духовных и материальных ценностей, имела свои этапы развития. Сформулированы специфические правила и закономерности ее зарождения и развития. Естественно, что преобладание духовных ценностей уже исключает в такой конструкции проявление экологических закономерностей. Это был первый явный знак того, что развитие культуры будет восприниматься как антипод природному, экологическому ходу событий. В такой связи все чаще человек будет пытаться подменить экологические закономерности культурными правилами. Это выражается в стремлении наделять различных животных, а затем и силы природы человеческими чертами. Только в этом случае человек может обращаться к ним напрямую, надеясь на взаимопонимание. Мы с вами и сейчас живем в странном мире, где законы природы в сознании граждан тесно переплетаются с фантазиями, чудесами и бытовыми правилами разных времен. Кроме того, люди очень часто подменяют их то законами общества, а то и придуманными антропоморфными конструкциями. В них природные силы, растения и животные вступают в совершенно невероятные взаимодействия, регламентируемые правилами человеческого общежития. А между тем вопрос противостояния культуры экологическим правилам настолько важен в экологии человека, что позже мы рассмотрим его в специальном разделе.

Зарождением культуры можно считать, например, культ пещерного медведя у неандертальцев. Он был ценной добычей, ведь это очень крупное и сильное хищное животное. Охотились на него зимой, во время его зимнего сна. Победа над таким огромным хищником отражалась и на сознании людей. Отсюда, возможно, и появилась потребность в могучей помощи и покровительстве сверхъестественных сил. Так возник культ медведя. В пещерах неандертальцев находят специальные ниши для черепов этих хищников. Кости там располагали строго определенным образом: через дыры глазниц продевались крупные кости конечностей. Такая композиция имеет в основе своей ритуальный смысл. Самое же главное здесь в том, что, несмотря на свою простоту, она предполагает у своего создателя вполне определенные представления о симметрии, об упорядоченности. Это очень важно, так как объективно отражает многие черты и закономерности реального мира.

Видимо, тогда же появились формы почитания и других организмов (растений, животных), которые сейчас имеют общее название тотемизм. Древние люди еще сильно ощущали свою нераздельность с окружающим миром. Они считали, что ведут происхождение своего рода от какого-нибудь организма – птицы, зверя, насекомого, растения. Они чтили этого своего «предка» и по-родственному просили его поспособствовать удачной охоте, отвести от рода какую-нибудь беду. Они охраняли этот вид животного. Чтобы на него поохотиться, соседнее племя должно было спрашивать разрешение у того, чей это тотем. Так вот с одной стороны сохранялось чувство единства с природой, с каким-то ее видом, но одновременно появлялась возможность активно поруководить средой, изменив промысловую ситуацию удобным для себя образом. Тотем  это и символ единства со средой, и механизм активного изменения самой среды.

Рождение культов и ритуалов своими корнями уходит в обычную особенность многих видов млекопитающих – игровое поведение детенышей. В них тоже копируется и моделируется будущая взрослая жизнь: охотничье поведение, половое поведение и социальное. В таких предварительных упражнениях «нарабатываются» навыки для жизни. Как и у многих животных, у неандертальцев детеныши также играли², но у взрослых уже развивался новый мощный социальный признак – речь. Это значительно обогатило взаимодействие особей, повысило сложность их взаимодействий. У высших приматов и без речи не простые коммуникативные системы. Однако они могут понимать и язык.

Примером тому служит успешное обучение шимпанзе языку глухонемых. У этих приматов особенности глотки не дают возможности говорить членораздельно. Неандерталец же имел более совершенную глотку, похожую на нашу, и, видимо, его речь уже была довольно развита. Скорее всего именно у этого подвида человека появилась и развилась вторая сигнальная система, и началось накопление знаний, передаваемых устно.

