Глава 3 - 1898-1905 От доктора теологии к студенту-медику

6 мая 1898 года Швейцер сдаёт первый государственный экзамен по теологии. Университет в этом году им окончен, причём столь успешно, что он получает сразу на шесть лет вперёд особую стипендию. Он обязан за этот срок выполнить диссертацию на первую учёную степень или, если не успеет этого сделать, вернуть всю сумму. И он отдаётся изучению философии, особенно крупнейших западных философов Платона, Аристотеля и Канта, и уже через год защищает, и публикует в Тюбингене, свою первую большую работу – докторскую диссертацию «Философия религии Канта от “Критики чистого разума” до “Религии в пределах только разума”».

Альберт Швейцер на восьмом году жизни

Иммануил Кант (1724-1804) – одна из вершин философской мысли Запада, родоначальник немецкой классической философии. Тот, кто хотя бы один раз открывал том основных сочинений Канта, знает, какой непреодолимой глыбой предстаёт этот философ. Понимать Канта непрофессионалу трудно всегда, а иногда чрезвычайно трудно. Но и для профессионала он, вероятно, твёрдый орешек. Вот пример. Рассуждая об этически-гражданском обществе, в котором граждане добровольно подчиняются законам добродетели, не имеющим юридической основы, и о политически-гражданском обществе, где подчинение идёт по принудительным законам права, Кант подаёт такое суждение (если хотите, можете напрячься и понять его):

«Однако же, поскольку обязанности добродетели касаются всего рода человеческого, то понятие об этической общности всегда должно относиться к идеалу сообщества всех людей, и в этом оно отличается от понятия политической общности. В силу этого известное число объединённых в определённом намерении людей не может ещё называться этической общностью в собственном смысле, но лишь особым обществом, стремящимся к единодушию со всеми людьми (и даже со всеми в конечном счёте разумными существами), дабы достигнуть абсолютного этического целого, по отношению к которому всякое частное общество есть не более как представление или схема; ведь каждая из них, в свою очередь, в отношении к другим подобным обществам может быть представлено как находящееся в этическом естественном состоянии со всеми недостатками этого последнего (как это бывает с различными политическими государствами, которые не состоят ни в каком отношении посредством публичного права народов)». Это из трактата Канта «Религия в пределах только разума»[4].

И вот с такого «прозрачного» мыслителя Швейцер дебютирует как философ. В свои 24 года он сразу проявляется как выдающаяся творческая личность. В диссертации, как везде и всегда в дальнейшем, он позволяет себе очень самостоятельные суждения. Швейцер написал, что у Канта «страшный недостаток мысли, который сочетается с глубочайшим мышлением. Колоссальные новые истины появляются здесь. Схвачен абсолютный характер этического долга, но содержание его не исследовано» [5, с. 76]. Понять самого Швейцера тоже бывает порой нелёгко, хотя он делает всё, чтобы быть понятым (это его принципиальная позиция) – стремится писать просто о самых глубоких вещах.

Гюнсбах в Эльзасе. Здесь прошли детские годы Швейцера

После опубликования диссертации перед ним открывается возможность стать доцентом университета. Но Швейцер принимает другое решение и становится помощником пастора (викарием) в церкви Святого Николая в Страсбурге. Из его пасторских проповедей познакомимся с двумя высказываниями, которые, как и все свои взгляды, он сам воплотил в жизнь. В 1908 году, когда Швейцер как пастор, венчал знакомую пару, он сказал: «Высшее вдохновение этого момента не в том, что двое поклялись в своём сердце жить друг для друга, а в том, что они приняли решение в сердце своём жить вместе для служения какому-то делу… Только те поймут великие задачи нашего времени, кто поймёт, что всякое служение, всякая попытка улучшить человечество и добиться прогресса должны вести к созданию нового духа» [5, с. 131-132]. К этим словам примыкает еще одно напутствие для близких друг другу людей: «Знать друг о друге не значит знать друг о друге всё; это значит относиться друг к другу с симпатией и доверием, верить друг другу. Человек не должен вторгаться в чужую личность. <…> Существенно лишь стремление зажечь в себе внутренний свет <…> когда в людях зажжётся этот свет, он будет виден. Только тогда мы узнаем друг друга, идя в темноте, и не к чему будет шарить рукой по чужому лицу или вторгаться в чужое сердце» [5, с. 18].

