Ольга Алексеева о благотворительности и олигархах

         В августе 2010 года Ольга Алексеева создала свой собственный проект – благотворительный фонд The Philanthropy Bridge Foundation. О том как выстраивать "мосты" между богатыми и бедными она поделилась в своем интервью для журнала  "ДЕНЬГИ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ"

— Я много лет работала с богатыми людьми в России, Бразилии, Индии, Китае. И подметила несколько общих особенностей стран с развивающимися рынками, – рассказывает Ольга Алексеева об идее создания фонда. – Прежде всего, несоответствие между бурным ростом бизнеса, состояний, богатства с одной стороны и гигантской бедностью — с другой. У нас в России все еще не так уж и плохо. Какую-нибудь Индию, например, нужно показывать по телевизору каждый день, в качестве психотерапии, чтобы наш народ не думал, что живет в самой плохой стране на свете. Мы вообще часть золотого миллиарда, не забывайте об этом. Того, чего я насмотрелась в некоторых других странах, у нас не было даже при Екатерине II, такого нет даже в самых бедных регионах центральной России.

Еще одна особенность. Филантропия в странах БРИК развивается достаточно бурно, в том числе и частная; нувориши охотно дают деньги. Однако при этом, как правило, они не понимают, как и куда нужно жертвовать. Кроме того, существует гигантская пропасть между их благотворительностью и их образом жизни. Одна рука не знает, что делает другая: правой мы грабим и убиваем, а левой – занимаемся благотворительностью.

Другими словами, то, что они занимаются благотворительностью, мало влияет на то, как они ведут бизнес, как поступают в жизни, вообще на их образ жизни. К тому же во всех этих странах все непросто с законностью, подотчетностью властей, демократией. А потому их объединяет одна вещь: единственным сдерживающим фактором для богатого человека является его личная мораль, а вовсе не закон, не государство, не правоохранительные органы…

Еще одна особенность. То, что предлагается на мировом рынке услуг для доноров, вообще не заточено под страны с развивающимися рынками. Не учитываются культурные особенности таких стран, нет понимания сложившихся в них реалий.

Далее. Во всех этих государствах, включая Россию, совершенно иное отношение к бедности, к несчастью, горю человеческому, чем на Западе. В благополучных развитых странах это проблема другого, не их мира. И как следствие, отношение к бедности и горю такое… немножко колониальное. В развивающихся странах отношение другое – наша проблема, наша страна, наши люди. И поэтому, с одной стороны, люди очень толерантны к бедности, а с другой… В Индии, например, все проезжают мимо тысяч и тысяч бездомных, которые спят на тротуарах Бомбея и Бангалора. Едут все эти айтишники, которые хорошие деньги по местным меркам зарабатывают, и даже головы не поворачивают в сторону бездомных. При этом, и покровительственного отношения к бедным тоже нет, потому что это все мы сами вышли оттуда, нет классовой разницы (особенно в России и Китае). Это еще один нюанс, который влияет на культуру благотворительности в странах БРИК, но почти никем не учитывается.

«Им некогда»

Ольга Алексеева продолжает перечислять особенности развития филантропии в странах развивающихся рынков. Я изредка задаю уточняющие вопросы.

— Вот что еще учитывается: за редким исключением, в странах БРИК богачи в первом поколении, – говорит Ольга. – Это не наследники, не рантье, не люди, которые сидят в замке на акциях. Между тем, большинство американских и британских программ заточены именно под «старые» деньги. Ну или под ситуации, когда человек сделал деньги и только потом начинает заниматься благотворительностью.

Особенность развивающихся рынков в том, что делание денег и филантропия не разнесены по времени. Они происходят одновременно, тогда, когда обеспеченные благотворители сравнительно молоды. Как происходит на Западе: до 60 лет я делаю деньги, а потом, отойдя от дел, я начинаю платить свои долги обществу. Даже Билл Гейтс, при всем уважении к нему и с учетом того, что он не очень старый, шел ровно по такой модели: сначала сделал бизнес, потом отошел от дел и стал заниматься благотворительностью. Вся сфера услуг для доноров построена на этой схеме. Поэтому там такие расслабленные учебные программы для частных жертвователей, растянутые на три недели, все эти консалтинги, терапевтические тренинги…

У людей много времени, бабушкам и дедушкам делать нечего: сидят на пенсии, занимаются благотворительностью.