В дальнейшем, уже на уровне этой сигнальной системы у кроманьонца продолжала накапливаться информация, помогающая выжить. Кроманьонский человек впитал всю культуру неандертальца и успешно развил ее. Прежде всего он сделал новый существенный шаг – освоил живопись как новый язык для культовых целей, а также для сохранения и передачи информации. Первоначальные формы искусства обнаруживаются у охотничьих племен. Они вырастают, видимо, из ритуалов. Изображение животных в сознании древних гарантировало обилие дичи. Сцены удачной охоты создавали будущую удачу в реальной охоте. Теперь мастер-живописец помогал охотникам, рисуя сцены охоты, богатую дичь, то есть по-своему создавал предпосылки удачной охоты. Если она действительно оказывалась удачной, то племя считало это большой заслугой живописца. Отсюда в сознании людей кроме настоящей охоты стала постепенно формироваться ее идеальная модель, и эта модель получала свое как бы натуральное воплощение на стене пещеры.

Рождались самые разнообразные обычаи и ритуалы, связанные с охотой. Появились культовые помещения, святилища. Зверь уже становится не просто пищей, появились рисунки колдунов, переодетых зверьми и заклинавших дичь, рисунки изображающие гибрид могучих зверей и беременных женщин. Так зверь становится еще и партнером, передающим человеку свое могущество, силу. Одним словом, возникал тотем, поклонение которому все время усложнялось. Сюда включалось уже не только общение с высшими силами через умерших предков, но и многочисленные просьбы о защите, об удаче на охоте. Тотемизм оснащался очень важными и обязательными для рода процедурами поклонения, запретами и регламентацией действий во многих жизненных отправлениях.

Тотемизм порождал законы племени, связанные с правилами охоты и нормами размножения (вспомним традицию снятия скальпов). Вот с этого-то момента истории человека, видимо, и начались его попытки ухода из экосистем, начала расти его заносчивость. Ведь волки не понимают, по каким правилам они живут, а человек стал понимать и даже улучшил свое подчинение этому природному порядку. (Как тут не родиться мысли о введении своих правил, об изменении природных законов!) Но первый шаг на этом пути еще не был сделан, еще впереди было скотоводство и земледелие.

Морфологические основы развития культуры

Снова приходится возвращаться к большому мозгу человека, но теперь уже как виновнику появления отличий этого вида от других животных. Эта особость человека отличала его, как бы разделяя с остальной природой. Накопление полезных признаков и полезной информации из-за наличия мощного мозга у человека происходило не так, как у остальных зверей. Дело в том, что результаты общественно трудовой деятельности не могут передаваться генетически и поэтому они не становятся субъектом эволюции. В человеческом обществе благодаря большому мозгу социальный опыт стал передаваться из поколения в поколение и таким образом накапливаться. Поэтому развивались все более сложные социальные программы³, которые передавались в своих основных чертах с помощью воспитания.

Как же появился огромный мозг и способность использовать его для сознательной адаптивной деятельности? Вот мнение генетика Н.П. Дубинина. На заре своей истории предки австралопитеков жили небольшими группами, распределенными на громадной территории. Естественно, происходил групповой отбор. Преимущество получали обезьяны с более развитым мозгом, их потомки лучше выживали и вытесняли менее развитых.

Скрещивание более развитых особей между собой вело к обогащению их наследственного потенциала. Это приводило не только к широкому использованию мутаций, но и к мощной рекомбинационной изменчивости. За 10  15 млн. лет такой отбор обеспечил появление очень крупного мозга у австралопитеков и еще более развитого мозга у питекантропов.

На базе новой формы накопления информации, а именно – большого мозга произошло значительное изменение социальной ситуации.

Язык человеческий так же древен, как и сознание. Однако наследуется приспособленность к сознанию и речи, а не к конкретному языку. Сколько бы тысячелетий ни говорили предки человека на конкретном языке, в генах он не запишется. Носителем языка являются не гены, а конкретный человек, воспитанный в определенной языковой среде. Он же способен путем воспитания передать этот язык своим детям. Так у человека сформировалось еще одно новое качество, отличное от других животных, – передача опыта через воспитание. Конечно, собаки и кошки, как и прочие высшие звери, тоже воспитывают своих детей, передавая им свой опыт жизни. Однако безъязыкие звери не способны передавать опыт поколений, творить легенды и создавать тем самым, культурные традиции.