В 1902 году Швейцер всё же делается доцентом, а в 1903 году – руководителем евангелистско-теологического факультета в Страсбургском университете, читает лекции студентам и трудится над книгой о поисках исторического Иисуса Христа. Параллельно с работой в университете и поездками в Париж для совершенствования своего музыкального исполнительского мастерства (он, кроме Видора, брал уроки ещё у двух преподавателей – по фортепьяно) Швейцер начал работать над предложенным Видором небольшим трактатом о хоралах Баха, который разросся в большую книгу. Он писал её в весенние и осенние каникулы, в выходные дни и ночами. Он соединил в своем анализе преклонение перед гениальным композитором и проникновение в философию, этику и поэтичность музыки Баха. Книга «И.С. Бах. Музыкант – поэт» объемом в 455 страниц вышла в Париже в 1905 году. Краус, первый биограф и друг Швейцера, написал об этом произведении: «Его артистический темперамент и богатое воображение в сочетании с его выдающимся музыкальным талантом позволили ему описать музыку Баха как живописную музыку и открыть новую эру в интерпретации Баха» [5, с. 105].

Швейцер, как многие эльзасцы, одинаково хорошо владел и французским, и немецким языками, но родным считал всё же один — немецкий, хотя, по семейной традиции, переписывался с родными на французском. Принципиально считал, что у человека не может быть двух родных языков. «Мой собственный опыт заставляет меня думать, что если кто-либо утверждает, что у него два родных языка, то это не более чем самообман. Он может, конечно, считать, что в равной степени владеет обоими, но на самом деле думает только на одном и только им одним владеет свободно и творчески» [26, с.38]. Разницу между двумя языками, которыми он владел в совершенстве Швейцер описал так: «Во французском я словно прогуливаюсь по ухоженным дорожкам прекрасного парка, тогда как в немецком брожу по величественному лесу» [26, с.39].

Книга о Бахе была сразу замечена, и вскоре Швейцер получил из Германии просьбу перевести исследование о Бахе с французского на немецкий. Он согласился, но не смог «переводить самого себя» и написал свой труд на немецком языке заново, при этом расширил исследование. В начале 1908 года книга «И.С. Бах» почти вдвое большего объёма увидела свет. Она переведена на русский язык: в 1934 году с французского издания, в 1964 – с немецкого. Книга стала классическим трудом о гениальном композиторе, не потеряла своего значения по сей день. Вот цитата из московского 1964 года издания (с. 550), относящаяся к произведению Баха «Страсти по Матфею»: «Невыразимая печаль, которая слышится в последовательности гармоний, таит в себе что-то неземное и просветлённое».

Начальная школа в Гюнсбахе

Швейцер называл Баха величайшим из великих. «Его музыка поэтична и живописна, потому что её темы рождены поэтическими и живописными представлениями. Исходя из этих тем музыкальная композиция развёртывается в совершенное архитектурное сооружение, построенное из звуков. Музыка, которая по самой своей сути является поэтической и живописной, предстаёт перед нами как готическая архитектура, претворённая в звучание. Самое великое в этом искусстве, которое так исполнено жизни, так удивительно пластично и уникально по совершенству формы, - это тот дух, которым веет от него. Душа, от земных тревог страстно стремящаяся к покою и уже вкусившая его, в этой музыке даёт возможность другим приобщиться к её духовному опыту» [26, с. 41].

С юности душе Швейцера была очень близка героическая музыка немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813-1883). Когда он, будучи 16-летним подростком, впервые прослушал оперу «Тангейзер», то утратил на несколько дней способность заниматься в гимназии. «Это такая великая, причастная стихиям музыка,, что Вагнер по праву стоит рядом с Бетховеном и Бахом», - написал он в 70-летнем возрасте [6, с. 367]. Когда Швейцер обдумывал книгу о Бахе на немецком языке, он долго не мог её начать. И только прослушав оперу Вагнера «Тристан», он получил прилив вдохновения, и в тот же вечер книга «пошла». «С этого вечера меня охватила такая радость, такое рвение к работе, что я за два года закончил эту книгу, несмотря на то, что мои медицинские занятия, приготовления к лекциям, проповеди и концертные поездки постоянно меня от неё отрывали. Нередко мне приходилось оставлять работу над нею на несколько недель» [6, с. 368].

В годы написания «немецкого Баха» Швейцер достигает выдающегося мастерства как органист. Стефан Цвейг (1881-1942), приехавший к Швейцеру специально, чтобы поговорить и послушать музыку Баха в его исполнении, пришёл в такое состояние, что потерял ощущение времени, забыл, где находится, а когда очнулся, увидел, что плачет. Допустим, это реакция чувствительной писательской души. Однако и рядовые слушатели выражали восторг. Органные концерты Швейцера с огромным успехом проходили по многим городам Европы.

