Глава 10 - 1924-1925 Воссоздание больницы

За семь лет его отсутствия больничные строения пришли в полную негодность. Он прямо в день приезда начинает искать по окрестным деревням обуты – маты, сделанные из бамбуковых жердей и листьев пальмы рафии. Этот простейший материал издавна используется в тех местах для кровли. Он является африканским аналогом европейской глиняной черепицы. В первый же день Швейцер берёт каноэ и плывёт со своим лодочником в ближайшую деревню (один час пути), с трудом приобретает там, пользуясь своими знакомствами, первую порцию обутов – 64 штуки, но их надо значительно больше. Начинает восстанавливать крыши у двух строений с уцелевшими стенами. Это барак, где прежде находились операционная, аптека, приёмная, а также барак стационара. Ему удаётся привести их в порядок за две недели, но первые больные, как и в первый приезд, появились уже через три дня. Больных стало больше, чем тогда. И принадлежат они к десяти африканским племенам, а не к двум, как в 1913-1917 годах. Прослышав о больнице, к ней стали стягиваться туземцы из отдалённых районов страны. А говорят-то они на разных языках!

Невозможно вкратце пересказать те новые неимоверные трудности, которые Швейцер переживает в первые недели после возвращения. А с ним только один помощник – студент. Много больных с травмами, много малярии, сонной болезни, есть случаи слоновой. Швейцер вдвоём со студентом хоронит умерших, так как аборигены отказываются в этом участвовать – для них это занятие нечистое. Строится новый курятник, недоступный для леопардов и змей. Наконец, через три с половиной месяца, 18 июля 1924 года из Страсбурга приезжает первый медицинский добровольный помощник – Матильда Коттман. Она становится медсестрой. Но на ней и хозяйство, и уход за белыми больными, а иногда и палавры, поэтому в первое время она как сестра почти не может помочь. Приезжает ещё один доброволец – миссионер Абрезоль из Швейцарии, но через месяц он, прекрасный пловец, тонет при загадочных обстоятельствах в озере, на глазах у ошеломлённого студента. Швейцер очень огорчён его гибелью, пишет, что все успели его полюбить. Студент тем временем уезжает для продолжения занятий в университете. Швейцер не может справиться с возросшим объёмом врачебной работы, у него начинается фурункулёз.

Но продолжает лечить, каждый вечер принимает по 60-70 больных. Одновременно он работает над восстановлением больницы, вплоть до того, что сам делает двухэтажные нары для стационара (помощники аборигены сделать это не смогли), сооружает запирающийся склад.

Элен рядом нет, он взывает в письмах в Европу о помощи.

Теперь даже и его здоровье подходит к своему пределу. «После Троицына дня я несколько недель чувствую себя плохо. Мне с большим трудом удаётся работать. Как только я возвращаюсь из больницы – вечером или днём, – я должен сейчас же лечь. Я не в силах даже сделать необходимые заказы на медикаменты и перевязочные материалы» [6, с.144]. Швейцер предполагает, что это следствие небольшого солнечного удара, который он получил через маленькую щель в ветхой крыше.

Наконец, 19 октября 1924 года на помощь приезжает первый помощник-врач. Виктор Нессман – сын эльзасского пастора, учившегося со Швейцером на медицинском факультете Страсбургского университета. Он высаживается на берег и первым делом говорит Швейцеру, что тот теперь сможет отдохнуть, а всю работу в это время он возьмёт на себя. «Хорошо, - отвечает Швейцер, - а для начала проследите-ка за тем, как будут выгружать ваши ящики и чемоданы в каноэ. Это уже некое испытание для впервые приехавшего в Африку человека» [6, с. 151].

На палубе речного парохода груз навален так, что вытащить из кучи свои вещи нелегко. Вдобавок необходимо присмотреть за неграми, чтобы те ничего не забыли, не погрузили чужих вещей, не уронили ничего в воду и как следует распределили груз на дне каноэ. Туземцы с удивлением смотрят на нового доктора, он по их понятиям слишком молод. Но он хорошо справляется с руководством разгрузкой. Швейцер плывёт к берегу на том же большом каноэ и очень взволнован тем, что у него появился врач и новый помощник. «Какое же это блаженство – иметь возможность признаться самому себе, до какой степени ты устал!

Впечатление, сложившееся у меня при выгрузке багажа, в последующие дни всё более и более укрепляется. Новый доктор как будто создан для Африки, Он практичен, обладает административными способностями и знает, как обращаться с туземцами. К тому же у него есть чувство юмора, без которого здесь не проживёшь» [6, c. 152].