Такое качественное отличие от других животных, специфику человека и особенностей его развития, а также прогресс человеческого общества Н.П. Дубинин предложил обозначить как социальное наследование. Мозг наш оказался настолько хорош, что на протяжении вот уже тысячелетий способен воспринимать все возрастающие по сложности социальные программы. Теперь может показаться, что естественный отбор начисто потерял значение ведущего фактора эволюции человека, а это привело к появлению гигантского генетического полиморфизма. У человека прослеживается двойное влияние среды – с одной стороны, как и на все прочие виды, с другой же, при реализации своих социальных программ он произвольно изменяет среду своего обитания. Последнее формирует очень сильное, направленное воздействие, коего у животных не бывает. Например, программа спасения от голода населения города или региона, испытавшего природное бедствие. Получается, что биотическое и абиотическое воздействие среды на человека формирует он сам. Отсюда и кажущаяся независимость человека от среды обитания. Как четверть века назад заметил С.С. Шварц: «…действие любого фактора внешней среды на человеческий организм опосредуется экономическими и социальными факторами. Вряд ли нужно доказывать, что человек, работающий на открытом воздухе в не очень хорошей одежде, воспринимает изменения температуры не так, как человек, работающий в помещении, оборудованном кондиционерами и другими благами цивилизации»⁴. Это было одним из оснований, по которым академик предположил, что аутэкология человека не имеет права на существование. С таким предположением по-моему согласиться нельзя.

Интеллектуальная деятельность помогла человеку не только в изготовлении орудий для охоты и ведения домашнего хозяйства, но и в произвольном увеличении своей кормовой базы. Сознательно такого не может сделать ни одно животное. Отапливая пещеру и изготавливая теплую удобную одежду, человек становится менее зависимым от климата своего местообитания. Появились и первые иллюзии. Человеку стало казаться, что он умеет изготовить сам себе пищу. Съели всех туров и зубров? Природа перестала кормить таким вкусным мясом? Но ничего, – разведем коров, и сами получим мясо не хуже! Человек начал накапливать знания, преобразовывать ландшафт, строить свою культуру. В ней причудливо сплеталось как знание, которое человек добыл из природы, так и вторичное знание, рожденное уже из самих построений человека. Вот это, последнее, и дезориентировало человека относительно его места в биосфере планеты, сыграло с ним злую шутку.

Началось это еще у неандертальцев, и название этому феномену – человеческая культура. Ничего подобного, конечно, не смогло создать более ни одно животное на планете. Неандерталец первым среди животных получил самоощущение, то, что мы теперь называем рефлексией. Он начал хоронить своих мертвых, придумывать какую-то другую жизнь после смерти, снабжать умерших в дорогу едой и орудиями.

Появились, видимо, и знатоки этой культуры, которые знакомили сородичей с особенностями жизни после смерти. У кроманьонца культурная сторона жизни необычайно расширилась. Как мы уже отмечали, он стал рисовать картины на стенах своих пещер, почитать духов и делать первые наблюдения за природными явлениями (сохранилась с тех времен дощечка из рога с пометками о фазах луны). Все так, но топливо для пещеры нужно было брать готовое, а оно где-то росло. Животных, даже домашних, нужно было выпасать, заготавливать им корм. А он растет на лугах, или эти растения приходится выращивать на плодородной природной почве. Где же здесь независимость? И все-таки даже современный человек не осознает своих природных уз, и ему все кажется, что он свободен и даже может по своему произволу изменять среду своего обитания.

Мы – консументы, нужно ли превращаться в продуцентов?