У меня ситуация совершенно другая с моими богатыми клиентами. Им некогда – у них нет времени, у них есть на благотворительность 45 минут за завтраком. И за эти 45 минут нам нужно спасти мир. Это, можно сказать, девиз. Они все хотят спасти мир за 45 минут. Вот то, что я хочу сделать – создать первый в мире сервис, первую международную программу по развитию частной филантропии в развивающихся рынках. Программу, которая учитывала бы все эти вещи: культурную ситуацию, бизнес-ситуацию, личностную ситуацию. И при этом позволяла бы уйти за пределы чистой благотворительности, потому что этого мало. Позволяла бы создать предпосылки для социальных изменений.

Я ставлю себе безумные амбициозные задачи (все могут надо мной смеяться, но кто не рискует, тот не пьет шампанского), я хочу через филантропию повлиять на стиль жизни богатых людей. На их отношение к своим работникам, к тем, кто живет на их земле, к их собственным слугам.

В ситуации, когда сдерживающим фактором является только мораль, как влиять-то? Как показывает наша историческая практика, даже революции не помогают: в этих странах нет гражданского общества. А филантропия – это один из интересных каналов влияния на ценности и на мораль. По большому счету, ничего другого не существует. Все остальное можно купить.

«Большинство разделяет европейские ценности»

— А вот у нас удалось что-нибудь изменить с помощью филантропии? – спрашиваю я. – Насколько изменился богатый человек в России?

— Из тех богатых россиян, которых я знаю (а знаю я многих лично), большинство разделяет европейские ценности, хотят видеть Россию свободным демократическим государством, вполне разделяют ценности гражданского общества. Им небезразлична страна. Другое дело, что среди них таких, у которых правая рука знает, что делает левая, все-таки меньшинство. Заигрывания с царями, коррупция, игнорирование правил, быстрая выгода все равно доминируют.

Однако кое-что в последние годы изменилось — у некоторых из них появились попытки построить цивилизованный бизнес. Один из-за этого пострадал, как мы знаем, некоторые уехали за рубеж. Но попытки перенести те ценности, которые появились у них в том числе благодаря филантропии, все-таки имеются.

Когда я объясняю в Англии, в чем разница между британской и российской филантропией, я говорю: если в Британии люди строят филантропию на основании своих ценностей, у нас все наоборот. Поэтому филантропия в России имеет значение существенно большее, чем в Америке, в Англии.

Я знаю, что филантропия для многих обеспеченных россиян — единственная территория свободы. Интеллектуальной свободы. Для кого-то это вообще единственная возможность быть людьми.

Благотворительность и гражданское общество

— Есть представление, что филантропия – это часть нормального гражданского общества, – говорю я Ольге Алексеевой. – Вот появится гражданское общество, и тогда все будет в порядке в сфере благотворительности.

— Не дождемся мы этого, – парирует тут же Ольга. – Гражданское общество будет расти постепенно, может быть параллельно развитию филантропии. В странах БРИК нет гражданского общества, в том числе — в Индии и Бразилии, где не было революций…

— Ну или есть гражданское общество (меня убьют, если я не стану оговариваться), – быстро поправляется Алексеева. – Те же самые индийцы страшно гордятся своей демократией, но там свои тараканы с этой демократией, и у бразильцев очень много прекрасных гражданских организаций… но дело в том, что это гражданское общество все же не является сдерживающим фактором для людей, имеющих власть и деньги. В этом ключевое отличие от стран Запада.

— Еще есть местные сообщества, – робко вставляю я. – Насколько они развиты в странах БРИК?

— Безусловно, они есть. И они многое делают. Но, опять же, на серьезном уровне и они не являются сдерживающим фактором для бизнеса и государства. Вообще, местные сообщества – это отдельная тема. Там – свои тараканы. Им тоже нужны программы – не по фандрайзингу, а по преодолению культурной разницы, по пониманию тех людей, которые живут в их стране и ходят рядом, – состоятельных людей.

Активисты местных сообществ не понимают даже состоятельных людей, живущих с ними в одном с ними городе.

Уровень ненависти, стереотипов, непонимания, недоверия высок не только со стороны тех, у кого есть деньги, но и со стороны тех, у кого их нет.

Ну невозможно заниматься файндрайзингом, ненавидя тех, у кого ты просишь денег, а это происходит повсеместно. В странах БРИК с классовой ненавистью все хорошо.

Вот одна из вещей, которую я хочу делать – попробовать что с одной стороны, что с другой, наладить взаимопонимание и взаимоприятие друг друга такими, какие они есть. Наладить мосты.

«Государство должно предоставить условия»

— У нас в стране есть еще одна особенность – важная роль государства в социальных проектах, – говорю я. – А сейчас государство начинает, например, создавать добровольческие проекты. К Олимпиаде в Сочи, скажем. Насколько выглядит красиво и правильно то, что делает государство в этой сфере?