Маленький штрих о юморе Швейцера. Во время концерта, в Мадриде король Испании спросил музыканта: «Трудно ли играть на органе?» Тридцатилетний Швейцер со спокойным достоинством ответил: «Примерно так же, как управлять Испанией».

Вполне возможно, что Швейцер мог бы стать не только великим музыкантом-органистом, но и выдающимся композитором. Об этом говорит свидетельство англичанки миссис Лилиан Рассел, которая входила в круг его помощниц в африканский период его деятельности. В 1928 году она сопровождала Швейцера в его гастрольной поездке по Европе и записала свои впечатления о событии, произошедшем в Страсбурге в церкви Святого Николая: «Я думаю, что если бы он не стал никем другим, то он, должно быть, стал бы композитором, великим композитором. В его импровизациях есть ярко выраженная индивидуальность, хотя очень часто это просто танцевальная музыка. Но он никогда не записывает свои импровизации и никогда не повторяет их дважды. Перед нашим прощанием накануне моей второй поездки в Ламбарене он повёл меня в страсбургскую церковь и предложил сыграть что-нибудь по моему выбору. Я выбрала прелюд и фугу ми минор, и он спросил: «А потом?» Я сказала, что хотела бы их и потом ещё раз, и он повторил их снова и снова. Потом отключил огни и сказал: «А теперь я сыграю кое-что для Канады (так звали мою маленькую обезьянку, оставленную в Ламбарене), - и начал импровизацию, прекрасней которой я ничего не слышала ни до того, ни впоследствии. Она была полна магии африканских джунглей и реки, залитых лунным светом, в ней были весёлые игры мартышек, которые скачут среди деревьев в сиянии солнца» [3, с. 224; 5, с. 281-282].

Семья пастора Людвига Швейцера в 1895 году

В путешествии по великой жизни человека с именем Альберт Швейцер вернёмся в 1904 год. Швейцер в ту пору в полном расцвете своих творческих сил и просто по-человечески счастлив. Все его любят — родные, студенты, коллеги-профессора, друзья. Он увлечённо работает и днём, и очень часто ночами, а днём иногда отправляется в горы. Но этот человек всегда на вершинах счастья начинал сильнее ощущать свой долг перед людьми. И вот осенью 1904 года, немного ранее намеченного им в 1896 году срока (жить «для себя» до 30-ти лет), ему на стол в семинарии Святого Фомы в его отсутствие кто-то подкладывает журнал Парижского протестантского миссионерского общества, в котором говорится о большой нужде в миссионере с врачебными познаниями во Французской Экваториальной Африке (в провинции Габон). Прочитав это объявление, Швейцер внезапно понимает, что его поиски закончились и ему предстоит сменить Европу на африканские джунгли, чтобы там отдавать свой долг африканцам, отдавать за европейцев, принесших в Африку множество страданий.

Этот выбор, как считают биографы Швейцера, был подготовлен проповедями его отца, который немало говорил о бедствиях чернокожего населения Африки, и… силой искусства. Поясним. Недалеко от Гюнсбаха и Страсбурга расположен небольшой городок Кольмар, который Швейцер время от времени посещал, наезжая в гости к своей замужней сестре. Каждый раз он отправлялся к памятнику, установленному на могиле адмирала Брюа, чтобы ещё и ещё смотреть на входящую в комплекс памятника скульптуру страдающего негра работы известного скульптора, автора статуи Свободы, эльзасца Фредерика-Огюста Бартольди (1833-1904). Эта скульптура производила на Альберта Швейцера большое впечатление. Он буквально чувствовал страдания молодого мускулистого негра: «И в позе, и в чертах лица этого геркулеса я прочёл грусть, которая возбудила во мне сочувствие и заставила задуматься над участью чернокожих. <…> Творение Бартольди воодушевило меня на то дело, которому я посвятил себя в тридцать лет» [6, c. 359].

И вот всё сошлось: предрасположенность к жертвенному служению, обет 10‑летней давности, проповеди отца, впечатления от «страдающего негра» и объявление о потребности в миссионере и враче в Африке.