Одно из великих свершений человека, которое бы позволило ему стать довольно независимым от биосферы,  это достижение им автотрофности. Как известно, автотрофы  это те организмы, которые преобразуют неорганические вещества в ткани своего тела. Например, растения, потребляют углекислый газ и воду, а затем с помощью энергии солнца преобразуют их в молекулы сахара. Человек же пока еще не научился изготавливать себе пищу из неорганических соединений. Впрочем, можно заметить, что, даже научившись, человечество останется зависимым, ибо где-то нужно брать хотя бы углекислый газ и воду для создания органического вещества. Тем не менее приобретение автотрофности, безусловно, сделало бы человека если и не свободным от биосферы, то хотя бы менее ее разрушающим. В этом случае он, возможно, смог бы развиваться далее, не нанося урона существующим на планете биологическим ресурсам. Так мыслил В. И. Вернадский и изложил это в своей работе «Автотрофность человечества», увидевшей свет в 1925 году.

Логическая цепочка, описывающая путь к автотрофности, выстраивается довольно легко. Человек освоил изготовление орудий, далее утеплил себя одеждой, затем стал выращивать растения и животных, заменив этим во многом охоту и собирательство. Достаточно цивилизовавшись, он освоил новые источники энергии, тягловую силу животных заменил механическими приспособлениями, попытался уйти от планеты в космос и там оборудовать себе хотя бы временное местообитание. Казалось бы, логично, что один из дальнейших шагов высвобождения человечества на этом пути – приобретение автотрофности.

Мне представляется, что в освоении человечеством синтеза пищи из неорганических соединений есть две проблемы, которые ему придется решать. Первая из них чисто технологическая – изобретение способов получения из неорганических веществ органических и съедобных. Вторая же  экологическая и куда более хлопотная по последствиям для биосферы – уход одного из консументов в ряды продуцентов. Нужно еще подумать о том, стоит ли этого добиваться. Рассмотрим эти проблемы по очереди.

По мысли В. И. Вернадского научно-технический прогресс человечества неминуемо приведет к решению задачи синтеза пищи из легко доступных химических соединений. Великие русские химики XIX века, предвидя пищевые затруднения человечества, говорили о недопустимости сжигания нефти, газа и других видов углеводородного топлива, ибо это очень вероятная пища наших правнуков. Такой взгляд в настоящее время стал вполне реален, и уже отработан микробный синтез кормовых белков на основе углеводородного сырья. Правда, это поедание все тех же продуцентов, только палеонтологических. Можно попробовать и древних консументов. Представим, что мы выкопали мамонта, замороженного в плейстоцене. Он так и оставался все это время ледяной глыбой. Теперь его можно распилить, поместить в современный холодильник и кормить желающих палеомясом. Говорят, что такое мороженое мясо хранится где-то для гурманов. Увы, это ведь то же самое, что сходить на охоту за каким-нибудь современным слоном. Хищник ест любое мясо – и свежее, и мороженое. Это вовсе не автотрофность, а просто отсроченное поедание растительной или животной продукции, так или иначе законсервированной в толще планеты. Первая наша проблема, как видите, остается далекой от решения и подменяется простой переработкой одной органической продукции в другую. Человек не стал продуцентом и в обозримом будущем, видимо, им не станет.

Рассмотрим второй аспект нашей проблемы. Надо ли человеку становиться продуцентом, действительно ли это снизит нагрузки на его местообитания и сохранит биосферу от потрясений? Напомню конструкцию биосферы. Она состоит из трех активно действующих групп организмов: продуцентов, консументов и редуцентов. Продуценты синтезируют органическое вещество, консументы, поедая растения и друг друга, переносят его из организма в организм. При этом они уменьшают его количество, потому что на каждом трофическом уровне действует «правило 10 %». Оно гласит о том, что на следующий трофический уровень переходит только 10 % массы продукции, потребленной на предыдущем. Наша корова, поедая сено, усваивает от него только 10 % массы. Мы, съедая свою корову, употребляем на постройку своего тела только 10 % ее мяса. Так и происходит уменьшение массы органики. Редуценты (бактерии, простейшие, черви) превращают остатки органического вещества, не использованные консументами, в минеральную форму, пригодную для продуцентов. Чуть более подробно эта конструкция биосферы будет рассмотрена ниже. Здесь же напомню: мы являемся частью системы и, чтобы обрести большую свободу и независимость от нее, собираемся серьезно нарушить сложившийся биосферный цикл круговорота вещества  перейти из консументов в продуценты. Это естественное стремление, если оно обусловлено недостатком продукции. Нам не хватает органического вещества, которое продуцирует биосфера для питания. Так ли это? Надо ли увеличивать массу продукции? Давайте посмотрим.