— То, что государство должно взаимодействовать с третьим сектором и помогать ему – правильно. Вопрос, как оно это делает. Если государство пытается воссоздать пионерскую организацию, то ничего кроме тоски это не вызывает. При этом, надо заметить, я один из тех людей, которые еще в 1990-е годы, когда это было не модно, говорила, что полностью выбрасывать созданное пионерской и комсомольской организациями нельзя. Люди в этом жили, они в это верили, было много хорошего. Другой вопрос, что все это было запихнуто централизованно в вертикальную оболочку. И то, что сейчас пытаются воссоздать – та самая централизованная вертикальная оболочка. Вот в этом ничего хорошего нет.

— Государство должно заниматься исключительно созданием инфраструктуры для благотворительной деятельности?

— Да, государство должно предоставлять условия. И модель социального заказа, софинансирования социальных проектов. И все, больше ничего не надо. Все остальное только вред. Это мое четкое убеждение.

У моих оппонентов есть контраргумент: в континентальной Европе роль государства в социалке намного выше, чем я описываю сейчас. Но они забывают, что там качество государства иное. Нашему государству столько полномочий не надо. Это как сказать, что пить кефир на ночь – очень полезно, мол, вся Европа пьет кефир на ночь. Хорошо, вот только у нас весь кефир просрочен.

— А как далеко можно заходить в сотрудничестве с нашим государством? – спрашиваю я. – Типичный пример – встреча Путина с деятелями культуры, на которой была Чулпан Хаматова, с одной стороны, и Юрий Шевчук (Юра, музыкант) – с другой. Просящая Хаматова и непримиримый Шевчук. Так вот, «прогрессивная» общественность выступила за Юру-музыканта и против Хаматовой, которая пошла просить у власти. Можно быть в роли просителя, или нужно жестко лоббировать необходимые поправки?

— Во-первых, этих отношений с властями может быть много и разных, – отвечает Ольга Алексеева. – Если у нас будет один утвержденный формат (или два утвержденных формата), ничего хорошего не выйдет. Для каких-то организаций и каких-то ситуаций ничего плохого нет в том, чтобы попросить. Но при этом нельзя забывать, что Путин — не царь, а государство – не собственник страны, а обслуживающий персонал. Просить у государства надо как у официанта в кафе, а не челобитную бить. В конце концов, я деньги им плачу, налоги.

В нашей стране нужно менять все шаг за шагом. У нас государство тоже не одноликое — есть люди, которые прислушиваются, есть те, что не прислушиваются. У нас был уникальный эксперимент в 1990-е годы, когда было достаточно свободы, и люди могли выбрать любую власть. Выбрали царя, потому что это привычный формат. Другого не знают.

«Русским олигархам до Африки далеко»

— Мы говорили о том, что существующие в мире сервисы для доноров мало адаптированы для стран с развивающимися рынками. Очевидно, еще менее адаптированы они для Африки, например. По крайней мере, не видно, чтобы ООН-овские гуманитарные программы приводили к серьезным изменениям на Черном континенте.

— Изменения происходят, но очень медленно. Там очень сильно испорченно пространство неконтролируемой раздачей гуманитарной помощи в течение многих лет. Это как наш 1992 год, длящийся десятилетиями.

Я задавала вопрос: сколько в Африке программ помощи женщинам? «Много их, помогаем, – отвечали мне, – кормим в Дарфуре». Вот только в это же самое время мужчины Дарфура убивают друг друга. Так к чему такая помощь?

Есть такой парадокс в Африке: те люди, которым вы только что потушили пожар, на следующее утро берут спички и поджигают дом соседа… и радостно на это смотрят. Международные благотворительные организации не знают, что с этим делать.

Однако позитивные изменения есть и здесь. Например, мне нравится, что делает Мо Ибрагим. (Мо Ибрагим – миллиардер из Судана, построивший сотовую компанию Celtel и продавший ее за $3,4 млрд. Теперь основанный им Фонд Мо Ибрагима вручает премию в $5 млн бывшему главе африканского государства, который проявил себя образцовым правителем с точки зрения политических свобод и законности. Политический деятель может номинироваться на премию, только если он уже покинул свой пост и не собирается возвращаться. Таким образом, отмечает журнал Forbes, у африканских правителей должен появиться стимул к тому, чтобы быть неподкупными и своевременно уйти. – Ред.)

Кстати, у нас есть сейчас интересный проект и для Африки, рассчитанный на тех людей, которые там живут и там же сделали свои деньги – на первых черных миллиардеров. Говорят, русским олигархам до них далеко.
 

Из статьи опубликованной в журнале  "ДЕНЬГИ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ", №74 (2011 ГОД)