С его приездом Швейцер получает возможность продолжить строительство больницы. Неотложных строительных работ очень много. Абсолютно необходимы, причём быстро, новый барак на тридцать коек, палата для послеоперационных больных на пятнадцать коек, ещё двухэтажные койки-нары, складские помещения для хранения вёсел и инструментов и для продуктов (бананов, риса), чулан для банок, пузырьков, жестянок под лекарства. Нужен домик из трёх комнат для Нессмана и размещения белых больных. Многие из работ, включая труды по добыванию материалов для них, выполняет сам главный врач. Часто просто не находится ни другого исполнителя, ни подходящего помощника. Несколько недель Швейцер не может найти ремесленника, который бы смог распилить подаренные ему брусья на доски. Отсутствие досок останавливает строительство. А у него самого не хватает на это ни времени, ни сил. Есть сколько угодно писарей-негров, но оказывается невозможным найти хотя бы одного пильщика.

Это обстоятельство наводит Швейцера на размышление о том, что «культура начинается не с чтения и письма, а с ремесла! <…> Негры учатся читать и писать без того, чтобы одновременно обучаться ручному труду. Эти познания дают им возможность получать места продавцов и писарей, и они сидят в помещении, одетые во всё белое. <…> Будь на то моя воля, я бы не стал учить ни одного негра читать и писать без того, чтобы научить его какому-нибудь ремеслу. Никакого развития интеллекта без одновременного развития способностей к ручному труду! Только так можно создать здоровую основу для прогресса» [6, c. 183]. Наконец на помощь приходит …ангина жены одного местного лесоторговца. В плату за лечение тот предоставляет врачу двух своих квалифицированных пильщиков.

Строительные работы продолжаются, их Швейцеру оставить нельзя и приём больных – тоже. Положение усугубляется тем, что у него в результате травм при строительстве появляются язвы на стопе. Они, как обычно для тропиков, распространяются выше по ноге. Швейцеру приходится время от времени ненадолго ложиться в больницу. Мучительная боль от язв вызывает нервное возбуждение. Вслед за главным заболевает Виктор Нессман (у него фурункулёз), а вскоре больна и Матильда Коттман. Положение становится критическим. Больные прибывают: чернокожие, среди которых много прокажённых, и белые. Превозмогая болезнь, врачи оказывают им медицинскую помощь. Вдобавок недалеко от больницы, на территории миссионерского пункта, объявляется леопард, задирающий домашних животных.

В конце января Швейцер и Коттман едва не тонут в реке. В темноте только предчувствие опасности позволяет Швейцеру в последний момент отвести каноэ от гибельного столкновения с огромной плавающей корягой, на которую направляли лодку негры-гребцы. На следующий день после этого случая в больнице появляется долгожданный удобный и устойчивый катер, присланный в подарок шведскими друзьями, долго собиравшими на него деньги. Катеру дают название «Большое спасибо» и пишут его на обшивке судна на шведском языке. Приходит сообщение о скором приезде третьего врача.

И вот в 1925 году: «16 марта, возвращаясь после двухдневной поездки на катере, я вижу на причале рядом с доктором Нессманом стройную фигуру мужчины в несколько небрежной позе кавалерийского офицера. Это наш новый врач, доктор Марк Лаутербург» [6, c. 178], приехавший из Берна. Он оказывается очень энергичным и дельным помощником, приводит Швейцера в восхищение тем, что умеет совмещать функции оперирующего хирурга и операционной сестры. Швейцер записывает, что «он мужественно справляется со своей двойной ролью. Туземцы называют его «Нчинда-Нчинда», что означает «человек, который здорово режет». Доктора Нессмана они зовут Огула, что значит «сын вождя». Под «вождём» они разумеют меня»[6, c. 180].

Именно Лаутербург впоследствии положил начало поездкам врачей больницы Швейцера в глубинки Габона с целью выискивать там больных, которые по тем или иным причинам не имели возможности прийти, приехать или быть доставленными в Ламбарене. Эти выезды Швейцер стремился делать регулярно – на несколько дней почти каждый месяц.

Вслед за Лаутербургом из Швейцарии без предупреждения и приглашения, по своей инициативе и очень вовремя, приезжает плотник Шатцман, который узнал, что плотники Швейцеру очень нужны, и поспешил на помощь. Он работает и как плотник, и как производитель работ (прораб). Швейцер у него учится плотницкому делу. Незадолго до этого Швейцер учился этому у поляка господина Роховяцкого – плотника и столяра, которому он спас жизнь. В благодарность тот помогал Швейцеру в строительстве.

Шатцман, работая с плотником-африканцем Монензали, ускоряет строительство. Неожиданно, после трёхнедельного траура по умершей матери, объявляется уже известный нам Жозеф. «Доктор – раб своей работы, – глубокомысленно говорит он, – а бедный Жозеф – раб доктора» [6, с. 179].