Растения производят огромное количество органических веществ, и во многих районах планеты с этой продукцией консументы не справляются. Растительная продукция накапливается. Французский эколог Р. Дажо (1975)⁵ приводит данные распределения такой биомассы. В нашей тайге она составляет до 400 т на гектар, а особенно высока масса наземной растительной продукции во влажных тропических лесах. Где-нибудь в Бразилии она доходит до 1500-1700 т фитомассы на гектар. Сравним: высшее достижение агротехники человека – урожаи картофеля могут достигать в некоторых районах США почти 30 т на гектар. Как видим, это гораздо ниже возможностей дикой природы. На площади в 40,7 млн кв. км, а именно такова площадь планетных лесов, накоплен колоссальный слой органики. Остается научиться переводить ее в пищевое состояние. Если осваивать урожаи хотя бы амазонской сельвы, переводя их в съедобное и вкусное вещество, то отпадет необходимость уродовать поверхность нашей планеты агроценозами. Описывая дефицит воды и пищи на планете, О.В. Крылов исходит из того, что человечество может питаться только продукцией, которую выращивает на пахотных землях. Недальновидное человечество тем не менее все время эти земли сокращает. В итоге свой пик производства пищи оно прошло еще в 1985 году, и с тех пор площади пахотных земель уже не растут, а сокращаются. Одновременно идет сокращение производства мяса, молока, зерна и других продуктов. В 1989 году был максимум уловов рыбы в Мировом океане, он достиг 89 млн. т, и теперь уже увеличение рыболовецкого флота не ведет к увеличению уловов. Также и увеличение производства удобрений не ведет к росту урожайности. В 1990 году мир вступил в эпоху дефицита природных ресурсов, и теперь запасы продовольствия будут неуклонно сокращаться (Крылов,1999). Возможно, это и так, если ориентироваться только на сельскохозяйственные угодья для прокорма человечества. Конечно, в этом случае его участь незавидна, даже если он распашет и территории собственных городов. Остается подумать о том, чтобы снять жесткую зависимость будущего прокорма человечества от площади пахотных земель.

Чтобы аргументированнее поразмышлять об угрозе голода на планете, обратимся к некоторым известным цифрам. На пропитание современного человечества ежегодно расходуется примерно 75 миллионов тонн растительной и животной органики. Это в основном то, что он выращивает и собирает на суше да еще ловит в Мировом океане. Нужно же ему около 80 миллионов тонн такого сырья.

В результате неравномерного распределения продукции некоторые области голодают из-за нехватки пищи, а некоторые объедаются.

В то же время биосфера по расчетам экологов производит ежегодно 60 – 80 миллиардов тонн растительной и животной органики. Американские экологи предполагают даже, что она производит 140 миллиардов тонн каждый год. Это на три порядка больше, чем нужно современному человечеству. Впрочем, количество пищи при необходимости можно увеличить. Например, восстановить вырубленные площади лесов, помня, что леса – это, в среднем, самые производительные биоценозы нашей планеты. Можно под них отдать еще и сельскохозяйственные угодья, и, конечно, индустриальные пустыри. Последние занимают с каждым годом все большие пространства плодородных земель. Сравним еще раз по продуктивности, например, хвойный лес Англии с полем самой урожайной культуры. Лесной массив там дает органической продукции 7  8 тонн на гектар ежегодно, а пашни в среднем дают только 6 тонн на гектар, причем площадь их на планете в три раза меньше, чем лесов. Стало быть, при разумном использовании и переработке растительного сырья, голод нам, по-видимому, не грозит. Кроме того, если когда-либо перестанет хватать пищевых организмов на Земле, то можно перерабатывать на еду углеводородное сырье наших недр.