То непосредственное служение людям, которое он искал, найдено. До этого он пытался найти свое служение в Европе. В Страсбурге помогал беспризорникам, бродягам и людям, вышедшим из тюрьмы. Но в этой работе он зависел от организаций, которые диктовали ему свои условия и в которых помощь людям часто не имела в основании сердечности, была не вполне искренней. Это никак не могло устроить Швейцера. Он искал возможность освободиться от паутины любой бюрократии, чтобы действовать самому, действовать независимо так, как ему диктует его собственный разум, чтобы быть человеком «индивидуального действия». Профессия врача даёт возможность самого непосредственного служения людям из всех возможных. Возвышать души людей, исполняя прекрасную музыку, читая прекрасные проповеди, лекции, делая всё другое, что он делал в жизни, - это тоже служение, но такое, которое оставляет место и для примеси служения себе, для чувств и мыслей эгоистического характера. Он искал действия самого трудного и самого самоотверженного. Так он был устроен. «Я хотел бы стать врачом, чтобы действовать без каких-либо речей. Годами я выражал себя в словах. С радостью практиковал я профессию преподавателя теологии и проповедника. Но новое дело я не мог представить себе, как речи о религии любви, а только как её несомненное осуществление» [2, с. 530]. Служение только мыслями и словами Швейцера не удовлетворяло. Он стремился к служению в полноте проявлений своего человеческого естества: в поступках непосредственной земной помощи, в мыслях, чувствах и словах. Но решение стать именно высококвалифицированным врачом появилось у него не сразу.

Играет на одном из любимых органов: в церкви св.Стефана в Мюльбахе

Вначале он намеревался стать миссионером, знакомым с элементами медицины. Об этом говорит его письмо директору Парижского миссионерского общества Альфреду Бёгнеру от 9 июля 1905 года. В письме он просит дать ему работу на миссионерском пункте во французском Конго, и пишет, что ему «нужно ещё шесть месяцев на то, чтобы приобрести некоторые знания общего характера, необходимые для миссионерской деятельности, и в особенности на то, чтобы немного позаниматься медициной. В последнем отношении мне очень повезло, так как некоторые из моих друзей и коллег с медицинского факультета любезно согласились допустить меня в свои клиники и преподать мне те элементарные знания, в которых я нуждаюсь» [3, с. 71].

В письме есть несколько интересных моментов, с которыми познакомимся из другого источника в переводе А.М.Шадрина: «Мысль о том, чтобы приобщиться к работе миссии, явилась мне не вчера. Мальчиком ещё я привык копить мелкие деньги, чтобы раздавать их потом негритянским детям. <…> Я ни от кого не завишу. Родители мои ещё живы. Отец мой – пастор в Мюнстере, в Верхнем Эльзасе. У меня две сестры, которые очень удачно выданы замуж, а третья живёт с родителями, и брат, готовящийся стать инженером. <…> Здоровье у меня очень крепкое, и я никогда ничем не болел. Алкоголя я не употребляю. Я не женился, чтобы располагать полной свободой и чтобы ничто не могло помешать мне осуществить мой замысел. Если окажется, что я хорошо переношу климат тропиков, тогда женюсь. Если же я не вынесу этого климата, то и тогда я не буду обузой для Миссионерского общества, потому что я просто вернусь в Эльзас, где меня охотно примут на прежние должности» [6, с. 361].

Но вскоре после написания этого письма Швейцер решает, что он нужен в Африке больше всего не просто как миссионер с медицинскими познаниями, а именно как квалифицированный врач.

А он не врач. Значит, он должен стать врачом!

Окончательное решение далось Швейцеру ценой большой душевной борьбы и потребовало трёх месяцев раздумий. И вот 13 октября 1905 года он из Парижа отправляет письма своим родителям и нескольким друзьям о решении получить медицинское образование в университете и уехать в качестве врача в Африку.

Разразилась настоящая буря. Родители, брат, сёстры, дядюшки и тётушки, двоюродные братья и сёстры, друзья принялись отговаривать его от столь неразумного, как они считали, шага. Конечно, к этому примешивалось их нежелание терять его общество. Кое-кто даже решил, что он помешался. Но этот взгляд был для Швейцера наименее тяжек. Он не поддался и не изменил своего решения. Один из биографов Швейцера написал о его решении так: «Известный философ, теолог, проповедник, директор фонда, преподаватель университета, музыкант, писатель и специалист по органостроению решил, что отныне его назначение — быть врачом в девственном лесу Африки» [7, с. 59]. Действительно, для обычного человека это было непостижимо. Но есть такое хорошее выражение: «Чтобы понять человека, надо стать с ним вровень». А кто мог в окружении Альберта Швейцера стать с ним вровень?!

Пастор Альберт Швейцер

Его решение привело впоследствии даже к разрыву с горячо любимой матерью. Но Швейцер принадлежал к тем великим людям, для которых общественное важнее даже очень дорогого личного.