В этот период много хлопот своей дикостью доставляют больные из племени бенджаби из глубинных районов страны. В первой больнице их не было. Швейцер пишет: «Однажды утром я обнаруживаю, что два бенджаби, живущие в самом углу барака, развели огонь под нарами, меньше чем на метр поднятыми над полом. Разводить небольшой огонь около своего места разрешено каждому. Без этого негру, здоровому или больному, никак не прожить. Целый день он себе что-нибудь стряпает. Ночами пламя помогает ему перенести сырость, а дым отгоняет москитов. Сами мы с трудом переносим этот чад. Больные же наши нисколько от него не страдают. <…> Но когда огонь начинают разводить под нарами, я впадаю в тревогу. Поэтому с помощью переводчика и пуская в ход жесты я запрещаю им это делать, тушу сам огонь и водворяю больных на свои места. Через два часа огонь под нарами зажжён снова. Повторяется та же сцена, только жесты мои становятся выразительнее, а голос – громче. Теперь они всё отлично поняли. После полудня огонь под нарами горит снова. Я выхожу из себя, в голосе моем появляются патетические ноты. Но оба бенджаби смотрят через моё плечо куда-то вдаль, как будто слова мои – гимн, обращённый к солнцу. Ночью я по какому-то поводу захожу ещё раз в больницу. Оба огня под нарами продолжают гореть…»[6, с. 162].

При чтении этих строк возникает желание как следует наподдать этим бенджаби, а он сохраняет равновесие («выхожу из себя» несомненное преувеличение). Какое же нужно иметь терпение, чтобы всё это без взрыва перенести?! Поистине, «Величайший тот, кто велик в терпении» [10, c. 279]. И разгадка этого великого терпения заключается в любви. Швейцер любит негров в самых тяжёлых для себя обстоятельствах. Это соответствует его принципу благоговения перед жизнью, который, как он неоднократно подчёркивал, включает в себя великую заповедь любви.

Может сложиться представление о Швейцере как об эдаком мягком добряке. Оно совершенно не соответствует его волевому и требовательному характеру. Он неуклонно, иногда очень жёстко, добивается того, что необходимо для его дела, для всех, кому он служит. И он хорошо это знает: «Стоит кому-нибудь из чернокожих поработать у меня в больнице, как он уже считается «образованным». Теперь ему легко найти работу, потому что о нём говорят: «Ну, если уж он выдержал у того…» [3, с. 7]. Чернокожих он любит, как и всех людей, но спрашивает с них строго. Если бы не спрашивал, ничего бы не смог добиться и сделать для них же. К нему полностью применим высший комплимент, который школьники дают учителю: «Он добрый и строгий».

В октябре приезжает из Эльзаса еще один доброволец – Эмма Хаускнехт, давняя знакомая Швейцера, предложившая ему свою помощь уже несколько лет назад. Она, бывшая учительница, становится второй сиделкой и сестрой-хозяйкой. Берёт на себя также уход за белыми больными. С её приездом Матильда Коттман получает возможность полностью посвятить себя работе в больнице.

Штат больницы и строителей растёт, но ещё быстрее увеличивается число больных. Недалёко возникает эпидемия дизентерии, а заболевшие ею африканцы, поступающие в больницу, необходимых правил изоляции и санитарии не соблюдают, в результате чего увеличивается смертность. Морга нет, и тела умерших лежат вперемежку с живыми людьми до тех пор, пока их не унесут на кладбище. Скученность больных огромная: в больнице, рассчитанной на сорок больных, находится в три раза большее их число. Постоянно появляются новые прокажённые, которых необходимо устроить на лечение и изолировать от других больных.

В близлежащих к больнице местностях начинается голод, что осложняет продовольственное снабжение больницы. Нет возможности создать условия для сколько-нибудь удовлетворительного размещения психических больных, и они лежат в тёмной каморке без окон в близком окружении «палат» с другими больными. А некоторых буйных приходится оставлять связанными в их деревнях, обрекая тем самым многих из них на смерть, в то время как в больнице они могли бы и выздороветь.

Из-за скученности строений постоянно существует угроза пожара, который может спалить всю больницу. Нет возможности создать удовлетворительные условия для жизни напряжённо работающего медицинского персонала и для самой медицинской работы. Всё это мучительно переживается Главным Врачом и управляющим больницей, держит его в состоянии тревоги. Положение часто осложняется поведением больных. Швейцер ищет выход.

В этот период он записывает в дневник: «Однажды, доведенный до отчаяния теми же бенджаби, которые снова набрали себе грязной воды (заражённой дизентерийными микробами) для питья, я валюсь в приёмной на стул и восклицаю: „Какой же я всё-таки дурак, что взялся лечить этих дикарей!“ На это Жозеф философически замечает: «Да, на земле ты действительно большой дурак, а на небе – нет» [6, с. 194].

В тяжелейших условиях Швейцер не теряет чувство юмора: «В середине сентября идут уже первые дожди. Теперь строительные материалы надо хранить под навесом. Так как у нас в больнице почти нет работоспособных мужчин, я сам с двумя помощниками таскаю брусья и доски. Вдруг на глаза мне попадается одетый в белое негр; он сидит около больного, навестить которого он приехал.

– Послушай-ка, друг, – обращаюсь я к нему, – не поможешь ли ты нам немножко?

– Я человек интеллигентный и брусьев не ношу, – отвечает он.

– Тебе повезло, – говорю я, – мне бы тоже вот хотелось быть человеком интеллигентным, да что-то не удаётся» [6, c. 195].