Мы все сосредоточиваемся на собственном благосостоянии, вернемся же к экологическим последствиям. При правильном использовании продукции многих биоценозов Земли и разработке соответствующих технологий перевода фитомассы в продукты питания не только отодвинется проблема голода, но и улучшится оборот вещества в биосфере. А он нередко тормозится, потому что консументы и редуценты не успевают справляться со своей работой. Здесь может и не быть вины человека. Происходят такие сбои оборота вещества не только в тропических лесах с их фантастической продуктивностью. Даже в наших заповедных степях Аскании-Нова при хорошем урожае трав сказывается недостаток консументов – копытных животных. И тогда сотрудники заповедника выходят с косами, чтобы помочь степи сохранить свой обычный круговорот вещества. Вспомним и наши лесостепи Юго-Западной Сибири, великую Барабу, где ни один зеленоядный грызун не лимитирован в своей численности кормовой базой. Там ежегодно накапливаются сотни тысяч тонн торфа.

Из этих рассуждений следует, что добавка еще одного продуцента в биосферу, видимо, не требуется, ибо и существующие продуценты вполне справляются со своей работой, создавая даже избыток органики. Что касается современных консументов и редуцентов, то именно они чаще всего не справляются до конца со своей задачей, и это замедляет круговорот вещества. В истории биосферы такое случалось неоднократно. Когда-то они отставали от продуцентов настолько, что образовывались залежи каменного угля и нефти.

Ученые и сейчас делают попытки создать действующую модель биосферы в каком-нибудь замкнутом пространстве. Как правило, они не могут увенчаться успехом именно потому, что нет удовлетворительного превращения органики, создаваемой продуцентами, в минеральные вещества. Продукцию в такой модели создают зеленые водоросли, и так много, что потребители этой зеленой массы не в состоянии ее всю съесть и вновь превратить в неорганические элементы. Это означает, что не удается воссоздать достаточно эффективных консументов и редуцентов. Будем считать, что автотрофов на нашей планете достаточно, не хватает здесь гетеротрофов – консументов и особенно редуцентов. Став еще одними автотрофами, мы усугубим эту диспропорцию. Так что прямой смысл подумать человечеству о роли активного консумента и координатора органического вещества на своей планете.

Рассмотрим очень коротко еще одну сторону автотрофности  нравственную. Дело в том, что автотрофность  это любое питание, независимое от органической пищи, любое преобразование наружной энергии в энергию своего организма. Так, например, автотрофен робот, который потребляет для своей жизнедеятельности электроэнергию. Всем известно, что ученые стремятся к воспроизведению искусственного интеллекта и делают попытки построения мозга более совершенного и более мощного, чем у человека. Далее вполне вероятно стремление заменить человека более совершенной искусственной модификацией. Отсюда берут пищу для фантазии многие беллетристы. Вспомним, во многих кинофильмах действуют роботы и киборги, куда более совершенные, чем человек. Отличие от людей у этих механизмов то же, что нас отличает от компьютеров. А какие опасности людям несет техногенная эволюция, тоже уже неоднократно описывали фантасты. Все понимают, что развитие робототехники не остановить, стало быть, для людей остается один путь – параллельно со строительством искусственного разума нужно бороться за сохранение естественной среды своего обитания, как условия сохранения своего разума (Кутырев, 1994). Вот здесь-то и понадобится снова вспомнить уроки «генерала Лудда», и только ли против машин в действительности бунтовали английские ткачи.